Евкину тетрадку, из-за которой заварилась вся эта каша, она на бегу взяла в зубы, нащупала на брюках верх и взялась за него.
Успела. Буквально впрыгнула в закуток, за неподвижную створку, мгновенно развернулась, чуть даже спиной ударившись. Но шум — вот он, уже в сантиметрах каких-то по ту сторону. Надеть брюки она не успевает, тут минуты нужны, а в полутьме и поболее. Да чего там, даже в привычные джинсы впрыгнуть не успела бы, тут секунды нужны, а у неё всего лишь доли. Дверь-то уже открывается. Нет, не успеть никак.
И Кира сделала единственное, что оставалось — приложила свешивающиеся брюки в талии, закрыв ими голые ноги. Именно белеющие ноги и могли выдать её в полутьме прохода.
Раньше она не задумывалась над студенческое психологией, а вот теперь на ходу приходилось учиться — и учитывать. Когда студент идёт в составе неорганизованной толпы, мало ли кто рядом с ним может оказаться. В том числе и весьма малознакомый однокурсник, всех не упомнишь ведь, то и дело кто-то отчисляется, восстанавливается, уходит в академ или из декрета, дослушивает какие-то лекции с другого факультета — движение постоянное, броуновское. Да ещё полутьма. И весьма возможно, что этот малознакомец отстаёт по ходу, мало ли почему. Мелькнуло лицо сбоку и отстало. Это к знакомому обернёшься и поторопишь, а чего интересоваться кем-то чужим?
И Кира делала беззаботное, почти что весёлое лицо, играя роль случайной попутчицы для каждого, проходящего мимо. Чтобы скрыть, что руками держит брюки, сделала вид, что беззаботно подбоченилась. Евкина тетрадка была у неё под мышкой.
Когда мимо прошли последние студенты, пришлось помолиться, чтобы они покинули проход, не оглядываясь. Не хватало только, чтоб кто-нибудь вернулся и спросил: чего это она застряла. Бывают же такие заботливые и неравнодушные, чтоб их!
Ну, вроде, всё. Кафедра стоит сбоку от лабораторного стола, от неё дверь в проходе не видна, только начало самого прохода — наискосок. Лектор, видимо, прошёл в гуще студентов, слышно, как он откашливается. Можно теперь и собой заняться. Только бы не было опаздывающих.
В это трудно поверить, но Кира со страху дала себе слово, что если сейчас вот ей повезёт и опаздывающих не окажется, а лектор не уйдёт с кафедры и не будет расхаживать перед доской, то она больше ни разу не опоздает ни на одно занятие. И ещё труднее представить, что она впоследствии сдержала своё обещание, почти обет религиозный.
Присела, перекинула брюки через шею, расшнуровала кроссовки. Вышагнула из них. При этом она располагалась передом к углу прохода, чтоб если лектор всё же заглянет, увидел бы только тёмное пятно, голые ноги чтоб поменьше видны были. Только водолазка и чёрный задок трусов.
И из кроссовок вышагивала, присев. Теперь самый ответственный момент — надо разогнуться и побыстрее натянуть на белеющие ноги брюки. Но не спешить, застрянешь — пропадёшь.
Она замешкалась, нащупывая пояс брюк, висящих на шее, и чтобы они с шеи не упали, держала торс горизонтально, не разгибаясь, а вот ноги в коленях постепенно выпрямляла. Таким образом, вошедший должен был увидеть её задницу прежде всего.
Пикантный вид, особенно если учесть, что слипы в промежности очень и очень нешироки.
Скрипнула дверь, и кто-то зашёл, тихо ахнул. Кира замерла — не преднамеренно, а просто рефлекс с испугу. Может, пронесёт. Нет, раз ахнули, значит, заметили. Сердце ухнуло, хладнокровие вышло всё, до капельки. Надо же, всё шло так удачно, и вот на тебе. Ещё и тетрадка в зубах, очень глупо.
— Что с тобой? — раздался тихий Евин голосок.
Ура!
Вид своей тетрадки в зубах удивил вошедшую её пуще. Что вообще происходит? Она отстояла целую очередь, купила поесть, съела свою долю, ждала-ждала — скоро звонок, а подружки всё нет и нет. Вот, пошла узнавать.
— Заслони меня, — прошептала Кира, лишь почуяв рот свободным.
Ева поняла с полуслова, с расспросами не лезла, помогла, чем могла. Из прохода уже доносился голос лектора.
— Давай, зашнурую тебе, — шептала заботливая Ева. — А ты держи, это я тебе взяла в буфете.
Кира не глядя взяла что-то из её рук, думая о другом. Она уже повернулась лицом в проход, чтобы следить, не появится ли в светлом приёме лектор, и теперь вдруг ощутила, что то место на первой парте, по которому она елозила животом вплоть до выпуска газов, где испытывала самые противоречивые ощущения, стало для неё родным… ну, каким-то своим, что ли. Его она и с завязанными глазами найдёт теперь, а даже вот кажется, что оно ей видно сквозь стенку прохода и все ряды, прямо светился, словно она стала ясновидящей. Правда, возле него сидят те типы…
Что это ей в руку сунула подруга? А-а, высокая бутылочка пепси-колы с пузырьками газа на стенках. Тёплая почти, согрелась уже, столько её ждала.
