– Годится. Отпущу.
Громов включил «дворники».
– Можете потрогать. Как все теперь толсто и тепло.
– Верю на слово, – ответил он и, поддав газу, с небольшой пробуксовкой вырулил из снеговой каши.
Последние фразы напомнили какой-то убогий флирт на корпоративе.
А ситуация была не той, в которой можно флиртовать.
8
– Такие дела… – повторил Громов, постучав пальцами по рулю. – Завтра после обеда.
Елена молчала, убитая новостью.
Она сникла, выглядела еще более отчаявшейся, чем в разбитом «Ситроене».
– Повторяю еще раз, подрамник погнут, кузов повело, нужно вытягивать на стенде. Это делается медленно, чтобы не лопнул металл. Кроме того, по ходовой нужны запчасти, которых у них не нашлось. Будут брать у официалов, в дилерском центре «Ситроен», а те закрыты до завтра.
Громов оправдывался так, будто был виноват и в повреждении машины и в длительности ремонта.
– А что… – Еленин голос звучал тускло, от синичьей звонкости не осталось следа. – От того, что я наехала на какое-то колесо, машина могла разбиться так, что ее надо… вытягивать? Разве удар был такой сильный? У меня даже подушка, в самом деле, не сработала.
– Могла и еще как. Это в пятидесятые годы были такие жесткие кузова, что от наезда на поребрик вылетали стекла. Сейчас конструкция упруго-пластичная, поглощает энергию удара. Сминается кузов, постепенно, до салона не доходит, иначе вы повредили бы грудь об руль. А подушка срабатывает только в крайнем случае, при лобовом столкновении. Только в кино пнул бампер – она выстрелила.
Она молчала, одну за другой переключая дорожки компакт-диска.
– Да, кстати, – продолжая оправдываться, добавил он. – Ваш «Ситроен» попутно посмотрел электрик, я ему сказал, что цепь умерла. Они нашли блуждающее замыкание на массу, толком не объяснили, но я понял, что нужно поменять один пучок проводов.
– Не может быть, – возразила Елена. – В Москве в десяти местах ничего не могли найти, а тут в Нижнем Новгороде, в сервисе, где нет даже кофейного автомата, за пять минут какой-то слесарь обнаружил? Не верю. Уши трут, чтобы содрать побольше денег.
– Вряд ли. Провода они тоже возьмут у официалов, заработают копейку, наработают на рубль. А ваша Москва – это уже не Москва, а Рязань и Люберцы с лимитной пропиской, да еще пол-Украины впридачу и треть Армении…
–…И почти весь Азербайджан…
–…Завод АЗЛК, и тот французам в карты проиграли. А Нижний Новгород, я уже сказал – автомобильная столица России. Их «Газель» – самая массовая машина, как штурмовик «Ил-2» во время войны, причем далеко не такая дрянь, как «Жигули». Так что здесь-то остались профессионалы, я им деле верю.
Елена не ответила.
– Завтра ваша машинка будет лучше новой, сядете и поедете к дочери без приключений… Вы, кстати, старшей в Москву не звонили?
– Звонила… Пока вы мою машину оформляли.
Она расправила белую шапку на коленях.
– Маринка не знает, когда вернется домой. После студии они собрались в ночной клуб или куда-то еще – у нее своя жизнь, богема, одним словом. Она знает все на свете и даже больше, каждой бочке затычка. Сказала, что страховой случай нужно регистрировать в течение трех дней, время терпит и телефон там круглосуточный, а она этот поход не может отменить, потому что иначе Луна столкнется с Венерой и вместе упадут на Землю. В общем, сама перезвонит, когда сможет. Думаю, не раньше утра. Или даже днем, смотря к кому поедет ночевать. Черт-те что, а не жизнь – кино и немцы…
Громов подумал, что не представляет себе свою взрослую дочь, которая не знает, у кого будет ночевать после ночного клуба.
Но он ничего не сказал; Москва жила по своим законам, которые к провинции, именуемой «регионами», имели такое же отношение, как разврат венерических Людовиков к народу Франции.
– Я, конечно, понимаю, Александр, сама во всем виновата. Надо было смотреть как следует, сейчас бы уже подъезжала к Казани и вас не мучила до ночи … Извините, но как-то все… не так в этом Датском королевстве.
