На следующий день под покровом ночи Женя подошел к дому Люды, постучал в деревянную раму окна, зашторенного изнутри, и терпеливо стал ждать. В доме никто не подал признаков жизни. Он постучал еще раз трижды, как было условлено. Открылась форточка, она высунула прелестную голову. Тепло разлилось по всему телу его, глаза его засверкали как угольки во мгле
- Заходи скорее, - шепнула она, подавая руку. - Сейчас зажгу свечу. Ну, чего ты, пусти, я же вся...твоя, твоя.
Ее прелестная рука коснулась его головы, а пальчики стали теребить волосы.
- Я иду отпирать дверь, она на запоре.
Он схватил ее руку, стал покрывать каждый пальчик по очереди поцелуями, а потом впился в полуоткрытые губы.
- Я вижу тебя в темноте, ты такая загадочная и такая прекрасная, сам Бог послал мне тебя такую...почти неземную, - лепетал он, а она все вырывалась, чтобы открыть дверь.
- А я тебя не вижу, - сказала она, когда он обнимал ее уже в комнате, тесно прижимаясь к ее телу своим пылающим телом.
- Видеть не обязательно, - произнес Женя, задыхаясь.
Она поняла его и дрожащими руками стала расстегивать на нем рубашку, а Женя шарил руками по ее платью, искал молнию на спине, но ничего не находил.
- Я сама, - шепнула она и сняла платье через голову. А больше на теле ничего не было. Его дрожащая рука опустилась вдоль живота и застряла в волшебном бугорке, в котором он какое-то время спустя утонул, как в теплой наполненной благовониями ванной. Казалось, лишняя энергия покидает его, он отдает эту энергию ей, своей возлюбленной и оттого необыкновенно счастлив: глубокий стон, даже вскрик был благодарным ответом. Блаженство расслабленности длилось всего несколько минут, а потом он весь целиком вошел в волшебную пещеру, которой, казалось, невозможно было насытиться. Нет, это не был обычный секс, связанный с удовлетворением животной страсти, обычной похоти, это было единение душ, слияние сердец, взаимопроникновение в психику друг друга.
Только сейчас Женя понял, что прежней семьи больше не существует. Это тяжелая ошибка, но ошибка исправимая и ее надо исправить, во что бы тони стало. Какой угодно ценой. Пусть люди говорят, что разбивать семью нехорошо, что это против воли Божьей. Но семьи не существует больше, а, следовательно, и разбивать нечего.
- Не хочешь ли ты перекусить, мой милый, возлюбленный мой? Не одевайся, хорошо? Сейчас только закрою штору. Уже довольно поздно, - сказала Люда, и первая поднялась с любовного ложа.
Она зажгла свечу, поставила на небольшой столик возле кровати, полный яств и вина. Они ужинали, но мало пили. Он все смотрел на нее, будто впервые видел: морской феей, только что выплывший из воды она казалась ему. Ладонь легла на тугую грудь и губы прилипли к ней. Она обхватила его голову ладонями и впилась ему в губы.
- Ты любишь меня, любишь, я это знаю, чувствую, мне никто так сильно не любил. Ты не знаешь, что это значит для женщины, когда ее любят. Правда, ведь, это правда, я для тебя - все? Скажи: да, да, да!
Он взял ее на руки как маленького ребенка-первенца и стал кружиться с ней по комнате, целуя ее в грудь и в губы.
В постели она захотела быть седоком, чтоб попрыгать на лошадке. Две слезинки скатились по щекам возлюбленной, упали ему на грудь, горячие, будто подогрели их на сковородке.
- Жеребец мой милый, до чего ты вынослив! Как хорошо на тебе кататься, - лепетала она, закатывая глаза. Вот ради этого маленького отростка, который творит внутри нас что-то невообразимое, мы тяжело рожаем, идем на аборты, совершаем дикие поступки в состоянии ревности. Да, да, я это только сейчас поняла. И я тебя теперь не отдам ей ни за что! Даже если подвергнусь четвертованию. Ты веришь мне, веришь, ну скажи, только правду, одну только правду и ничего больше.
