Да даже когда и на свободе, сидишь и вдруг так тебе потеплеет в попе, то не сразу и поймёшь. Обделалась, ляжки в соусе, или просто воняю?
Интересно, что однажды, когда приключилось такое и в интересном месте проявилось тепло, Кира сначала испугалась, но потом вдруг почуяла — как здорово! Какое-то необъяснимое успокоение, переходящее в настоящий кайф.
Потом поняла — всплыли из подсознания немые, бессловесные воспоминания раннего детства, когда запросто обделываются в пелёнках и над крошкой начинали хлопотать, прыгать, купать, перепелёнывать, слова добрые говорить. Языка не знаешь, но так тепло-тепло на душе становится!
Именно потому что не помнишь этого в точности, так хорошо ей, взрослой. Если б помнила сюсюканье дословно, противно стало б.
Правда, никакому ребёнку не нравятся мокрые пелёнки, он орёт, ну, и она тоже в младенчестве не молчала. Но это когда разлилось уже по большой площади, стало охлаждаться и холодить. Когда же только-только начало выходить, греть нежный задний проход, распопинку, не поймёшь, внутри это тело или уже вовне, это не противно, приятно даже — как когда в рот попадает тёплое материнское молоко. Именно с этим ощущением заднего тепла и связываются последующие приятные манипуляции, уход, ласка, а не с противным облипанием холодеющих мокрых пелёнок.
Эх, догадались бы взрослые надевать на младенцев типа крохотных плотных плавочек, чтоб ловить нечистоты, не впитывать по-памперсному, а именно локализовывать, удерживать тёплыми на небольшой площади — и малышу в кайф, и пелёнки чище, уходу меньше. Правда, тогда надо следить в оба: забалдел малыш, закатились у него глазки — отсчитай минуту и распелёнывай, выливай, обтирай и обмывай. А то перепреет, переговёнится будущее мужское или женское в младенце, не похвалит, когда вырастет.
Ей в тот раз повезло — лишь чуток жидкого вышло, в основном тёплые газы. Когда поняла, то походила по дому, походила — и в ванную.
Но здесь, на людях, ситуация другая совсем. Этого ещё ей не хватало! Ягодицы рефлекторно сжались, но сейчас снова начнётся порка, не перенесу, и если это то самое, то потечёт.
Кира почуяла, что ладонь прочихавшегося легла на её задницу и начала медленно давить. Верно, опух у неё задний проход, вот он и понял, что это. Девушка прямо ощущала газовый пузырь, как он плавает между кожей и материей, как его медленно вытесняют. Вот отжались от тела канты трусов и из-под них начало выходить, прямо в брючины, в брючины, туда, где длинно. Хоп! — снова трусы прилегают. А из брючин будет постепенно выходить, может, и останется там чего, они же плотно довольно прилегают.
Ай, молодей какой, сообразил. Ударь он резко, всё прорвалось бы сквозь материю, оглушило мужские носики. А так вытеснил — и снова забавляйся.
Ой! Его палец проник в промежность, когда я развела ноги, подловил, чёрт, прошёл вперёд… ага, вон куда аж… только прижатый к парте живот помешал добраться до пипочки. Поджатыми ногами дрыгнула вертикально, попыталась не сводить, а то сломаю ему ещё пальчик, такой умелый.
За всеми этими конвульсиями Кира уде не чуяла на бёдрах брюк. Ощущала, что её манежат через тонкую материю, словно презерватив какой, но где там брюки, не сползли ли они от такой игры, непонятно. Да и думать об этом некогда, надо кайф ловить… то есть противостоять нажиму.
Кто там думал, не входит ли кто ещё в аудиторию! Не до того. Всех троих увлекла забава, пойман редкий случай, найден уникальный консенсус. Раз через материю, значит, целомудренно, можно считать. Ладошки прижаты к Евиной тетрадке, тут она, не потеряется, это словно письмо в старину. Попляшу (в воздухе) — и отдадут.
Но вот, в пылу поиска новых средств, парень подлез ей пальцем под брюки — и трусы! — по ложбинке к заднему проходу. Может, хотел поверх трусов, да разве тут выберешь! Кира ощутила живой, голый палец прямо у ануса. Совсем другое ощущение, изнасилительное какое-то.
Ай! Так не договаривались! От неожиданности пополам с возмущением девушка дёрнула руками и — нашла слабое место у сидящего. Тот уже привык к её смирному поведению, держал халатно, привставал, чтобы поглядеть, как сучат в воздухе ноги. И упустил одну руку, растяпа.
Поймал, спохватившись, лишь у края сиденья, уже готовую за него уцепиться. А что такое упёртая в сиденье хотя бы одна рука? Это же точка опоры! Та самая, воспетая Архимедом, усиливающая многократно. Можно и прицельно двинуть ногой в истязателя, по закону подлости попав в самый пах. Можно упереться и вытащить вторую руку из-по пресса. Можно, наконец, освободиться, разогнуться, встать на ноги и воздать обоим по грехам их. Попрыгали бы у меня голубчики!