– Не извиняйтесь, – ответила он. – Я вас понимаю, Елена. Первая в жизни серьезная авария всегда кажется концом света. Да и вообще, жизнь – это снежный ком. Стоит на горе, никого не трогает. А его тронешь – покатится, мало не покажется.
– Именно так…
Еленин голос звучал опустошенно.
–…Снежный ком или принцип домино. У меня упала последняя костяшка. Не ехать дальше ночью, а вовсе ночевать на вокзале…
– Да вы что, Елена!
Громов повернулся, заглянул ей в лицо.
– Какой вокзал? Сейчас не советские времена, гостиниц пруд пруди. Отвезу вас в отель…
– «Калифорнию», – невесело перебила она.
– Куда захотите. Снимете номер, примете душ, поужинаете, выспитесь, утром позавтракаете – кофе с круассанами – после обеда сядете в машину и по искристому снегу покатите дальше.
– Да уж, при моей нынешней фигуре только круассаны и есть…
Она вздохнула.
– В самом деле это так. Я бы вас попросила, остановились бы в одной гостинице, поужинали вместе – я бы вас угостила за хлопоты – а завтра с новыми силами вперед. Но дело в том, что…
– Что с этим ремонтом вы разорились, – пришел на помощь Громов. – Это ясно, но поправимо. Я, конечно, не крез, но дорога приучила к неожиданностям. Всегда имею неприкосновенную сумму на случай форсмажора. Никогда ею не пользуюсь, даже если в новом городе очень хочется что-то купить…
Он едва не добавил – «или как следует погулять с девицами» – поскольку такое случалось еще несколько лет назад.
–…Так вот сейчас как раз форсмажор. Поедем в гостиницу, я сниму номер и для вас. Сумму приплюсуем к общему кредиту, потом рассчитаетесь. Всего и делов-то.
– Всего и делов-то… – повторила Елена. – Но что остается делать? Ничего. Придется согласиться с вами. Ну, и куда мы поедем? Вы знаете в этом городе хорошие гостиницы?
– Если честно, не знаю никаких. Я в Нижнем бывал два раза по делам фирмы, оба проездом. В Москву и из Москвы…
– А теперь бог вспомнил троицу?
– Ну типа того. Поедем в город и по пути что-нибудь найдем. Уже почти ночь, вывески горят и видны издалека. Как получится, так и устроимся. Согласны на такой план?
– Согласна. Вы знаете, что делать, в отличие от меня. Только в какой стороне город, а в какой дорога? Там, там, или вообще вон там?
Елена махнула рукой вперед, потом назад, и, наконец, направо от себя.
– Я запуталась в этих лабиринтах, тем более не сама за рулем.
– Не там, не там, и не там, а как раз вот тут.
Улыбнувшись, Громов показал влево.
– Точное решение, – она кивнула. – Спроси женщину и сделай наоборот.
– Вовсе нет, – он улыбнулся еще раз. – Я не хотел вас обидеть, Елена, и вообще не думал ничего подобного. Просто знаю, что город – по левому борту.
– А откуда знаете? Карту вы не смотрели, в машине компаса нет и по звездам тоже ничего бы не увидели, потому что снег и тучи.
– Откуда…
Он пожал плечами.
– Если честно, не знаю. Не могу сказать. Просто всегда представляю, где север, где юг, а если куда-то приехал, то в какую сторону выехать обратно. Знаю, и все тут. И почти никогда не ошибаюсь.
– Ну вы прямо волк! Чутье у вас звериное. Не обиделись за сравнение?
– Нет, ничуть. Я волков уважаю, они хорошие люди. И мы в самом деле похожи, их кормят ноги, меня колеса.
– Тогда поехали, – с облегчением сказала Елена.
– Уже едем, – ответил он и взял двумя пальцами кольцо задней передачи, чтобы выехать с парковки, не разворачиваясь.
– Искать отель.
– Сначала заправку. Надо залить до полного бака. Ощутимо холодает, машину придется поставить на автопрогрев при минус пятнадцати, иначе утром не заведусь.
9
Город наполз со всех сторон, потянулись разноцветные огни.
–…Послушайте, Александр…
Громов почувствовал, как к его руке, лежащей на рычаге переключения передач, прикасаются прохладные крепкие пальцы.
