Девочки не сдерживались, охали, ойками. В ответ звучало: "Не ой, а вот так вот стой. Поняла?" Как не кивнуть, даже со слезами на глазах, если не хочешь "повторенья — матери ученья".
Кира постаралась выпрямиться, когда очередь дошла до неё, но от "рубки" это не уберегло. Эффект, действительно, потрясающий. По неожиданности, резкости можно сравнить с колкой пальца перед забором крови, и жгучая теплота по заднице расползается, словно тёплая кровушка.
Даже и не поймёшь, какой ещё боли уподобить. Главное, дыхание перехватило, будто её в живот ткнули. Осторожно, оглядываясь, оправила купальник, по кантам прошлась пальчиками, но попка горит — не прикоснёшься.
Между прочим, в классах постарше, когда началась физика, мальчишки спросили о "рубящем" ударе учителя. Даже потёрли друг другу штанишки, вспоминая те ощущения. Девчонки молчали, но по лицам было видно, что это их не меньше интересует. Параллельно с физикой пришла к ним пора новых телесных ощущений, первые объятья и поцелуи, но о них с учителем не поговоришь, а вот об ударах — можно.
Тем более, что и удар, если от любящего человека и по уже разгорячённому, возбуждённому телу, может высечь кайф.
Учитель нарисовал на доске попку в разрезе и стал объяснять. При шлепке плашмя сила распределяется по большой площади. Чтобы сделать побольнее, нужно ладонь напрячь потвёрже и постараться уменьшить площадь соприкосновения. До логического завершения в этом направлении идут розги и шпицрутены.
А вот рубящий удар затрагивает только самую верхушку, очень малой площади, и уже одно это даёт сильную концентрацию энергии и силы. Если провести по попке так же, но медленно, она успеет уйти из-под ладони, вожмётся, а потом восстановится, проявит упругость. А быстро — не успеет проявить. Рубок сдвинет кожу вниз, сдёрнет буквально, глубокие слои не успеют сместиться вслед за кожей, и что-то порвётся, лопнет, во всяком случае, засигналят нервные окончания изнутри, а не на поверхности кожи, как при шлепке. А самая вершинка каждой ягодицы будет втолкнута, всажена в толщу мяса, пусть на чуть-чуть, зато со скоростью пули(учитель задал, а один ученик подсчитал), и снова что-то порвётся, что-то лопнет, раздавится или кровоизлийнёт. Попа мясистая, может и не проявится вовне поломка, только жжение, боль и не сядешь.
Верхние слои мяса не успевают деформироваться, срелаксировать и ведут себя как твёрдые, передавая импульс удара вглубь практически без ослабления. А глубь-то такой подлянки не ожидает, считает, что защищена толстым слоем, там всё нежно и уязвимо. Лопаются мелкие сосуды, вопят от боли рецепторы, всплывает и разливается по всем ягодицам нервное возбуждение, иррадиирует, как говорят медики. Синяков не видно, глубоко кровоизлияние, тем-то и хороша попа, если к ней правильно подойти. И для жизни не опасно, так что можно рубить сплеча, как угодно резко, особенно если хочется отвести душу, даже отрабатывать такой, почти что каратистский ударец.
Но это будет позже, а тогда младшеклассница Кирочка могла только сравнить рубок ладонью по боли со стежком ремнём.
Только не подумайте, её не пороли дома, нет! Девочек вообще в деревне не трогали, да и мальчиков только самых отъявленных, и тех по случаю, а то попа задубеет. Просто она по наивности своей попала, почти что напросилась, под ремень чьего-то отца.
Дело было так. Мать вернулась из школы, с родительского собрания, и строго спросила дочь, какие у неё отношения с одним одноклассником, Стяпой (Стёпа+растяпа). Кира простодушно призналась, что неплохие, что недавно он взял у неё тетрадь списать. А что, нельзя? И большие наивные глаза.
Мама сказала, что этого самого Стяпу в пух и прах разругали на собрании, всем он плох, у всех накопились и прорвались теперь претензии, и отец аж обещал его примерно выпороть. Так что или и забери свою тетрадь, пока порка не состоялась и никто не узнает, что она водится с плохим мальчиком.
Но она опоздала. Ещё во дворе стали слышны Стяпины крики и плач. Испугалась девочка, но отступать некуда, постучала и вошла. Её встретил его отец с ремнём в руках и гневом в глазах, а сам поротый лежал на лавке в глубине горницы, наспех накрытый большим полотенцем.
— Я за тетрадкой… неужели вы его бьёте? — любопытство возобладало.
— И ещё как! Или, ищи сама свою тетрадку, он там он встать не может. Слышала бы ты, дочка, что о нём учителя говорили!
— Но ведь это больно — ремнём по попе. Меня никогда не били.
