Юра вошел. В данной ситуации офицер был не страшен.
Подмигнув украдкой, дед сильно дернул Юру за рукав.
— Небось опять у матери не отпросился и сюда приперся? Так?
— Так, — Юра виновато опустил голову.
Дед сокрушенно всплеснул руками.
— Чуяло мое сердце! Где у тебя совесть? Ведь лет десять поди?
— Девять с половиной.
— Все одно сопляк. Сидел бы дома и не шатался.
Офицер стоял рядом. Слушал, улыбался. Ему нравилось, как русский дед ругает своего внука.
— Вот неслух! Прямо беда. Хоть убей, а он все жрать просит. У вас там, господин офицер, поесть не осталось? Накормить бы паршивца и домой отправить, темнеет уже.
— Кушать? Ха-ха-ха… Хитрый мальщик. Иди к свой мамка, кушай ремень. Ата-та, ата-та. — И, довольный, пошел к крыльцу.
Дед зло сверкнул вслед глазами.
— Наелся?! Сюда больше носа не показывай. И передай своим — держитесь подальше… Да, чуть не забыл, по дороге отдашь Федоту чайник. Вон Федот на крыльце сидит. Скажи, дед Остап запаял, может пользоваться. И потом это… все расскажешь ему. Он поймет. И провизией поможет. Ну, с богом!
И дед легонько подтолкнул Юру вперед.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Федот сидел на крылечке и курил. Рядом сидела старенькая мать. Ее белый платок хорошо виднелся на фоне темнеющего неба.
Юра поздоровался, отдал чайник.
— Спасибо, — поблагодарил Федот. — А ну, маманя, налей водички в чайник, проверь, не течет ли?
Бабка нехотя поднялась, взяла чайник и покорно удалилась в дом. Юра заметил, что у Федота нет обеих ног.
— Не удивляйся. Я уже привык. В четырнадцатом году на германском фронте оставил. Как видишь, выжил. И не зря. Опять с ними встретился, но им это даром не пройдет.
Федот говорил громко, без всякой опаски. Юра невольно оглянулся на калитку.
— А ты не оглядывайся, я их не боюсь. Видишь? — Он сделал быстрое движение, и при тусклом свете луны Юра увидел в его руках противотанковую гранату.
— Понял, что я для них припас? А ты чей будешь-то? Я тебя раньше здесь не примечал. Пришлый, что ли?
Юра замялся. Федот дружелюбно пригласил его присесть. Юра сел рядом и откровенно рассказал, кто он и зачем пришел в село.
— Теперь понятно, — произнес Федот. — Мамань, а мамань, где ты там пропала?
— Иду, иду. Чего тебе?
— Ты это… заверни-ка чего-нибудь. Ну, сальца, хлебца, картошечки.
Мать возмутилась:
— Который день заворачиваю, а что сами есть будем?
— Не жадничай, маманя, — ласково сказал Федот. — Если не помогать, кто же фрицев бить станет? Ты — старая, я — калека. Мы как-нибудь перебьемся, добрые люди помогут.
Мать в сердцах махнула рукой. Глядя ей вслед, Федот произнес с гордостью:
— Старуха у меня мировая. За восемьдесят перевалило, а смотри, какая шустрая и сердце доброе. Уважаю таких, а ты?
Юра согласился, но внимание его больше привлекла граната. Он погладил ее, подержал в руках и просительно глянул на Федота. Тот понял, о чем думает Юра, и резко крутнул головой:
— Не дам! У меня с фрицами свои счеты. Выберу момент и шарахну. А вот этими поделюсь.
Он оперся руками о крыльцо, перенес свое тело в сторону, вынул небольшую дощечку, и Юра увидел несколько «лимонок».
— Держи, своим передашь, — Федот протянул две «лимонки». — Мне их один капитан оставил. Его солдаты на носилках несли. Нога осколком раздроблена, а он сам норовил идти…
Рассказывая, Федот вставил на место дощечку и снова перенес себя на нее. Юра взял гранаты, сунул за пазуху и сразу ощутил неприятное прикосновение холодного металла.
Появилась мать, спросила:
— В чем, Федотушка, дать-то? Все корзинки и ведра роздали. Последнее ведро осталось. Как хочешь ругайся, его не дам.
— Возьми на погребе мешок, для этого дела пойдет.
Мать ушла. Федот протянул Юре расшитый кисет:
— Ребятам от меня. Лет десять, как память, храню. Жена вышивала. Зимой простыла, врачи спасти не сумели… — Он покопался в кармане, вытащил помятую газету. — Ее тоже прихвати, пригодится.