– Все-таки еще раз о том же самом. Зачем вы со мной возитесь? Думаете, я вас не вижу и не понимаю? Вы водитель от бога, для вас ехать все равно что для птицы лететь. Если бы вы со мной не связались, уже были бы в Казани. Или вообще ехали еще дальше, а? разве не так?
– Вы правы, ехать я могу быстро и долго. Нижний бы миновал в объезд, потом выпил в Кстово поллитра кофе и погнал дальше. По Чувашии едешь днищем по снегу, но я бы ее пересек еще в сумерках. А дальше уже не дорога, а сказка. У татар М7 одинакова что летом, что зимой, они ее чистят несколько раз в день. Мог и в Казань не заезжать, пролетел бы одним махом, задержался только на платным мосту у Нижнекамской ГЭС перед Челнами. Мне на самом деле без разницы, когда ехать: днем или ночью. Ночью даже лучше, потому что на дороге нет «чайников».
– Типа меня, да?
– Вы не чайник, вы камикадзе, – возразил он. – В общем, ехал бы и ехал, но через сто километров после Мензелинска начинается Башкирия, а это мрак. Летом ямы, зимой то сугробы, то гололед. Если бы Гитлера в сорок первом году провезли по М7 от Исаметово до Уфы, он бы не полез воевать в Россию. Там летним днем едешь, как в последний раз, а про сейчас и с таким грузом нечего говорить. Так что в Казани я собирался ночевать. Точнее, уже тут, в Нижнем. По правде говоря, даже хорошо, что все так получилось. Мне было не по себе оставлять вас наедине с ремонтниками. Сейчас поедем в гостиницу. Завтра получим вашу машину и до Казани поедем колонной. Вы впереди, я сзади. Так будет спокойнее.
– Ладно, закрываем тему, – сказала Елена. – Я поняла, что вы будете заботиться обо мне до последней капли крови. Придется смириться. Но за это удовлетворите мое женское любопытство.
– Спрашивайте, отвечаю.
– Вы, Александр, в каком городе живете? Далеко отсюда?
– Как до Казани и еще раз столько же. Тысяча километров.
– А какой это город? Оренбург?
– Нет, Оренбург южнее, он маленький и заштатный. Мой город больше Нижнего, скоро будет полтора миллиона, но он не мой, даже имени не хочу называть. Я оказался вынужден там жить по случайности.
– А я думала, вы ленинградец. Ну то есть петер… как там, по-современному? Если в Гамбурге – «гамбургер», то в Петербурге петербургер? Мне лучше «ленинградец», хотя к Ленина не люблю еще больше, чем Петра. Но слово приятнее.
– Почему вы решили, что я ленинградец?
– Так вы про мои ботильоны сказали, что в них ходить по Эрмитажу, а не ехать в Казань.
– Ничего себе у вас память, – Громов покачал головой. – Я уже забыл, что сказал, а вы помните.
– Память у меня хорошая, да. Пожалуй, даже слишком. Я ведь все-таки музыкант, слух слухом, но многое приходится тупо запоминать. Ну, и не только музыкант, еще кое-что… Но все-таки, если вы не ленинградец, откуда всплыл Эрмитаж?
– Я не ленинградец, но учился в Ленинграде.
– Завидую, – перебила она. – Ленинград… Белые ночи…
– Ленинград, Елена, это прежде всего проходные дворы, – усмехнулся он. – И подъезды, пропахшие кошками, хотя за пять лет учебы я не видел на улице ни одной кошки.
– У каждого свое вИдение. А где вы там учились, Александр?
– В университете, на факультете прикладной математики и процессов управления. Жил в общежитии, Эрмитаж не так уж далеко. Тем более, что в те времена это ничего не стоило.
– А откуда вы родом? Говорили, что из Белоруссии, я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Из местечка Кобрин, на польской границе. Мой отец был военный, всю жизнь мотался по гарнизонам. И я с ним где только не жил… на самом деле не жил нигде. На последнем курсе женился на иногородней, и уехал к ней на Урал. Своего дома никогда не было. Наверное, поэтому так легко уезжаю куда угодно. Удовлетворил?
– Пока да.
Елена кивнула.