— Зато полезно. Урок ему будет.
Кирочка нашла свою тетрадь, но уходить не спешила. Это почти как бросить друга в беде, хотя как выручить — непонятно. Растяпистый, слабовольный мальчик, наверняка, поддавался влиянию хулиганистых, но умеющих скрывать друзей-приятелей.
Вдруг блеснула мысль. Девочка поколебалась, но любопытство с солидарностью победили.
— Если полезно, то ударьте меня. Стегните по попе. Я выдержу.
— За что же тебя стегать? — растерянно спросил Стяпин отец. — Его я за дело, а тебя?
— Я сама знаю, за что, и буду от этом думать, когда стегнёте. Никому не скажу, никто не узнает, вот честно. Стегните, а!
Мужчина нерешительно мял в руках ремень.
— Ну, не знаю… Легонько разве.
— Нет, вы меня, как его ударьте, как собственную дочь непутёвую, за серьёзную провинность словно, вы же меня дочкой вот только что назвали. Как его, друга моего, ну что вам стОит?
— Он меня сильно был! — крикнул с лавки Стяпа и замычал, словно от боли.
Кира подумала, что это он ей, что предупреждает её, мол, откажись, пока не поздно. И не поняла, что слова-то были адресованы отцу.
Дело в том, что никакой порки не было, одна инсценировка и имитация. Отец наобещал в школе учинить над сыном расправу, а домой пришёл — и рука не поднимается. А любопытствующие соседи, небось, уже стоят у заборов, ждут, сволочи, криков и стонов. Тишина подозрительная, сообщат ещё в школу, снова вызовы и разборки. А то и из школы, хоть и отговаривали его, придут проверить…
Когда отворилась дверь, впуская одноклассницу, оба мужчины подумали, как предусмотрительно они поступили, не ограничиваясь одними криками-стонами, а задействовав лавку, ремень и как бы наспех наброшенное полотенце.
Не очень понятно, пришла ли девочка сама или заслана разведать под благовидным предлогом. А тут ещё эта просьба… Не призвана ли она узнать, умеет ли вообще Стяпа-старший пороть детей? Но как ударить девочку?
Вот сын и подсказал нерешительному отцу — мол, вдарь её покрепче, а то разнесёт ещё, что в их доме порют кое-как. Порядочность её гарантирую, не наябедничает, стерпит. А если заслана, то так ей и надо!
— Ну, это… нагнись вперёд. Так. Теперь задери юбку. Нет, нет, не так, просто прижми её к ногам, выпяти попу. Нет, так по рукам хлестну.
— Да пускай задерёт, чего там, ты же меня по голому лупил, — снова сын стал выручать-поучать отца, забыв о стонах.
— Чужая она. Давай так — ты руки продень спереди между ног, возьмись за задний подол и протяни вперёд, обтяни попку, поняла? Да, тебя предупредить, когда замахнусь? Типа раз-два-три.
— Как его, так и меня. — Кира зажмурилась и напряглась.
— Ну, тогда раз, два, три…
Ремень просвистел где-то в стороне от тела.
— Не могу. Девочку — не могу.
— Папа, меня же ты мог!
— То сына. А тут… порву ещё платье.
— Кир, обтяни попу посильнее. Папа, бей же!
Снова ремень ушёл в сторону.
— Ну, что же ты?
— А кто зашивать будет, если порву? Матери же не скажешь.
И вправду — какая женщина поймёт, зачем здоровый бугай лупил маленькую беззащитную девочку? Вон, платье порвал даже.
— Уходи, Кир! — крикнул Стяпа и вспомнил про симуляцию, застонал особо жалостливо.
— Уходи, девочка, — повторил отец. — Тетрадь свою взяла? Ну, и ступай себе с миром, а мы тут сами разберёмся.
И тут Кира проявила свой бойцовский характер. Может, с этой минуты она и пошла по пути всё большего и большего осмеления. Со всей остротой встал перед ней вопрос: быть или не быть? И она решила: быть! То есть — бить (её).
Порвут ей платье, не порвут — какая, право, мелочь перед битьём и унижением ребёнка.
— Чёрт с вами! — закричала она вдруг (никогда так со взрослыми не разговаривала), решительно подошла к лавке, встала на колени, легла передом на лавку, задрала платье и… спустила трусики. — Бейте так! — Подёргала попкой. — Бейте же, ну!
Глаза отца стали круглыми — это ей потом сам Стяпа рассказал. Так смело даже его сын себя не вёл, не то что чужая девочка. Вид нежной, девственной попки совсем растерял его. Размахнулся и стегнул. Хочешь — получай! Или почуял в девочке волю — иначе не заставишь её встать и оправиться.
