– Прекратите трогать мою дочь! – крикнула Ольга Львовна, махнула рукой и выронила ключ.
– Больно надо, трогать ее, – Марья Васильевна отступила на шаг назад, подальше от Никитиных, и уперла руки в бока.
– Право, Марья Васильевна, какая муха вас укусила сегодня? – Андрей Ильич попытался сгладить ситуацию.
– Сами вы мухи! – не унималась соседка. – Я за порядок.
Лейтенант достал из кармана платок, вытер вспотевшее лицо и поднял ключ. Потыкал им в замочную скважину и досадливо проговорил:
– Придется ломать. Посторонитесь, граждане.
Пожарный достал инструмент, буркнув под нос:
– Лучше вызов ложный, чем такой вот сложный.
– Зачем ломать? – Ольга Львовна захлопала густо накрашенными ресницами.
Марью Васильевну понесло. Она зыркнула глазищами и заверещала:
– А вы хотите, чтоб мы задо́хлись от вашего дыму? Вот люди, дверь ей жалко! А что дом чуть не пожгли, им без интересу. Совсем стыд потеряли!
Ольга Львовна достала из сумки телефон:
– Андрюш, не отвечает…
– Конечно, не ответит: спит и в ус не дует, – снова вставила соседка свои пять копеек.
– Что за шум, а драки нет?
Ольга Львовна обернулась:
– Зина! – и кинулась навстречу плотно сбитой пожилой женщине с коротким ершиком седых волос на голове.
– Марья Васильевна, опять воюете? – Зинаида строго глянула на соседку. – Мало вам гипертонии, инсульт захотели?
Марья Васильевна охнула. Полицейский глянул на Зинаиду:
– Вы кто, гражданочка?
Ольга Львовна сбивчиво пояснила:
– Наша…Зинаида Петровна… Соседка.
Пожарный открыл дверь в квартиру и исчез внутри. Полицейский юркнул за ним.
– Мать честная, ну и вонь! – завопила Марья Васильевна, вглядываясь в темноту и прикрывая нос краем фартука.
– Боже мой, Андрей! – Ольга Львовна забежала в прихожую и вскрикнула, увидев Альбину на руках у пожарного. – Несите в комнату! – захлопнула входную дверь перед носом Марьи Васильевны.
– В коридоре, на полу лежала. – заметил пожарный.
Запах гари смешался с духотой. Андрей кинулся открывать окно. Пожарный опустил Альбину на скомканные простыни. Ольга Львовна подложила подушку под голову. Господи, что с ней? Бледное осунувшееся лицо. Губы сухие. Синяки под глазами.
Вслед за лейтенантом в комнату вошла Зинаида с оранжевым саквояжем с красным крестом.
– Вы врач? – спросил полицейский.
– Первая городская. Документы там. – Зинаида протянула пластиковый конверт.
Лейтенант начал заполнять протокол. Зинаида лаконичными движениями раскрыла саквояж достала тонометр и нашатырь. Поднесла вату к носу Альбины. Та застонала и открыла глаза.
– Аля, Алечка! – Ольга Львовна кинулась к дочери, – что с тобой?
– В квартире чисто, – заглянул пожарный, – в ванной дым коромыслом: бумагу жгли.
Лейтенант кивнул:
– Распишитесь тут.
Зинаида перехватила плотной манжетой руку Альбины над локтем и ритмично заработала грушей тонометра:
– Ну, красавица? Что с тобой приключилось?
Альбина зашевелила губами, пытаясь выговорить:
– Тио…Тиа… Зи… На… Я… Не…
Звуки, похожие на хрипы напугали Ольгу Львовну. Сотни неприятных иголок впились в кончики пальцев. Ноги стали ватными.
«А что, если дочь умрет? Вот прям сейчас, у нас на глазах? Единственная любимая доченька?»
Она подскочила к кровати, упала на колени и вцепилась Альбине в руку:
– Аля! Что с тобой?
Зинаида метнула суровый взгляд на Ольгу:
– А ну-ка, прекрати истерику!
– Оля, успокойся, – Андрей поднял жену, прижал к себе. Она уткнулась в его плечо и зарыдала.
– Андрей, воды принеси. – Зинаида поглядывала на Ольгу.
Андрей выбежал и вернулся с полными стаканами. Один осушил залпом. Зинаида достала из саквояжа пузырек и накапала валерьянки во второй:
– Вам, на двоих. И марш отсюда, мешаете только!
