Горелки - вспомнилось Наталье. Название это для иваньковских давно стало нарицательным: когда разговор заходил о покойниках, говорили не "умрешь, отнесут на кладбище", а "умрешь, отнесут в Горелки".
Ни одного человека между домов не видно. Как вымерло кругом.
Вид того неживого поселка и этого пустого поля, терпеливо ожидающего новых захоронений, пронзил Наталью ощущением собственной покинутости. Никому-ненужности. Никчемности существовать. Важная часть ее самой умерла. Остался лишь холод и неприкаянное одиночество.
Захотелось остаться здесь. И не шевелиться. Не дышать. Умереть на месте, чтобы не страдать. Чтобы не возвращаться. Потому что некуда - она теперь бездомная. Потому что зачем ей дом - без матери? Как она будет без нее? Невозможно... Наталья раньше не задумывалась, насколько дорога была мать. Никогда себя одинокой не представляла. Не то, что без мужа - а в прямом смысле, без никого. Совсем одинокой - ни поговорить, ни посоветоваться, ни чаю вместе попить...
Очнулась от стука по дереву. Увидела грязного цвета землю на могильном холме. Венки, перевязанные лентами с золотыми надписями: от завода, от коллег, от дочери. Не сразу дошло, что "от дочери" - это от нее. Стояла, не соображая. Слушая студеный, заунывный ветер в ушах. По дороге домой сокрушалась: как же она мать одну в поле оставила, ей же там холодно будет...
В квартиру вошла неуверенно, как к чужим. Повсюду лежали вещи матери: вот в прихожей на трюмо платок зимний, пуховый, вот шарф. Вот толстые рукавицы, мать сама вязала. Валенки с пятками, подбитыми кожей. Черное, форменное пальто, которые выдавали контролерам бесплатно в качестве рабочей формы. Очки на газете. Будто она только что сидела в кресле и ненадолго вышла.
Показалось странным: вещи остались, а человека нет. И не будет. Так не должно. Неправильно. Она не должна была уходить и оставлять Наталью одну в жизни. От острой жалости к себе сдавило горло. Вечер она проплакала. На следующий день вышла на работу. Хоть и дали ей неделю отгулов - невыносимо было дома сидеть. Напевать песенки с детьми не смогла, горло перехватило, певческий голос пропал. И с тех пор не восстановился.
Юрий не звонил, не приезжал. Скорее всего не знал о ее несчастье. Последний раз они собирались вместе втроем в однокомнатной квартире Натальи Николаевны на ее предыдущий день рожденья - четвертого ноября. Юрий торжественно открыл бутылку шампанского и спрятал пробку в карман - для коллекции. У него хобби их собирать.
Разлил по фужерам, сказал тост. Потом мать ушла спать на кухню, а Наталья с Юрием еще долго сидела за столом. Он увлеченно рассказывал о работе, новшествах, которые придумал. В частности - переименовать завод. Из простого "Иваньковского механического" в "Иваньковский опытно-экспериментальный механический" завод.
- Звучит по-другому, правда? Гораздо значительнее, - говорил с гордостью Юрий. "Гораздо" - его любимое слово, вставлял когда надо и не надо. Наталье нравилось. Казалось - звучит интеллигентно, по-московски.
- Правда, - кивала она, невесело улыбаясь.
Ему было чем гордиться. Вырастил детей, несколько раз женился, каждый раз на девушке моложе предыдущей жены. Сделал карьеру, похвалился, что скоро переведут начальником сектора, если завистники не помешают. Но нет, не должно сорваться. Для положительного решения он подключил родственников жены, которые сидят в вышестоящем министерстве. С такой тяжелой артиллерией место ему обеспечено.
Выглядит Юрий для своего возраста - едва за пятьдесят - отлично, и как мужчина совсем не ослабел. Наверняка, кроме Натальи, имеет любовниц по месту жительства, или по месту командировок, он же не только в Иваньково ездит.
А она? Что она поимела от жизни? Какую мечту осуществила? Какой надежде подарила крылья? Что интересного будет вспомнить, когда придет время умирать?
Тоска, тоска и тоска. Годы пролетели, а ничего стоящего не случилось. Раньше ждала чего-то, Нового года, дня рождения, волновалась, прихорашивалась у зеркала. А сейчас глядеть на себя неохота. Приличного мужчину так и не встретила. Поступали иногда предложения переспать и разбежаться до следующего раза, все - от женатых мужчин. Тот же директор завода не раз предлагал, да как-то неудобно ей было - с двоими. Не хотелось Юрия предавать. А он...
На день рождения не позвонил, не поздравил. Наталья его уже год не видела. Слышала от третьих лиц, что получилось у него с новой должностью, значит, нет смысла больше в занюханное Иваньково наведываться. Заброшен завод, заброшена Наталья Николаевна. Кому нужна пятидесятилетняя тетка? Сама себе и то противна. Ни на что приличное оказалась неспособна, ни семью создать, ни в профессии состояться. Обречена пожизненно пиликать "Жили у бабуси". И то сегодня сфальшивила.
Наталья Николаевна не заметила, как осталась в музыкальной комнате одна. Только когда кто-то приобнял осторожно, вскинула голову. Рядом стояла заведующая детсадом Нина Альбертовна, ровесница Натальи.
- Наташ, что случилось?
Лучше бы она не спрашивала! Наталья Николаевна громко всхлипнула и зарыдала в голос.