Женя покрывал ее тело жаркими губами, и все повторилось с еще большей страстью. Это была агония любви, и длилась она до самого рассвета. Никогда Женя не был таким усталым и таким счастливым. Они поднялись, присели к столу, много ели и подкрепились вином.
- Ну, как мой дорогой теоретик?
- Ты знаешь, ничего лучшего в жизни я не ощущала. Это невозможно передать словами, это невозможно описать. Но только от любимого человека можно это получить. Может, следующее поколение будет более свободно общаться друг с другом, и слабый пол будет чувствовать себя раскованным, исчезнет страх иметь нежелательного ребенка, но люди потеряют прелесть контакта. Ты к своей Лизе остыл еще и потому, что она доступна тебе, как стакан воды. У вас контакт - обычное явление, у вас любви нет. А без любви не надо подставлять губы, не стоит ложиться под мужчину. Это просто удовлетворение своей похоти. Наш контакт - это вершина нашей любви. Я тебя еще больше люблю, ты стал мне родным, а я...я - твоей рабыней.
- Прекрасная моя рабыня, я не знаю, как оставить тебя, куда идти, чтоб дать возможность тебе пойти на работу.
- Расстанемся только до вечера, до вечера, ничего не поделаешь. Вечером так же приходи.
Женя шел домой усталый, сонный и счастливый, как никогда. Он спал до обеда. Мать стала тормошить его.
- Что с тобой, сынок? где ты вчера был всю ночь?
- В гостях.
- Ну, смотри, не поступай так, как некоторые: жена с порога, а муж - в гости. Это нехорошо.
- В эту ночь я буду дома ночевать, - сказал Женя, обнимая и целуя маму.
- Милый! Я не могу больше без тебя, не знаю, что со мной. Иди скорее ко мне! я вся извелась уже,- говорила она, не помня себя, не отдавая отчета, что делает... - О Боже, как хорошо! Как это все прекрасно! Сделай все, чтобы он как можно дольше был во мне, массировал мои мышцы. Еще! Еще! Я скоро сойду сума, о-о-о!
Пот выступил у нее на лбу, по щекам катились слезы радости и счастья. Она торопилась и торопила своего партнера. Вот уже скрипнула дверь, Аня стала подниматься по лестнице.
- Анечка, побудь немного внизу, этот хулиган задрал на мне юбку и связал в узел за спиной. Я сейчас приведу себя в порядок, позову тебя, - сказала Люда слабым голосом, надевая шелковые трусики. - Ну, пусти, как не стыдно! что это за гостеприимство, я делаю тебе выговор. Аня, поднимайся к нам, и давай отлупим его, как следует, чтоб он не занимался хулиганством.
Аня поднялась по деревянной лестнице, села напротив и улыбнулась. Она все поняла. Слишком яркий цвет лица был у того и другого, слишком ласково они поглядывали друг на друга, выражая бесконечную благодарность за минутное, но яркое, испепеляющее счастье, которое никто в мире не может доставить, кроме человека.
Женя блаженно лежал на спине, закинув руки за голову. Глаза его были прикованы к Люде и выражали восторг.
- Аня, а, правда, у него глаза хороши? Ты только посмотри внимательно! - говорила Люда, не отдавая отчета своим словам. - Как жаль, что мы не свободны.
Аня молчала, в рот воды набрав. Вдруг послышался голос матери.
- Иди, сынок, помоги мне! Уж больно долго вы там находитесь, что вы там делаете, чем занимаетесь? Что люди скажут? нехорошо это.
Женя сделал вид, что не слышит, и не пошевелился. Мать вскоре пришла сама, открыла дверь, поднялась по лестнице. В лице была тревога, смущение, растерянность.
- Тэтко, - сказала Люда на местном диалекте, - извините нас. Мы пришли на черешни. Ваш сын пригласил нас сюда отдохнуть с дороги, мы здесь втроем, ничего плохого мы не делаем, не думайте.
Голос у нее был сочный, уверенный, щедрый.
- Еще не хватало, чтоб вы тут занимались непотребными делами. У вас у обеих - семьи. Муж должен находиться при жене, а жена при муже. У тебя тоже муж, дочка. Ты тащи его на сеновал, а не моего сына: у него своя семья.