Ольга Львовна, подперев подбородок ладонями, застывшим взглядом смотрела на вазочку с лимонными карамельками на кухонном столе. Она в который раз пыталась их сосчитать, но постоянно сбивалась на цифре девять. Андрей открыл форточку, поправил свесившийся из кашпо побег традесканции и грузно опустился на табуретку:
– Оля, возьми себя в руки, – его голос фоном гудел мимо ее ушей, – чего доброго, опять с сердцем в больницу загремишь. – Он машинально двигал по столу деревянную резную подставку под горячее, сделанную собственноручно из можжевелового спила.
Ольга Львовна вскинула заплаканные глаза на мужа, несколько секунд смотрела на него, хмуря брови. Вытерла нос бумажной салфеткой и ответила, подбадривая сама себя:
– Да, все верно…
На кухню зашел лейтенант:
– Распишитесь в протоколе, граждане.
– Так, родители, – появилась Зинаида, – у Али шок. Может, стала свидетелем какой-то аварии: про умершего ребенка мне твердила. С расспросами не приставать. Я дала успокоительное, так что до утра проспит.
Ольга Львовна всхлипнула:
– Что же это…
– Спокойно! Следов насилия нет, не наркотики, – Зинаида бросила выразительный взгляд на полицейского, – ситуацию, скорее всего, спровоцировали внешние обстоятельства.
Андрей спросил:
– Надеюсь, психиатр не потребуется? – на лице читался испуг.
Зинаида рассекла воздух широким жестом:
– Главное, чтобы психиатр не понадобился вам! Оля сейчас накрутит и себя, и тебя, – она бросила испытующий взгляд на Ольгу Львовну. – Коллеге позвоню, к вам направлю, но насколько я Альку знаю – девочка ранимая, реагирует на все.
Зинаида резко поднялась и направилась в прихожую:
– Да… Вся квартира провоняла. Придется вам ремонт делать.
Ольга вскочила и пошла за ней:
– Зиночка, спасибо тебе, дорогая!
– Ну, хватит, хватит. До завтра.
Полицейский тоже откланялся.
Бра из матового стекла с мягким голубым отливом освещала комнату. Альбина спала. Ольга Львовна аккуратно поправила одеяло, убрала прядь волос с лица дочери и села рядом. Она вглядывалась в лицо Альбины. Тонкие веки с чуть заметными прожилками слегка подрагивали. Одна рука вытянулась вдоль тела, а другая прижимала большого плюшевого зайца. Ольга вытерла выступившие слезы и почувствовала руку Андрея на плече.
– Пойдем, пускай спит, – произнес он шепотом.
Она встала, выключила ночник и вместе с мужем вышла из комнаты.
Альбина с трудом открыла тяжелые веки. Темнота. Ни звука. Не сразу сообразила, где находится. Попробовала встать, но внутри словно перекатывался тяжелый чугунный шар, заставляя голову опуститься на подушку. Дыхание участилось, резкая волна слабости прошлась по телу, покрыв его испариной. Скулы свело, а рот наполнился слюной.
Судорожно сглотнула и отчетливо услышала гулкие удары собственного сердца. Оно, словно переместилось в голову и стучало в висках.
Разлепила пересохшие губы и позвала маму. Ответа нет. Сжала кулаки, решив, что так голос станет громче, но изо рта вырывался приглушенно-хриплый звук. Подняла дрожащую руку и протянула в сторону, нащупав стену. Глубоко вздохнула, стараясь успокоить чечетку в груди, и несколько раз ударила кулаком. Еще и еще. Ей показалось, или в комнате родителей послышались едва различимые голоса? Альбина продолжала стучать по стене, теряя остатки сил.
Скрипнул паркет. Вспышка полоснула по глазам. Руки сами натянули одеяло на лицо.
– Алечка, мы здесь!
Мамин голос приблизился, и Альбина ощутила ее руку на своей голове.
– Андрей, выключи верхний, я ночник оставлю.
Когда резь прошла, Альбина убрала одеяло и открыла глаза. Мама в ночной рубашке, с распущенными волосами опустилась на колени возле нее. Папа в пижаме стоял рядом. Родители переглядывались. Отец заговорил первым:
– Аля, может хочешь чего? Поесть?
Мама подхватила его слова:
– Да, я бульончик твой любимый сварила. Погреть?