– Теперь ваша очередь, – сказал он. – Я не женщина, но тоже хочу удовлетвориться. В котором поколении вы москвичка? Думаю, что как минимум в пятом.
– И вовсе нет. Я как раз та лимита, которую вы ругали. Только не из Люберец, а с Украины.
– С Украины? Ни за что бы не подумал.
– Да, с нее. Сейчас стали говорить – «в Украине», в мои времена были «на Украине».
– В мои тем более, я вас существенно старше.
– Да уж, вы мне в отцы годитесь, кто бы сомневался… Так вот, я родилась «на» Украине. В Севастополе. «Гордость русских моряков», помните? Папа у меня был капитан торгового флота. В Москву попала так же, как и вы – после училища поступила в консерваторию, в восемнадцать лет вышла замуж за москвича, там и осталась. Так что дочки москвички действительно в большом поколении. Но им это пофигу, младшая уехала в Казань.
– И вышла замуж за татарина, который вас не любит?
– Мой зять хуже татарина, он просто козел. Или я для него – козлица, одно из двух. В общем без разницы. Старшая точно такая же – из ночного клуба поедет хоть куда. Вот такая у меня жизнь. Папа умер, в Севастополь не езжу, сами знаете, как туда сейчас русской… Да и вообще я ни к чему не привязываюсь. Ну, почти ни к чему. Во всяком случае, не к месту жительства. Лишь бы было удобно ездить, где погулять и хорошие магазины поближе. В Севастополе жила и радовалась, теперь в Москве хорошо. Окажусь в другом месте – там станет точно так же. Только две вещи в жизни и люблю всерьез.
– Какие? – спросил Громов. – Солнце и небо?
– Нет. Музыку и море. То есть нет, в другом порядке. Море и музыку. Музыка всегда в руках. А море… Оно далеко и потому на первом. Море – мое все.
Она помолчала.
– Я без моря чахну. С мужем каждый год ездили на море. На любое, хоть на Балтийское, лишь бы берег, и волны, и чайки вдали, и пена у ног, и ветер, как эолова арфа…
– Понятно, – он вздохнул.
– Извините. Александр, я расчувствовалась. Вам неинтересно слушать мои рефлексии.
– Нет, Елена, интересно.
– Умный человек, а врете каждую секунду. А я вам поверю и буду рассказывать, как зимой в Москве снится море.
– А мне… Мне вообще ничего не снится, – признался Громов. – Ну то есть снится, конечно, иногда даже нечто хорошее. Но стоит проснуться – через полчаса ничего не помню. Ничего вообще.
– Вы счастливый человек, Александр, – сказала Елена. – Не видите снов или их не помните. Память – это страшное наказание, даже не за грехи, а просто так.
10
Тормоза скрипнули, машина остановилась.
Тихо играла магнитола, шумела печка, гудел выжимной подшипник, щелкали дворники за мокрым от тающего снега лобовым стеклом.
В салоне сильно пахло новыми Елениными колготками.
– Приехали? – с облегчением спросила она. – В самом деле, я тоже как-то вдруг устала. А где гостиница?
– Сейчас увидим, – ответил он.
Открыв дверцу, Громов выбрался наружу и погрузился по щиколотку.
Пушистый и холодный на вид, снег лежал рыхлым слоем, слабо искрился под лучами фонарей: длинных белых, висящих над проезжей частью, и теплых шарообразных, выстроившихся вдоль тротуара.
Кругом звенела просторная пустота, подчеркнутая безлюдьем.
Сзади вздымался заснеженный откос высотой в несколько десятков метров, по нему поднималась широкая лестница, обозначенная такими же тусклыми бусинами. За кормой «Нексии» тянулись две глубоких борозды, впереди лежала нетронутая целина.
Дальше виднелся низкий парапет, правее стоял темный пьедестал с серым катером. Два широких винта, напоминающие четырехлистные лопухи, алели в свете ртутного прожектора.
А еще дальше простиралось сплошное снежное поле.
Оно было бескрайним, только у самого горизонта мерцали какие-то земные огоньки.
–…И что тут?
Щелкнул замок, из-за машины поднялась черная шубка.
– Смотрите сами, – сказал он. – Что видите?
– Не знаю… – Елена подняла голову. – Какая-то лестница до небес. Гостиницы нет. Где мы?