Наверняка сидящего поразил острый приступ испуга, ёкнуло сердечко. Он крикнул партнёру:
— Кончай, не удержу!
Или "кончай с ней"? Это совсем зловеще звучит. Но радует, что заставила их выдохнуться, а сама ещё с кое-какими силами.
Конец начался с сильного хлопка по попе. То ли он так выражал своё неудовольствие, то ли попытался израсходовать оставшийся запал. Но знатно дал! И звук, хоть и приглушённый, но громкий, да ещё пукнула она, добавила. Не специально, конечно, просто брюшной пресс понапрягался довольно, поотжимал живот от парты, помесилось кишечное содержимое, словно тесто, газы выделились и в один пузырь собрались. А что, не только они с ней, но и она с ними кончает — острой газовой атакой.
На какой-то момент в головке у Киры помутилось и она представила, что всё это происходит на лекции, полной народу. Всё с ней происходит на задней парте, незаметно балуется с соседями, а студенты смотрят в другую строну, и лектор стоит на самом на верху. Ну, после таких звуков все головы наверняка к ней повернутся. Уф-ф, как хорошо, что это не так. Прояснилось быстро в головёнке, не видно ничего, блин, под этой партой, но, вроде, никто больше не подошёл.
А прояснению способствовало сжатие в одном колене. Как в железных тисках сдавил и вверх подал, чуть оторвав живот от парты. Зачем, выяснилось сразу же. Вторая ладонь подлезла под живот, нащупала фитюльку "молнии" в гульфике и — расстегнула. Пока девушка не поверила этому, обе руки стали стаскивать с неё брюки.
Правда, что ли? Не пригрёзилось ли? Ну, вот теперь бёдра чуют снова брюки и как их спускают. Вот подвёл ступню под её свешивающиеся ноги и поддел, поднял, снова низ живота на весу. И снова спускает, ссучивает, облегают же. И вообще, расстёгнутая "молния" — это Рубикон.
Это уже переходит всякие границы! Если всё раннее можно было, при сильном желании на почве симпатии или жалости, честности (её-то тоже было в кайф, кричать не пыталась) или планов на будущее, отнести к мелкому ненаказуемому хулиганству, то теперь это уде серьёзное посягательство на тело и имущество… нет, в таком порядке: на имущество, девичью честь и потом уже тело. Теперь просить уде невозможно, начал — не бросит. А убедительно просить не получится, живот по-прежнему спрессован — весом собственного тела.
Сподручно раздевает, стервец! Профессионально аж. Ох, не первая я у него, и даже не перводесяточная. В другой обстановке было бы приятно… то есть приятнее.
Кира чуть-чуть мычала и подёргивала ногами, больше помогая, чем мешая.
Конечно, такой раздёв возмутителен. Но, если оставаться до конца объективными, то надо отметить два обстоятельства. Во-первых, это единственный способ избежать её разъярённой мести. Когда она останется без брюк… хм-м, а пикантно будет выглядеть — чёрная водолазка "под горлышко" и с рукавами, полоска кожи и чёрные слипы. Она вообще-то не жаловала чёрное бельё, она казалось ей обугливающим тело и пессимистичным, но вот тут, под тонкие брючки, надела, чтоб не просвечивало, очень уж материя тонкая. И кроссовки, тоже в чёрных тонах, с белыми полосочками. Забавный видок будет, прямо хоть новую моду застреливай. Перемычки на бёдрах узкие-узкие, слипы всё-таки.
Так вот, когда она останется в одном этом, то будет не до мести. Позора бы избежать, или хотя бы придумать сносное объяснение, если застукают. Это он верно мне проблемы создают, то есть с их точки зрения, конечно. Сообразительные.
А во-вторых… После всех истязаний задницы брюки там пришли в беспорядок, смятение — в буквальном смысле слова, и по бёдрам, небось, сползли. Она бы и сама их первым делом, ещё до всякой мести, расстегнула, спустила, потёрла попу через трусы… да лучше и их приспустить, потереть по голому, покрепче, а то чешется, вернуть трусы и заново натянуть брюки, разгладить на заднице, поддёрнуть и застегнуть. Только после этого вернётся чувство комфорта — кроме зуда в самом теле, конечно, и можно мстить.
Но именно это с ней и делают! Вот спустил до полубёдер… нет, слипы не спускает, через них потёр… ага, просунул ладонь под канты и трёт попку уде по голому, чуть мнёт, как бы извиняется за прошлое, не сердишься ли на меня, плоть женская? Приятно-то как, господи! Словно ухаживают за ней. Жаль, что скоро всё кончится.
Вот поддёрнул слипы и — продолжил снимать, стаскивать брюки. Почему не надевает? Ах да, смотри "во-первых".
Кира вытягивала носочки, чтобы кроссовки не мешали исходу брюк. Твердила себе, что если застрянет там ступнями, то ей же хуже будет. Порвёт ещё, а если и не порвёт, то на ногах не устоит, даже если её на них и поставят, не выпутается, скоро не оденется, а трусы уже на виду, так что хуже не будет. Аукнется ей тонюсина материи, ох, как аукнется!
