Один из корейцев на ходу выскочил из "Жигулей" и бросился к старику, чтобы оказать ему помощь, остальные же устремились в погоню за "Нивой". Бешеная гонка по степи продолжалась, впрочем, недолго. Утративший самообладание бандит не справился с управлением на одном из опасных виражей. "Нива" перевернулась и рухнула в глубоченный котлован, с забетонированного основания которого поднимался целый лес толстых арматурных прутьев. Три угловых арматурины приняли падающую машину на себя, прошили ее вместе с похитителем насквозь и, вышибив дверцу, вынесли того из салона на манер заготовки для некоего чудовищного шашлыка.
Очевидцы рассказывали, что рыжеволосый бандит - цвет его волос разглядели только в котловане - умирал мучительно долго, медленно сползая по пронзившей его арматуре до самого дна, и облегчить его страдания не было никакой возможности. Мучительной была смерть и второго похитителя. На пути в больницу машина застряла в пухляке. Пока ее вытаскивали буквально на руках, прошло, должно быть, не менее получаса, и всё это время раненый орал, не переставая. А умолк он - навеки - лишь перед операционным столом.
Умер и старый Ким, но со светлой улыбкой на устах, в окружении родственников, ясно осознавая, что он исполнил свой семейный долг, сохранив для близких средства, заработанные тяжким трудом.
На протяжении нескольких недель это происшествие служило главной темой всех разговоров.
Разные люди, блестя глазами, говорили, что высшая справедливость на свете всё-таки есть, что иначе и быть не должно, что бесчеловечное, дикое, зверское преступление бандитов настолько рассердило небеса, что те не стали на сей раз откладывать наказание надолго, а примерно покарали негодяев на глазах у всего народа.
Во всех разговорах неизменно фигурировал отстреленный палец старика Кима. Этот образ оказывал такое сильное впечатление на горожан, что невольно потеснил собой память о кровавых слезах тетушки Черного Хасана. Притом, что о покушении на Кима говорили не только в Старом городе, но и в других частях Т., а также повсюду на стройке. Как-то незаметно для всех заинтересованных лиц происшествие в доме под Большими Чинарами отодвинулось в область прошлого.
Но, как оказалось, ненадолго.
24.
Примерно в это самое время в далекой Москве умер очередной Большой Раис, уже третий за неполные три года. Совсем больной был. Похоронили его по государственному обычаю - с пушками, с музыкой, с торжественными клятвами.
Вскоре после похорон там же, в Москве, в Большом Кремлевском сарае, состоялся курултай главных коммунистов, на котором они избрали нового Большого Раиса. На этот раз, похоже, решили не повторять прежних ошибок. Стариков беспокоить не стали, выдвинули молодого наследника: скромного, энергичного, приятного на вид, а главное - умеющего складно говорить без бумажки!
Многие простые люди радовались: наконец-то, нами будет руководить достойный человек, который точно знает, как сделать жизнь легче!
Одно только плохо. На темени у него было большое темное пятно (большее даже, чем у Черного Хасана). Но люди готовы были закрыть на это глаза, лишь бы он повел усталый караван по самой короткой дороге! Все тогда верили, что караванщик знает эту дорогу, как свои пять пальцев. Один лишь Мумин-бобо, изучив расположение бобов, сказал с горьким вздохом: "Нас ждут большие потрясения, ибо караван заблудится в песках..." А ведь Мумин-бобо никогда не ошибался. Но именно тогда старому гадальщику и не поверили.
Наступившие перемены не пугали никого из простых людей.
Вскоре после курултая последовали громкие отставки. Лишился всех своих постов и Сановник. В газетах писали "по состоянию здоровья". Но ведь так пишут всегда. Известно, что в коридорах власти дуют опасные сквозняки, после которых здоровье может пошатнуться даже у очень крепкого человека. Какой из сквозняков продул Сановника - кто знает! Может, сыграл свою роль компромат Черного Хасана, тот самый компромат, который долго лежал в тайнике, но всё-таки всплыл наверх в нужный момент. А может, тут приложил свою руку более могущественный враг Сановника. Гадать можно до бесконечности, тем более, что в Т. слухи из белокаменной столицы долетали с опозданием и в сильно искаженном виде. Но нет сомнений, что с приходом нового Большого Раиса Сановник утратил свою силу и уже не мог вредить Черному Хасану. Видимо, именно по этой причине совсем скоро - в канун важных майских праздников - Черный Хасан попал в списки амнистированных и вышел на свободу.