Альбина почувствовала, как скрутило живот, тошнота подступила к горлу:
– Нет! – закричала она невесть откуда прорезавшимся голосом, отчего родители вздрогнули и снова переглянулись.
Мама присела рядом, погладила по руке приговаривая:
– Все хорошо, мы с тобой.
Ласковые слова отозвались царапающей болью под ложечкой. От них становилось только хуже. Альбину вдруг накрыла мощная волна отвращения к себе. Она оттолкнула мамину руку, резко села, от чего комната и родители закачались, а в глазах зарябило, и сдавленно прошептала:
– Не буду! – хлынули слезы. – Есть не буду! – она почувствовала дрожь во всем теле. – Я… Хочу умереть!
Мама охнула, отпрянула назад, словно дочь ее ударила, а отец начал старательно подбирать слова:
– Дочка, ты… Наверно… Лучше не… Мы же волнуемся с мамой.
– Оставьте меня! – Альбина отодвинулась к стенке, поджав колени.
Она – преступница, и принять заботу родителей, их утешения, не могла. Не имела больше права. Перед глазами отчетливо встала картина произошедшего на озере. У погибшего мальчика наверняка были родители. Но они никогда уже не смогут обнять своего малыша. Альбина застонала, обхватила голову и начала раскачиваться из стороны в сторону. Она явственно видела то самое лицо. И глаза…
– Я не успела, – она закрыла лицо ладонями и вновь повторила: – Оставьте меня!
Мама заплакала, а отец шумно задышал и поспешно проговорил:
– Да, да. Мы сейчас уйдем.
Альбина оторвала руки от лица и с тоской взглянула на родителей. Ей вдруг стало их очень жалко.
– Пойдем, Оля, – отец помог маме подняться, – свет оставим.
Альбина всхлипнула и сползла на подушку. Родители вышли. Она уловила обрывки шепота.
– Лекарство… Я попробую…
Отвернулась к стене, укрывшись с головой, подтянула колени к животу и затихла.
Альбина пребывала в странном состоянии между сном и бодрствованием. Беспорядочные кадры ускоряли свой бег, отматывая события в утро того злополучного дня. Вопросы без ответа роились в голове, как назойливые приставучие осы. А что, если бы не поехала? А что, если бы встала в другом месте? А что, если бы ушла раньше с озера? А что, если бы, если бы, если бы… Она куталась в одеяло, но холод шел изнутри, заставляя неметь пальцы. Сжала голову и замычала. Всего каких-то три дня назад… Резко навалилась спасительная усталость, и накрыло полузабытье.
Она шла босиком по белой ледяной равнине. Сильный ветер развевал спутанные волосы. Пот струился по лицу, намокшая сорочка прилипла к спине. Альбина знала, что должна идти вперед. Туда, где вдалеке маячил желтый огонек, похожий на пламя свечи. Жалкие сухие былинки клонились к земле, снежная пыль под ногами закручивалась в водовороты. Опережая ее на шаг, из толщи льда вырастали столбы, и тихий голос, возникающий из ниоткуда, отсчитывал с тусклым однообразием.
«Один, два, три…»
Монотонный звук пугал и завораживал. Холод не ощущался, но двигаться становилось все труднее; Альбина боролась с желанием распластаться на промерзшей глади и навсегда слиться с ней. Вдруг кто-то затряс за плечо.
– Аля… Ты спишь?
Сон схлопнулся, и Альбина увидела склонившуюся над ней маму. Остатки видения таяли, оставляя ощущение, что она только что упустила важную деталь, и теперь весь путь придется пройти заново. Внутри всколыхнулось и сжалось в комочек непонятное волнение.
Мама села на стул возле нее и одной рукой подкатила к себе столик на колесиках:
– Поешь немножко, – не давая возразить, приподняла за плечи и подложила под спину подушку, – давай, бульончик. Горяченький.
Сил сопротивляться не было, и Альбина машинально взяла протянутую кружку с дымящейся жидкостью. Сделала глоток, еще один:
«Вкусно. И тепло».
Мама подошла к окну, отдернула штору и открыла настежь обе створки. Солнечный свет ударил Альбине в глаза, заставляя зажмуриться. В комнату ворвался поток свежего воздуха с запахом морозца. Бесшабашный щебет воробьев, перекликаясь с беспорядочными сигналами машин, напоминал о том, что жизнь на улице продолжалась.
– Погода замечательная! – мама засмеялась и хлопнула в ладоши. – Скоро папа придет, будем чай пить.