— Бери, — она вышагнула из кроссовок и сунула их в руки Евы, — и жди меня за дверью.
— А ты?
— Угощу кое-кого. — Чмок в ушко подружку!
Не без сомнений ты вышла. Кире виднее, что делать, а разговаривать здесь неудобно.
Оставшись в проходе одна, Кира первым делом медленно, осторожно раскупорила бутылку и переждала тихое шипение, с каковым начал выходить газ. Весь не вышел, нет, таится внутри, растворённый, готовый взыграть, только подтолкни. Значит, её замысел должен удасться. Оставила крышку слабенько-слабенько.
В одних носках стала красться по проходу. Последние метры преодолела, прижимаясь спиной к стенке прохода, чтобы не заметил лектор. Вот уже и головы сидящих в первых рядах показались. Вышла на боевую позицию.
Медленно вращая левой рукой с зажатой в ней бутылкой, Кира почувствовала себя миномётчицей, у которой осталась одна-единственная мина, а врагов много. Другого шанса не будет, не дадут ей выпалить повторно. Сейчас — или никогда.
Рука сама навела горлышко бутылочки на то самое место, видное и сквозь деревянные стенки. Так, теперь немножко назад, чтоб не на парту попало, а на скамейку, если повезёт — прямо в голову жопосеку, нет — между ними на скамью плюхнулось и обоих облило. Правой рукой осторожно сняла крышку, отметило, что газ как бы затаил дыхание и намерен ей помочь. В конце концов, при горении пороха в мине тоже выделяются газы.
Замерла, прислушиваясь к стуку сердца. Никогда раньше такого не делала, может, отказаться, пока не поздно? Но тут растревоженная попа подала признаки тепла, снова оно там стало разливаться и возбуждать. Нет, не прощу! Ну, держитесь же!
Лектор, как нарочно, в это время говорил:
— Кому плохо видно или слышно, садитесь первый ряд, там во всех отношениях хорошо.
Сейчас ещё лучше будет!
Страшный удар обрушился на донышко бутылки снизу. Всю силу нерастраченной мести сложила в него недавняя жертва, так бы она била по попам этих негодяев. Удар смял бутылку до половины высоты, а ладонь потом полдня горела, не давала писать лекции. Левая рука с бутылкой дёрнулась вверх, по счастью, не сбив прицел.
Ш-ш-ш-ш! Фр-р-р-р!
Под аккомпанемент взрывного шипенья большой коричневый пузырь вылетел из горлышка, искрясь и переливаясь, и полетел по навесной траектории в первый ряд. Жидкая мина, орудие возмездия. Не дожидаясь отклика, Кира резко повернулась и бесшумно, на цыпочках побежала к двери. Уже выскакивая в неё, услышала шум, возгласы, заполошный голос лектора:
— Что, что такое?
Быстро, но тихо прикрыла за собой дверь, чмокнула поджидавшую её подружку в щёчку, и обе девочки побежали в женский туалет, где можно было без помех обуться и оправиться.
— Лети за своей жвачкой, — прервала воспоминания Кира, — подожду уж тебя. Минуты хватит? А то мне в туалет надо.
— Я мигом!
Сунув подружке сумочку и пакет, Ева побежала обратно в аудиторию. Навстречу ей не попался ни один сокурсник. Перила лестницы только что перестали дрожать, значит, развесёлая гурьба уже на первом этаже, а передние уже в дверь выбегают.
Вот и дверь, настежь распахнутая, только-только переставшая мотаться. Аудитория ярусная, но ступеньки довольно пологие. Кто-то, помнится, шутил, что угол наклона пола рассчитывается точно. Лектор должен видеть уши всех сидящих студентов, тогда до этих ушей прямой наводкой долетит его голос. А вот ртов, кроме первого ряда, ему желательно не зрить, рты должны "упираться" в передние затылки, тогда до лектора будет долетать меньше шума с мест. А поскольку от уровня рта до уровня ушей вершок с ноготком, а студенты по росту зело разные, то задача очень непростая. Тем более, что многие привстают, чтобы лучше видеть доску.
Одинокая фигура на заднем ряду бросилась в глаза сразу. Ева чуть замедлила шаг, узнав толстуху Эвелину. Отношения у них не очень-то ладились, кто читал рассказы, знает. Вполне можно было напороться на язвительное замечание. Память, мол, девичья и тому обидное. Но завернуть назад, показать слабину, что боишься её, она тут же так истолкует — ещё хуже выйдет. Ладно, напряжёмся психологически, приготовимся к возможному оскорблению, но жвачку заберём, и покажем, что забрали. Теперь обязана просто это сделать.