Один из тех самых племянников привез его на белой "Волге" домой. Произошло это глубокой ночью, так что амнистированного директора не смогли разглядеть даже самые любопытные из соседей.
Хитрые тетушки накануне приезда хозяина снова слегли. Будто бы с нервным расстройством. Не помогло. До самого рассвета из дома доносились крики: густой бас Черного Хасана и жалостливые причитания тетушек. (Племянники, очевидно, отмалчивались.) Слов разобрать было нельзя, но не составляло труда догадаться, что "купец" пеняет негодным стражницам за пропажу, а те пытаются оправдаться.
Следом, - солнце еще не взошло, - в доме начался переполох, какой бывает при отъезде кого-либо из домашних. Хлопали двери, скрипели ступеньки, слышались завывания прогреваемого двигателя.
Через какое-то время "Волга" выехала со двора и помчалась в сторону бетонки. В доме наступила полная тишина.
Машина вернулась часа через два. Теперь, когда солнце взошло, каждому было видно, что в салоне сидят оба джигита, один из них - за рулем.
Автомобиль остановился перед закрытыми воротами. Тот джигит, что ехал пассажиром, вышел наружу, открыл калитку ключом и вошел во двор, отперев следом ворота с той стороны. "Волга" заехала внутрь, ворота снова закрылись на все засовы.
За высоким забором снова зазвучали голоса, но теперь только мужские. Из чего можно было заключить, что племянники, по всей вероятности, отвезли своих тетушек в Н. на вокзал и посадили там на утренний поезд, идущий в долину. Значит, так рассудил Черный Хасан, утративший, надо полагать, всякое доверие к проштрафившимся служанкам.
Затем смолкли и голоса, и звуки. В доме снова наступила полная тишина.
Ближе к полудню некоторые из наиболее приближенных сотрудников Черного Хасана, отлично осведомленные о возвращении бывшего начальника, пытались дозвониться до него, чтобы засвидетельствовать свое глубокое почтение, но трубку никто не снимал. Впрочем, кое-кому хватило терпения выждать тридцать или сорок звонков, но и в этих случаях к телефону подходил один из племянников и отвечал заученной фразой: "Хозяин отдыхает, велел не беспокоить. В нужное время он сам позвонит вам", после чего вешал трубку, не дожидаясь ответа.
Но что-то слишком долго продолжался отдых Черного Хасана. Целую неделю соседи не видели и не слышали его! Племянники, те иногда выезжали за ворота по хозяйственной надобности. Как правило, по одному. Но Черный Хасан словно испарился куда-то!
Но вот, по прошествии недели, хозяин дома всё же напомнил о себе. Первое, что он сделал, это лично обзвонил всех влиятельных людей города. И каждому он говорил одно и то же. Дескать, послезавтра он устраивает праздничный той по случаю своего возвращения, на котором собирается сделать чрезвычайно важное заявление, которое, несомненно, потрясет всех собравшихся. Тут уж не приходилось сомневаться, что приглашенные, все до единого, посетят этот дом, хотя бы из любопытства.
Жизнь во дворе снова закипела, как казан с наваристой шурпой. Похоже, Черный Хасан решил встретить гостей с прежним своим размахом.
У племянников появились помощники, присланные трестом общественного питания. Через завмагов приобретались редкие в те времена деликатесы. Под навесом уже ждали своего часа два жирных барана. Один предназначался для "имам баилдий", второй - для праздничного плова, румяной самсы и иных изысканных блюд.
Гостей собралось десятка два, и всё это были важные, авторитетные люди, державшие под контролем все сферы городской жизни. Большинству из них не пришлось тратить много времени на дорогу, поскольку жили они здесь же, в районе Больших Чинар, будучи соседями Черного Хасана. Но даже самый ближний сосед прибыл на персональной машине. Для солидности. А иначе и быть не могло. Вообще, необходимость постоянно производить солидное впечатление накладывала на местные руководящие кадры некоторые обязанности, касающиеся даже их физической формы. Так, к зрелому возрасту полагалось не только иметь объемистый живот, но еще и уметь выпячивать его с естественной непринужденностью, дающейся годами сытной жизни. Все прибывшие в совершенстве владели этим непростым искусством. Даже маленький, худенький управляющий местным водоканалом Тураб-ака, который, несмотря на прожорливость, никогда не поправлялся, даже он научился искусным прогибанием позвоночника в сочетании с надуванием щек создавать полную иллюзию внушительного брюха, дабы простые смертные, упаси Аллах, не заподозрили его в принадлежности к нуждающимся.