Вернулась мать. В руках небольшой узкий мешочек с картошкой, салом, хлебом.
— Порядок, — одобрил Федот и, прощаясь, сунул Юре два сухаря. — Возьми, на черный день пригодится. Может, вспомнишь когда безногого Федота. Ну, бывай здоров! — и крепко пожал руку…
Огородами Юра направился к лесу. Стал поджидать своих в условленном месте. Первым появился Рахматулин. Сложив ладони, трижды прокричал совой. Появились остальные. Юра подробно рассказал о встречах в селе и передал Прохорову мешок с провизией, кисет с табаком и газету.
— Дед прав, — выслушав Юру, решил Бондаренко. — Надо уходить. А ты молодец!
Он обнял Юру и, почувствовав что-то твердое, спросил:
— Что это у тебя за пазухой?
— Гранаты.
— Гранаты?! — не поверил Бондаренко.
— А ну, покажь! — загорелся Прохоров и, не дожидаясь, когда Юра достанет, потрогал через рубашку. — Ого, две штуки!
Юра достал одну, протянул Бондаренко.
— «Лимонка», — обрадовался старшина. — Давай вторую.
Юра замялся:
— Мне тоже нужна!
— Ладно, береги у себя, а там разберемся, где она нужнее, — сказал Бондаренко.
И они пошли дальше. Вокруг шумели сосны, над головой мерцали звезды, ярко светила луна.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Группа Ивана Бондаренко упорно продвигалась к линии фронта. Питались лесной ягодой, иногда грибами. Варили в котелке, без соли. Вкус был непривычный, неприятный. Ели с отвращением и прислушивались, не слышно ли артиллерийской канонады. Днем не слышали, а по ночам доносились далекие орудийные раскаты.
В начале июля погода стала портиться. Ждали дождя. По едва заметной тропинке группа осторожно пробиралась цепочкой. Населенные пункты обходили стороной: в селах стояли многочисленные немецкие части.
Вдруг Рахматулин насторожился и поднял руку. За ним остановились все. Каждый гадал — в чем дело? На всякий случай спрятались за деревья и присели. В просвете деревьев показался боец. В пилотке, с вещмешком за плечами. Прислушиваясь к лесным звукам, он осторожно пробирался по лесу. Вот он остановился, огляделся и тихонько свистнул. Рядом появилось еще несколько человек.
— Покажись, — шепнул Бондаренко Рахматулину, — а ты, Юра, ударь своей палкой по дереву чтоб услышали.
Юра ударил. Бойцы мгновенно повернулись на звук. Бондаренко махнул им рукой. Боец, которого увидели первым, подошел ближе, спросил строго, подозрительно:
— Кто такие?
— А ты не видишь? — вынырнул из молодой поросли Прохоров и встал рядом со старшиной. Готовый ко всему Рахматулин следил за движениями новичка. Тот кивнул своим, и четверо подошли к нему. Увидев старшину, каждый представился. Выяснилось, что они тоже пробиваются к линии фронта. Старшим в группе был рядовой Савушкин.
— Вы нас, товарищ старшина, в подчинение принимайте, — сказал он. — Правда, патронов у нас маловато, с десяток осталось, но ничего — раздобудем.
Бондаренко приказал всем построиться. Юра стоял в стороне и наблюдал, как, почувствовав дисциплину, все подтянулись, становились в строй.
— А тебя что, не касается? — спросил Прохоров Юру и показал ему место рядом с собой. — Быстро становись!
Юра встал, приставил к ноге свою палку, как винтовку. Бондаренко прошел вдоль строя, пристально оглядел каждого.
— Теперь нас вдвое больше, и осторожность нужна вдвойне. Предупреждаю: дисциплина и устав — для нас закон. Главная наша задача — вырваться из окружения и бить фашистов до последнего, без всякой пощады, понятно?
— Так точно! — дружно ответил строй. Все были довольны: есть дисциплина, порядок, цель.
— Рядовой Савушкин, выйти из строя! — приказал Бондаренко.
Савушкин четко, как положено, выполнил приказание.
— Назначаю вас своим заместителем, ясно?
Савушкин покосился на своих товарищей, но все восприняли назначение как должное.
— Итак, — продолжал Бондаренко, вернув Савушкина в строй, — тридцать минут на отдых — и в путь. В случае опасности — каркайте. Это каждый умеет. Но не больше двух раз.