Очень непривычно оставаться в трусах в учебной аудитории. Экстрим какой-то, стрёмно очень. Хоть отдадут ей брюки?
Отдали, спасибо им. Сняли перегнутое и затёкшее чуток тело в"с парты, грудку чтоб не защемила, поставили на ноги, отдали и брюки, и Евкину тетрадку. Джентльмены, да и только.
Только Кира успела подумать, что хладнокровие и выдержка могут лишь спасти её от позора, а о втором "зайце", то есть немедленной мести, лучше позабыть, как её что-то потрясло. Больше потрясло, чем истязание и даже раздевание.
Эти два свинюка повернулись друг к другу и снова тихо заговорили. Наушники из её ушей давно уже перекочевали к ним, снова они их делят, согнувшись, как и до её прихода. В точности! Наша героиня испытала нечто типа "дежа вю" или "дня сурка", почудилось даже, что она в первый раз зашла сюда без брюк.
Главное — нулём на неё, будто и не терзали её попу, не шлёпали, не гладили, не пытались достать клитор. Ещё, чего доброго, оглянутся сейчас и безмерно удивятся. Надо же, в каком виде тут девушки ходят!
Это как после постельных игр отвернуться к стене и захрапеть. Почти что предательство, но, опять-таки, в целях самозащиты. Не знаем, не ведаем, сидим себе тихонько, слушаем группу "Примус". Словно это она сама нагло обнажилась и пришла сюда мужчин эпатировать — или соблазнять.
Начни она мстить, отомстила бы за эту отрешённость. Но надо думать о спасении. Сначала трезво оценим обстановку.
К счастью, никто больше в аудитории не появился. Есть шанс. Но быстро надеть брюки не получится. Надо расшнуровать кроссовки, да и не джинсы это с мгновенным впрыгиванием, тут напяливать надо медленно, осторожно, с любовью к ножкам. Сколько-то минут займёт, и эти минуты надо ещё выиграть.
Одеваться на глазах этих скотов она не хотела. С одной стороны, молчаливое одевание выглядело бы как смирение со своей участью, с другой — дадут ли они ей до конца одеться, ведь тогда она будет готова к жестокой мести. Наконец, просто неприлично девушке одеваться на глазах незнакомых мужчин. Да, почти интимно пообщались, но имён-то не знает! Как и они — её имя.
Как уйти с их глаз долой? К счастью, во всех крутоярусных аудиториях от двери идёт проход под всеми ярусами, выходя почти к лекторскому столу, проход с низким потолком и без освещения, только от двери виден свет со стороны аудитории, а со стороны того конца — свет в проёме двери. Полутёмный такой проходишко. Да там и рассматривать особенно нечего, потому и не освещают.
Сейчас эта полутьма как нельзя кстати. Спасительная она.
Если мальчишки продолжали разговаривать как ни в чём не бывало, то и Кира как ни в чём ещё пуще не бывало (как ни в какой переделке не побывая) направилась к выходу. Словно она только лишь перегнулась, взяла тетрадку и вот теперь уходит. Давалась эта невозмутимость с трудом, но давалась. А пока даётся, надо брать!
Она успела сделать пару шагов по проходу, чтобы втянуться, вшагнуть в желанные сумерки, как вдруг услышала шум, гул и топот. Такой знакомый шум, родной прямо, но сейчас просто угрожающий. С такими звуками ходят неорганизованные толпы студентов. Сейчас они явно идут сюда, на лекцию, покушали и оттянулись уже, перемена кончается. Дверь чуть приоткрыта, видна светлая щёлка, но вот-вот её распахнут.
Как потом вспоминала Кира, это было одним из труднейших дел в её молодой жизни — переломить себя, подавить инстинктивное стремление убежать от надвигающейся толпы. Куда бежать-то? Если взбираться на верхние ярусы, то вошедшие успеют увидеть её полуголую задницу и голые ноги, и тогда пиши пропало. Да и эти свинюки будут торжествовать, видя, как она мечется. Заулюлюкают ещё. А то как же — они ведь "ни при чём". Доставить им такое удовольствие? Да ни за что!
В минуты опасности у людей обостряются чувства, а то и память. Кира мгновенно вспомнила, как, входя сюда, она толкнула дверь, то есть одну створку её, двустворчатой, широкой, чтоб на слонах сюда въезжать, что ли. Но поскольку все как-то обходились без слонов, коней и даже ослов, то вторая створка постоянно была закрыта и зашпингалетена. И вообще, проход был пошире самой двери.
При зафиксированной второй створке коменданту сподручнее дверь запирать и отпирать, да и лишнего не вынесут в узкое-то. Студентам это было менее удобно, но терпели, даже вперёд друг дружку пропускали, настолько не рвались за знаниями. Кира вспомнила, как, входя вместе со всеми в одно створку, она машинально делала шаг в сторону пустого места, но не прямо вбок шаг, а как бы по диагонали, ведь по инерции ноги несли. Закрытая створка создавала свободное место в виде треугольника, своего рода "тень". Вот в этот-то треугольничек и кинулась наша полуголая героиня. Надо было успеть, пока не открыли дверь.