Хозяин сам встречал дорогих гостей во дворе. И хотя отсутствовал он всего лишь неполный год, все были поражены произошедшей с ним переменой.
Он сильно похудел, даже щеки ввалились, но эту худобу нельзя было назвать болезненной. Напротив, могло показаться, что излишний жирок Черного Хасана превратился в дополнительные запасы некой внутренней энергии, которые нет-нет да и угадывались в его молниеносных, грозных взглядах, в янтарном отливе его белков с красными прожилками. Он отпустил широкую бороду, которая торчала во все стороны. Но если в бороде была только половина седых волос, то его виски и затылок посеребрило целиком. С каким-то необыкновенно пристальным выражением заглядывал он в глаза каждому гостю, будто хотел прочитать тайные мысли того. И каждый отметил про себя, что Черный Хасан определенно стал еще опаснее, чем был прежде.
Когда все собрались, хозяин провел гостей в самую большую комнату, где на коврах уже был накрыт дастархан с неслыханной даже для его пиров роскошью. Гости расположились полулежа за низенькими столиками, мостя под бока небольшие тугие подушечки, в изобилии раскиданные вокруг.
Воцарила звенящая тишина.
Все ожидали, что Черный Хасан именно сейчас сделает обещанное заявление.
Но он предложил отведать сначала его скромное угощение, припомнив старую поговорку: "Сначала к обеду, затем - за беседу".
Гости не заставили просить себя дважды, тем более что один вид закусок разжигал аппетит. Прислуживали подтянутые парни из треста общепита. (Племянники следили за порядком во дворе.) Бутылок на дастархане не было - коньяк и водку подливали из расписных фарфоровых чайничков в такие же расписные пиалы, как принято в хороших домах - на самое донышко, но часто. Не было и ложек: поскольку собрались все свои, то ели без всякой оглядки руками.
Черный Хасан умело вел роль тамады: давал слово для витиеватых тостов, вставлял реплики, отпускал шутки. Было понятно, что он в курсе всех городских событий. Благодаря его стараниям, застольная беседа потекла по хорошо накатанному руслу. Можно было подумать, что хозяин вернулся из санатория, а в доме ничего не случилось. Все делали вид, будто не замечают, что он так и не предложил почтить память умершей тетушки. За весь вечер он выпил три-четыре глотка коньяка, затем перешел исключительно на зеленый чай, блюда же отведывал по кусочку, это он-то, любитель вкусно покушать! Впрочем, долг хозяина - прежде всего ублажить гостей.
И вот, когда сытость и возлияния внесли некоторую расслабленность в умы, Черный Хасан расправил плечи, продолжая сидеть по-восточному, и повел речь, которой и вправду изумил своих гостей куда сильнее, чем изысканностью яств.
25.
Начал он, потупив глаза, тихо, смиренно, даже кротко с заявления о том, что пребывание за колючей проволокой, в зиндане, среди отверженных и униженных, заставило его постепенно задуматься о смысле жизни, и эти мысли, в конце концов, произвели переворот в его душе. И тогда он прозрел истину и понял, что жил неправедно и суетно, жил в грехе и в блуде, гоняясь лишь за презренной выгодой и пагубными плотскими наслаждениями, и что теперь настал час, когда он должен пасть на колени перед Аллахом и вымаливать прощение, каясь за былую гордыню. Но и этого слишком мало! Отныне он считает своей обязанностью вершить добрые дела, помогать бедным и неимущим. А еще он принял решение обратиться к властям с ходатайством разрешить ему хадж, дабы узреть священный камень Каабы...
Все, кто находился в тот момент за дастарханом, просто онемели от таких речей, пытаясь уразуметь, то ли Черный Хасан шутит таким странным образом, то ли выпитая арака породила в их собственных головах миражи. В какой это сказке матерый волк давал обет заботиться о благополучии ягнят?
Но нет - Черный Хасан выглядел не просто очень серьезным, но и каким-то торжественным. То и дело он поочередно заглядывал гостям в глаза, будто пытаясь расшевелить своим горящим взором их собственные души, внушить желание задуматься о своей жизни, пойти по его стопам в поисках истины. И что-то настолько страстное, непреклонное исторгалось из его вспыхивающих черных зрачков, что гости ощутили, как невольный холодок пробегает по их коже.