Кира чуть слышно ахнула и закусила губу. Растерянный Стяпа изогнулся и с ужасом посмотрел на вспухающую красную полоску. Кончились шутки, чёрт нас побери, это она правильно сказала.
Стяпа-старший замер в оцепенении. Как же так, как же у него поднялась рука? Опыта в порке нет, не порешил ли он крошку?
Чуть оклемавшись, "крошка" повернула голову и сказала:
— Похлещите меня ещё, только его не трогайте. Я перенесу. Я найду за собой вину, мне польза будет, только сына в покое оставьте, ручаюсь я за него.
Отец швырнул на пол ремень, пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.
— Не будет он больше меня бить, — сказал Стяпа угрюмо. — Ты его доконала. Не больно тебе? Тяжёлая у него рука.
— Один раз — ничего. Терпимо. Вот если много раз, да по одному месту… Ты-то как?
— Нормально. Слушай, тебе не больно трусы натянуть? Он больше не придёт, чего же тебе так стоять?
Кира поднялась, оправилась и тут только до неё дошло, как же ей больно. Шок, оторопение, высокие мысли о солидарности и справедливости — всё прошло, обнажив обычную физическую боль. Всю дорогу домой она тихонько подвывала, потом начала закусывать губы, осторожно тереть попу. Ещё трусы такие тесные, давят и усугубляют. Или это то место распухает?
— Ну как, дочка, успела до порки? — спросила её мать.
— К самой порке успела, — честно ответила дочь, отчего-то морщась.
Вот с тем детским ощущением она и сравнивала потом рубку ягодиц. Похоже, голая, но твёрдая ладонь не менее болегенна, чем целый ремень.
А теперь её "режут" уже взрослую, с гораздо более выпуклыми и нежными, чем в детстве, ягодицами, через тонкие обтягивающие брюки, не боясь порвать, как Стяпин отец.
В первый раз Кира взбрыкнула ногами совершенно непроизвольно, просто вскинулось у неё всё на острый приступ боли. Попа начала теплеть, разливаться стало по ней перцовое тепло, краснеет наверное. Но это ещё не конец.
— Хорошо получается, потанцуй ещё под нашу музыку, — ехидно сказал кто-то из парней. И чужие пальцы стали ощущаться то там, то сям.
Да, именно её дрыганье ногами провоцирует её недруга на всё новые и новые забавы. Так, может, её бы шлёпнули и отпустили, но нет — тычут, рубят, шлёпают и шиплют.
Палец ткнулся в область заднего прохода, хоть два тут слоя материи, да один другого тоньше, нежная кожица ануса вскрикнула, тело отреагировало взбрыкиванием. Удар ребром ладони по распопинке, потом перепонка между большим и указательным пальцами въехала ей в промежность, а ладонь сжала, стиснула ягодицу, вторая "срубила" верхушку выжимаемого.
Благодатная вещь для пытки её пышная задница, вздымающаяся над партой, грех такую не потерзать. Груди-то выменем свешиваются под парту со стороны того, чьи руки заняты удержанием, да и не будет она от петтинга так забавно двигаться, закричит ещё и вырвется. А тут гора мяса, обтянутая тонкой материей, и чётко обозначенная распопина доступна. Выдумывай новые способы воздействия, ищи слабые места, только не переборщи, а то вскинется всем телом. А там, может, ей самой приятно.
Отсутствие опоры просто бесило. Невозможно прицельно двинуть ногой, всё время куда-то тебя ведёт, не пойми куда, елозишь брюхом по порте, кувыркаешься в двумерной невесомости, пропускаешь через себя закон сохранения импульса и принцип ружейной отдачи. И только прижатые ладони не дают вертеться на брюхе кардинально, а то и подпрыгивать на нём при особо удачных актах возбуждения. То есть, в смысле, — особо наглых, конечно.
Либо моя реакция, думала импульсами жертва, на "старые" тычки угасает, либо, наоборот, научилась задница эффективно их гасить, парировать, нейтрализовывать, что он новые и новые подходы и… да-да, не ошиблась, подлазы и подтыки придумывает. Изобретателен, чёрт пальцатый, не первая я точно у него.
Вдруг наступила пауза. Жертва слышала, как её истязатель чихал, кашлял, вроде даже сморкался. Верно, все эти резкие движения, его и её, взвихрили пыль, а в аудитории ведь не убирают, экономят на уборщицах, или те просто ленятся, не хотят вкалывать за бесценок. Главное, что за секунды передышки тело стало оседать, это стали расслабляться донельзя напряжённые мышцы живота, брюшного пресса, снова нижние рёбра почуяли жёсткую фанеру парты.
Внимание вдруг дёрнула на себя распопинка — по ней разлилось что-то тёплое, даже горячее. Блин, газую ведь! А может, и не только, может, пожиже что вышло, растревожен ведь животик мой. Сразу и не разберёшься.