Ева неторопливо, как учила Кира, прошла по рядам. Жаль, что не хватало ей смелости садиться на первый, теснилась на галёрке, подходи теперь близко к этой корове. Чего она там делает-то? Краем глаза непонятно, а оборачиваться на прямую наводку не хотелось. Ещё перехватит взгляд и вмажет! Но нет, тихо сидит почему-то.
Вот так же тихонечко сидел на стуле тот преподаватель с гуманитарного. Все обрадовались, что раньше лекцию кончил, мимо него с визгом поскакали, а он только печально смотрел и тяжело дышал. Оказалось — сердце прихватило у человека. Правда, Ева сама подойти не решилась, Киру попросила, которой вся благодарность и досталась. А как её перенаправишь — это значит выставить напоказ свою робость, мол, боится даже задать вопрос преподавателю. Пусть уж лучше Киру благодарит за чуткость. Тем более что она и без Евы её проявила бы.
Но в молодом возрасте сердце не шалит, так что не стоит и беспокоиться! Тем более — о такой.
К тому же Ева что-то вспомнила. Даже фыркнула.
Однажды Эвелину выругали за хождение с голым животом. Да разве он голый? Что бы они сказали, будь живот таким целиком? Ладно, что спорить со стариками! Постаралась исправиться, это же не тату счищать.
И в следующий раз она пришла в джинсах повыше и маечке пониже. Их края не только встречались, но и — невиданное ныне дело! — перехлёстывались по всему обхвату. Ни кусочка кожи "вражескому глазу". Но…
Джинсы нужной высоты она не купила — некогда, да и не достанешь таких "после 18-ти". Пришлось раскопать в сундуке старые подростковые, что "до 18-ти", когда ещё принято запахивать живот. Влезть-то в них влезла, применив стринги и мыло, но косточки потрещали, а над тугим пояском вздыбились толстые жировые валики… да что там валики — шматки сала женского, ведь целую ладонь грубая материя давила, выжимала живот и поясницу. Да потом ещё ремень застёгивался.
Маечка всё это покрывала, но — облегающе, все эти морщинисто-выпячивающиеся наслоения. К тому же была четвертьпрозрачной, так что кожа её подтемняла изнутри, подчёркивая рельеф и уводя интерес мужского глаза ближе к девичьему телу. Впрочем, спереди материя была поплотнее, всякие цветочки-ягодки, благоприлично. Вот только бюст выпирал ой-ёй-ёй, верно, из того же сундука эта одёжка, на подросточку с формами поскромнее.
Все эти недостатки не поддавались описанию короткими словами, типа "голый живот", а перечислять подробно преподавателю неудобно, сразу выдашь, что разглядывал фигуру детально. И Эвелина не упустила случая улыбнуться… спиной. Конечно, там просвечивал лифчик. Так вот вертикальные бретельки косо сходились почти к центру спины и крепились к поперечной планке какими-то штучками, на просвет выглядящими прямо как ладошки. Будто кучер держит вожжи и правит передними "лошадками".
Если кто и решится сделать замечание, ответ наготове:
— Да нет там ничего! Давайте я приподниму и вы убедитесь. — И руки хватались за подол.
После этого люди торопливо признавали, что там и вправду ничего такого уже нет, только майку в покое оставь…
Тихонько что-то напевая, как это делают порой "девочки с плеерами", Ева подошла к своему месту, с удовольствием обернулась к одинокой фигуре спиной и запустила в парту руку. Жвачку — вот она, хвать! И тут до её ушей донёсся тяжелый прерывистый вздох, типа даже лёгкого стона — или на его грани.
Так дышат, когда тужатся, а потом на миг отпускают дыхание, и воздух спешит, шуршит в ноздрях. Например, когда отвинчивают тугую крышку или страдают над унитазом. Обычно так дышат парни, а тут…
Ева удивлённо обернулась и внезапно поймала взгляд Эвелины — страдальческий, умоляющий, почти подающий SOS. Вот уж чего не… А лицо-то, лицо у неё какое — красное, в капельках пота, губа прикушена. Будто и вправду над чем-то трудилась. На лекции?
Ева растерянно повернулась к сокурснице всем корпусом, но предлагать помощь мешкала. Всё-таки они почти что врагини.
Та помогла ей.
— Ева… — Пауза, тяжёлое дыхание. — Подойди сюда… прошу… пожалста… а!
Неужели и впрямь сердечный приступ? Всё как у того дядечки почти что. Он, помнится, просил нитроглицерин, но откуда у молодых эта невкусная вещь? Если бы хоть кайф от неё был…
Она подошла к Эвелине со стороны нижнего ряда. Та кусала губы, говорить ей было трудно.
— Что с тобой, Эва… Эвочка? — Само вырвалось уменьшительно-ласкательное словечко. Плохо ведь человеку!
— Худо мне, — подтвердила страдалица. — Помоги, а! Век… — Она вдруг судорожно схватила Евину руку и поцеловала.