- Вы ошибаетесь, - попробовала возразить Люда, но осеклась.
- Нам пора, - сказала Аня. - Мать Жени права. Нечего нам тут делать.
- Да, да, здесь нечего, а вот если вы хотите черешен покушать - пожалуйста, там осталось одно дерево, полезайте, набирайте, мне не жалко, - сказала хозяйка и стала спускаться по лестнице. За ней спустилась и Аня.
- Ну вот, мы уже морально разложившиеся личности, - с грустью шепнула Люда. - Но, все равно... приходи ко мне сегодня вечером, я буду ждать тебя. Непременно приходи.
- Как только стемнеет, - сказал Женя.
Как только они ушли, мать начала выговаривать сыну:
- Негоже, сынок, при живой жене, с другими бабами якшаться, Бог не простит. Твой отец никогда бы так не поступил. Ты думаешь эта сучка лучше твоей суры? Да она бл... это сразу видно. Разве порядочная женщина приперлась бы к чужому мужику посреди бела дня, чтобы утащить его на сеновал и поганиться? А, может, ты их вдвоем, по очереди обрабатывал?
- Мать, прошу тебя, не надо. Я сам как-нибудь разберусь, что к чему и кто чего стоит, - произнес Женя, краснея от злости.
- Ну, как знаешь. Я тебе только добра желаю, я вижу: тебе эти сучки нужны. Твоя Зоя - жидовка, а эта врачиха тоже на нее смахивает. Разве мало своих в родном селе? Разводись, женись на нашей девушке, и будешь жить спокойно. Наши - работящие, по сеновалам к чужим мужикам не лазят. Эх, сынок, ученый ты дюже стал, а жить еще не научился.
23
Она плотно зашторила окна, проверила замок на дверях, а потом зажгла тоненькую свечу.
- Ты безусловна права, - сказал Женя, усаживаясь к накрытому столу и разливая вино по бокалам. - Но...будем выше всего этого. Кто нас судит? Судьи - кто? Кроме того, любовь требует жертв. Я готов отдать жизнь за любовь к тебе, а деревенские пересуды для меня ничего не значат, все равно, что муха слону.
- Я не могу так, - сказала она, обнимая и как-то судорожно прижимаясь к нему.
- Дорогая моя, несравненная моя, давай хоть на сегодня попытайся забыть об этом. Мы вместе и это прекрасно. Возьми, подкрепись, потом пойдем, согреемся немного, а там приступим к обсуждению появившихся проблем.
- Да, да, я так тебя ждала...Видишь, я даже халатик не застегнула, и на мне ничего нет, - сказала она, впиваясь ему в губы и запуская руку за брючной ремень. - Ну вот, он уже как штык...покажи мне его, ты и сам не знаешь, какая это прелесть. Как бы хорошо было, если бы мы срослись...
- Мы уже срослись, - сказал он, но она ничего не слышала, проваливаясь куда-то в бездонное пространство и, издавая слабые нечленораздельные звуки земного блаженства, которые можно постичь только в молодости, находясь без ума от любви.
- А теперь к столу! - сказала она спустя некоторое время. - Я хочу есть, хочу вина и опять тебя. Мне кажется, я не насыщусь тобой, а хочу насытиться...на всю оставшуюся жизнь. Я не поеду к бабушке, как планировала раньше, а ты не возвращайся к Зое. Уедем хотя бы на месяц на море, у меня отпуск, побудем вместе этот месяц, а там решим, что делать дальше.
- Напиши бабушке письмо.
- А что писать, о чем писать?
- Нет, я не стану читать чужие письма.
- И что же мне ей написать? что люблю, а ее забыла? что он чужой муж?
- Люда, о чем ты говоришь? Да если хочешь знать, я почти твой раб, ты поработила меня в постели, я не стыжусь тебе в этом признаться. Ты необычная женщина, не похожа на всех остальных, - откуда ты, кто ты такая, объясни мне, если можешь. Таких, как ты я еще не встречал в своей жизни. Недаром какой-то солдат пишет тебе по два письма в день. Даже если наша страсть угаснет через десять-двадцать лет, в тебе так много добра, порядочности - на всю жизнь хватит. Где еще такое найдешь?