Не успела группа расположиться на отдых, как совсем рядом началась беспорядочная стрельба. Стреляли из винтовок и автоматов. Бондаренко послал Рахматулина выяснить обстановку. Прохоров вручил ему автомат и «лимонку».
Рахматулин тут же растворился в лесу. Группа замаскировалась и ждала возвращения разведчика…
Стрельба утихла неожиданно, как и началась. Каждый терялся в догадках — что же произошло? Стояла гнетущая тишина. Только ветер прошелестел листвой, и опять вокруг все тихо.
Появился Рахматулин. Взмокший, побледневший. Попросил воды. Ему дали фляжку и в напряженном молчании ждали, когда он напьется и расскажет, что же там случилось.
— Там… была засада… Много наших погибло… Часть людей вырвалась, в лес ушла… По следам проверил… Немцы не преследуют… Может, побоялись или подкрепления ждут… На бугре, у леса, деревня — с немцами… Так что нам лучше всего…
— Все ясно: ловушка! — Бондаренко не раздумывал ни секунды. — Но нам, товарищи, необходимо догнать своих и соединиться. Ведите, Рахматулин!
Группа пошла ускоренным шагом. Рахматулин уверенно вел по следу. Различал следы, которые никто не мог разглядеть. Юра постоянно проверял за пазухой то галстук, то гранату. Боялся потерять. От частых проверок «лимонка» стала перекатываться с одного бока на другой. Юра переложил ее в карман. Бондаренко заметил это.
— Что, мешает?
— Нет-нет! — торопливо ответил Юра, боясь, что ее отберут.
— Ну-ну, — Бондаренко подмигнул. — Славный ты парень. Я о таком сыне мечтал. А родилась дочь. Хорошая дивчина, люблю ее. И жинка у меня добрая, ласковая. Если батьку твоего не разыщем, сыном будешь…
Впереди остановились. Бондаренко пошел узнать причину.
Рахматулин стоял в густых кустах, вытянувшись на носках, вслушивался в лесной шум. Бондаренко осторожно приблизился. Рахматулин шепотом доложил:
— Голоса слышу, а чьи — не разберу. Разрешите уточнить?
Бондаренко разрешил, но предупредил — будь осторожен!
Рахматулин исчез. Вернулся через несколько минут.
— Те самые! Человек двадцать. Командует лейтенант Коваль.
— Неплохо! — сказал Бондаренко и повел группу за Рахматулиным.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На небольшой поляне, куда привел их Рахматулин, отдыхали бойцы. Многие были ранены, кровь проступала сквозь бинты. Некоторые стонали.
К Бондаренко, прихрамывая на левую ногу, подошел лейтенант Коваль. Бондаренко доложил о своей группе. Лейтенант слушал внимательно. Затем, повернувшись к Юре, сухо спросил:
— А этого где прихватили? Почему его жизнью рискуете?
Бондаренко рассказал историю с Юрой. Лейтенант кашлянул.
— Это меняет дело, извини, старшина! — И обратился к прибывшим: — Располагайтесь, товарищи, а мы со старшиной обсудим ситуацию. У кого есть бинты, помогите раненым.
Группа расположилась на поляне. Кто чем мог оказывал помощь. Юра с Прохоровым подошли к лежавшему в тени сержанту. Лицо у него было забинтовано. Сквозь бинты слышалось невнятное бормотанье. Прохоров наклонился, пытаясь разобрать что-нибудь, но понять ничего не смог. Лежащий рядом боец пояснил:
— Опять он в горячке. Сегодня на немцев наткнулись, его автоматной очередью срезало. На руках несли. — Боец шевельнул плечом, поморщился от боли. — Спасибо лейтенанту, не растерялся, а то бы все там остались.
Он устал говорить, отвернулся, уставился в голубое небо и, помолчав, добавил с грустью:
— Эх, Никита Воробьев, не видать тебе своей милой Катерины, не купаться больше в родной Волге…
— Ты, друг, того, — упрекнул его Прохоров. — Рано себя хоронишь. Мы фашисту еще за все припомним. Что С плечом-то?
— Осколком гранаты трахнуло. Ломит, хоть криком кричи. Может, осколочек извлечешь, а? Я стерплю. Своим предлагал — боятся. Ножичек у меня имеется. Не так чтоб острый, но сгодится. На огоньке лезвие прокалить и… согласен? Зажигалка у меня тоже есть, бензинчику хватит.
Прохоров за свою жизнь курицы не тронул, а тут живой человек. Нет, не согласен. Воробьев обиделся. Глаза, вспыхнувшие было надеждой, погасли. Юре стало жаль его.
— А врача здесь нет, да?
Прохоров вздохнул с сожалением. В глазах Юры он увидел настоящее беспокойство повзрослевшего человека. Увидел осуждение.
— Эй, Рахматулин! — позвал он. — Помоги… Ты человек степной, привычный. Крови не боишься. Будь добр. Извлеки ему осколок…
Рахматулин присел рядом с Воробьевым, осмотрел рану, достал свой нож, располосовал вокруг плеча гимнастерку. Но снять окровавленный лоскут поостерегся: ткань присохла к ране.
— Ты того, — простонал Воробьев. — Водичкой смочи. Легче отстанет. Не бойся, я вытерплю. Осколок-то рядом. Колупни — и он сам упадет. Не погибать же из-за этой чепухи! Во фляжке спирт, протрешь потом рану.
Юра отвернулся…
Лейтенант Коваль присел в тени, поудобнее положил на траву раненую ногу, извлек из новенькой планшетки карту и разложил на коленях.
— Видать, недавно планшетку получили? — поинтересовался старшина, садясь рядом.
— Больше месяца. После саратовского училища. — Лейтенант что-то вспомнил. — Какая дивчина там осталась. На октябрьскую пожениться собирались. Теперь не до свадьбы. — Посмотрел на старшину и нагнулся над картой.
За железнодорожной веткой тянулся на восток лесной массив. Лейтенант вынул из планшетки голубую линейку. Измерил расстояние. До массива получилось около десяти километров. Не так и далеко.
— А если железная дорога охраняется?
— Днем на рожон не полезем. Ночь подождем…
Кто-то громко вскрикнул. Коваль и Бондаренко оглянулись. Рахматулин и Прохоров склонились над Воробьевым. Юра что-то рассматривал в руках.
Бондаренко подозвал Прохорова и Рахматулина. Руки Рахматулина были в крови.
— В чем дело? — спросил Бондаренко.
Рахматулин замялся. Выручил Прохоров.
— Он, товарищ старшина, у бойца осколочек из плеча вынул. А руки вымыть не успел.
— Вы что, действительно осколок извлекли?
— Так точно, товарищ лейтенант, извлек, — несмело козырнул Рахматулин. — По его личной просьбе.
— А если заражение? Вы об этом подумали?
— Подумал, товарищ лейтенант. Я рану спиртом обработал, как санинструкция требует.
Лейтенант переглянулся со старшиной, но ничего не сказал.
— Разрешите идти? — спросил Рахматулин.
— Не разрешаю, — отказал Коваль. — Вас для другого дела пригласили. У меня во фляжке есть вода, вымойте руки.
Взяв флягу, Прохоров и Рахматулин отошли в сторону, а когда вернулись, выслушали задание и ушли к железной дороге, в разведку…
Лежавший рядом с Воробьевым сержант больше не стонал и не бредил. Юра даже испугался — почему? Воробьев, превозмогая боль, объяснил:
— Отмучился бедняга. Долго со смертью боролся. Одолела его.
Юра испытывал чувство жалости и тоски.
— Про войну только книжки интересно читать, — вздохнул Воробьев. — А когда в живом теле ножичком ковыряют, другое удовольствие чувствуешь. Ты, парень, не расслабляйся. Может, страшнее испытать придется…
Бинт, которым перевязали рану, пропитался кровью. На лице Воробьева, как он ни крепился, отражались муки.
Чем Юра мог помочь ему? Чем облегчить боль? Да и что ждет их всех! Как понимать слова: «Может, страшнее испытать придется»?!. А может, наоборот, лучше станет, ведь их теперь вон сколько…
Совсем близко раздался неожиданный лай обозленных собак, прострочила автоматная очередь. Лейтенант дал команду углубиться в лес. И в этот миг на поляне появился Прохоров.
— Засада! — выпалил он. — Собаки нас учуяли.
Лейтенант глянул на Бондаренко.
— Ну, что, старшина, дорога теперь одна: в соседний лес.
Снова донесся лай. Полоснула короткая автоматная очередь, и все услышали визг раненых собак. Затем частая, сплошная стрельба заглушила все звуки.
— Где Рахматулин? — строго спросил Бондаренко, хотя отлично понимал, что он там, где идет сейчас бой.
— За собой повел, — мрачно произнес Прохоров.