Стало стыдно и неудобно. Никогда не позволяла она себе расплакаться на людях. Даже когда мать умерла, как-то держалась на похоронах. Сейчас, видно, нервы сдали. Давно копилось напряжение. Раздражение. Не осталось сил хранить в себе. Последняя капля - ее первый одинокий день рожденья, который праздновать не хочется. За грубое напоминание: пятьдесят лет - начало женского увядания. А она и не расцветала еще. Разве не достаточный повод для расстройства?
Заведующая принесла стул, присела рядом. Прижала голову с роскошной "мальвиной" к груди. Похлопала Наталью по плечу, приговаривая:
- Ничего, ничего, поплачь. А потом забудь. Все пройдет, только успокойся. Не надо. Мы все в одинаковом положении. Думаешь, ты одна такая? У всех проблемы... Да что случилось-то, не пойму?
- Как - что случилось? Мне сегодня пятьдесят стукнуло... Жизнь прошла, к смерти готовиться осталось, - пожаловалась Наталья, судорожно захлебывая слезы водой из стакана. - Тоска, Нин. И одиночество. Хоть волком вой.
- А Юрий?
- Ох, не напоминай. Соль на раны. Не помню, когда последний раз звонил. Даже сегодня не поздравил. Дура была, столько времени с ним потеряла. Двадцать четыре года! Можешь представить? Половина жизни коту под хвост. Как тут не плакать? Бросил он меня, так и надо, чтобы не была наивной дурой. - Наталья еще раз всхлипнула, теперь без слез. - Слушай, нет у тебя кого на примете? Хоть какого-нибудь, завалящего мужичка. Пенсионера, без закидонов и чтоб не пил?
- Я спрошу у Аркадия, - пообещала Нина сухо - только, чтобы успокоить подругу. Помочь мало чем могла.
А понимала очень хорошо. Сама когда-то в похожем положении была, тоже отчаянно искала мужа. Только по-другому.
К устройству личной жизни Нина подошла ловчее.
Первый раз вышла замуж рано - в восемнадцать лет, чтобы в девках не засидеться, за местного парня Ивана Лапшина. Вышла не по любви, а из жалости: жених уж очень донимал, обожал ее до самозабвения, на коленях стоял, уговаривал.
Его внимание льстило девичьему самолюбию. Он был высокий, крепкий, грубоватый, руки-лопаты, истинно русский мужик, какими их в кино-сказках показывали. Нина - изящная, маленькая, мужу едва до груди доставала. Он ее слушался по-рабски, ей нравилось командовать великаном. Подружки завидовали в глаза.
Поначалу, вроде, жили неплохо, со стороны выглядели как обычная семья. Даже лучше - муж непьющий, на жену не наглядится. Дочь родили. Квартиру получили. Машину купили.
Но совместная жизнь не получилась. Права поговорка: "в одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань". Нина все-таки развелась, потом за другого вышла. Повезло ей, как в лотерею - один шанс на миллион.
Повезло не сразу. Фантизию пришлось проявить. И напор.
Задумав развестись с мужиковатым Иваном, она не спешила. Не желая оставаться одиночкой, решила действовать по-умному, подстраховаться, чтобы не сразу - головой в омут неизвестности. Потихоньку приглядеть подходящего мужчину, убедиться в его серьезных намерениях, только потом супружеские узы рвать.
Целая одиссея получилась. Стала подыскивать кандидатуру: чтобы не пропойца и не грубиян, каковых в захудалом поселке по пальцам одной руки пересчитать можно. Естественно, все женатые. Но то препятствие преодолимое, как говорится - жена не стена...
Нашла потенциального жениха в лице главного экономиста завода, того самого "Иваньковского механического". По имени Анатолий, по фамилии Ворона. Непрезентабельная фамилия, да несмертельно, можно свою оставить - Калунас, которая Нине от папы литовца досталась.
Она тогда заведовала заводской библиотекой, что рядом с ворониным кабинетом располагалась. Сначала по-соседски сошлись, потом ближе. Единственная и обычная загвоздка - окольцованный. Женщиной на девять лет старше его. Здесь крылся шанс.
Десять лет Нина с ним потеряла. Почему так долго? Смешно сказать - влюбилась по-настоящему. Ждала и надеялась. Проявила чудеса терпения и отваги: ведь слухи по поселку пошли, а им противостоять немалая смелость нужна. Даже наглость. Но верила в собственные силы и везучесть: окрутить женатого - тут особое искусство требуется. Ювелирная техника. Гибкость. Одновременно настойчивость. В-общем, женская житрость.
Ворона сначала не решался жену бросить - кстати, свою первую любовь. Потом решился, начал обещать. Потом уже вроде совсем созрел, даже к свадьбе предложил готовиться. Отношения не скрывали ни от коллег, ни от друзей. Поселковские догадались. Завод гудел сплетнями. Иван бранился, но жену не бросал. Любил очень. Надеялся, что одумается.
А одумался Ворона. В один из вечеров сказал с болью в голосе:
- Нин, не могу жену бросить. Она ребенка ждет.
Вот и все. Жена оказалась хитрее. Нина на бобах. Десять лет жизни вылетели в трубу.
Расстроилась. Долго не могла прийти в себя, плакала каждую ночь. Убивалась. А кого винить? Некого...
Нет конкретно виноватых в женских слезах, только нечто неосязаемое. Всеобщий, несчастливый рок. Вечное российское неустройство. Демографическое неравенство - хроническая нехватка мужиков. Бабское одиночество, доводящее до озверения. Особенно удручающе-беспросветное в таких вот захудалых, заброшенных цивилизацией, забытых Богом рабочих поселках с неблагоустроенной общественной и личной жизнью.