Альбина осторожно поставила кружку на столик и уставилась на маму. Напряженное лицо. Натянутая улыбка, наигранная веселость. Альбина чувствовала нарастающее недовольство. Открыла было рот, но мама затараторила:
– Твой любимый торт обещал купить, Киевский. И отпразднуем вместе восьмое марта, да?
«Что она со мной, как с маленькой сюсюкает?»
Альбина набрала побольше воздуха и крикнула:
– Хватит! – в глазах защипало.
Мама сразу поблекла, уголки губ опустились, подбородок задрожал. Она села на кровать и сложила руки в умоляющем жесте:
– Мы ж хотим тебе помочь, – глаза наполнились слезами. – Маме ведь можно рассказать, что случилось, –всхлипнула, окончательно сникнув.
– Я хочу побыть одна.
– Да, да, – поспешно согласилась мама, – ты только допей бульон. – И чуть слышно добавила: – Я потом лекарство принесу.
Альбина исподлобья смотрела, как мама, ссутулив плечи и опустив голову, шла к дверям. Наблюдать за неловкими движениями было мучительно. Она сжала зубы и задержала дыхание. Сердце снова заухало. Одна часть ее сейчас очень хотела прижаться к маме и выплакаться, поделиться переживаниями, нестерпимым чувством вины перед погибшим мальчиком и его семьей. Ведь родители всегда поддерживали. И сейчас помогут пережить эту ситуацию. Но безжалостная вторая часть вынуждала отгораживаться. И Альбина не понимала, как выбраться из каменного мешка, в который заточила сама себя.
Мама вышла. Альбина схватила кружку с бульоном, поднесла к губам, но тут же поставила обратно.
«Есть запрещаю. Не заслужила», – с трудом поднялась с кровати и поплелась к окну. Перегнулась через подоконник и представила, как летит вниз, отсчитывая ударами сердца последние секунды своей никчемной жизни. Один прыжок – и конец всему. Выпрямилась, обхватила голову ладонями, пытаясь защититься от назойливых мыслей.
Внезапно накатил приступ смеха.
«Ничтожество! Трусливое ничтожество», – смех перешел в рыдания. Альбина всхлипывала, зубы стучали мелкой дробью. Чем больше расковыривала нутро, тем отчетливее понимала, что не сможет себя не простить.
На смену истерике пришло отупение. Альбина подняла голову и долго смотрела на двор. Стайка голубей суматошно боролась за кусок булки. Очередной сизый счастливец хватал переходящий «трофей» и нещадно трепал его. Сородичи ловили отлетающие корки и жадно склевывали крошки. На скамейке обнималась влюбленная парочка.
«Сидят, целуются…» – Альбина отвернулась: чужое счастье подчеркивало одиночество, и совсем не хотелось радоваться за других. Нахлынуло отвращение ко всему.
Взгляд упал на письменный стол. Деревянная подставка с кисточками всех размеров. Охапка эскизов. Краски. Баночка с маслом. Стопка хлопковых отрезов – заготовки для холстов. Корзина с бумажными салфетками. Любимые разноцветные клячки.7 Все привычное, родное, спасительное.
Альбина схватила раскрытый на чистой странице скетчбук и карандаш. Села на пол у окна, скрестив ноги, и короткими резкими штрихами начала прорисовывать силуэт березы. Устремленные вверх от ствола изломанные зигзаги просили о пощаде, но ветер трепал их из стороны в сторону, и красно-бурым поникшим веточкам ничего другого не оставалось, как смириться.
Закоченела от холода, но вставать не хотелось. Внутри нарастало злорадство. Шальной бесенок в голове подначивал: «От воспаления легких во цвете лет скоропостижно скончалась Альбина Никитина, преступная и подлая личность».
Оторвала карандаш от бумаги и представила свои похороны. Торжествовала вместе с бесенком ровно до тех пор, пока не споткнулась о картину с рыдающей мамой и скорбно вздыхающим отцом. Надавила на карандаш, грифель сломался. Протянула руку к столу и не глядя взяла первое, что нащупала. Хотела провести несколько линий, чтобы придать стволу шероховатость, и вскрикнула. С рисунка на нее смотрело мертвое лицо Симеона. В нос шибанул запах гари. Ладони вспотели, вернулась внутренняя тряска. Отшвырнула блокнот, попыталась встать, но подвели затекшие ноги. Охнув, осела, и заколотила кулаками по полу: