Низамутдинов бросил на неё недовольный взгляд, но спорить с сестрой Проскурина не решился. Толкнул Рыжика в плечо и велел идти первым.
Проводив Рыжика с Низамутдиновым, Введенский повернулся лицом к Кузнецову.
– Теперь что касается тебя…
Не давая в себя тыкать пальцем, Кузнецов сделал шаг назад и сказал, что он без чьих-либо указок сам пойдет в соседний с соседним домом дом и выведет на улицу всех, кто ещё способен передвигаться после новогодних праздников.
Когда ребята разошлись, Оля нашла в толпе юриста – высокого мужчину в очках с золотой оправой и подвела к нему Введенского.
Введенский спросил: насколько законны действия строителей и можно ли – по суду или каким-то другим юридическим способом – обуздать их.
Юрист согласно кивнул – дескать, вопрос понятен – и сказал, что на этой стадии развития событий добиться запрещения работ крайне тяжело – все положенные в таких случаях разрешения, как правило, уже выданы, деньги выделены и частично освоены. Поэтому, если говорить честно, то рассчитывать они могут разве что на помощь Господа Бога, совесть отцов города и ошибки проектировщиков-двоечников.
Введенский задумался. К Богу он не обращался и потому не знал, чего от него ждать; в отцов города не верил раньше, не верил и теперь; о проектировщиках вообще не имел ни малейшего представления. Но вот что касается двоечников… Введенский с довольным видом потёр ладони. О двоечниках он знал много, хоть сам им никогда не был, и это знание вселяло в него маленькую надежду на то, что не всё для них ещё потеряно.
Площадка перед спортивным залом тем временем быстро наполнялась жителями соседних домов. Освоившись в толпе, они громко расспрашивали друг друга о том, что тут у них происходит, что тут происходило до них и что должно произойти с ними в ближайшее время. Было шумно. И когда начальник строителей – Горбатов в очередной раз призвал народ разойтись, никто не разобрал и половины сказанных им слов. Не желая сдаваться, Горбатов ещё раз что-то прокричал сорванным голосом, поперхнулся, закашлялся, потом сплюнул с досады и, махнув на толпу рукой, отошел к рабочим.
«Жигули» старшего брата Юдина – Сергея, крепкого парня тридцати лет, одетого в джинсы и кожаную куртку с косым воротником – въехали на площадку сразу после того, как адвокат закончил рассказывать Введенскому о роли проектировщиков в строительстве гражданских зданий и сооружений. К автомобилю подбежал Юдин-младший – Антон. Они достали с заднего сиденья стереоусилитель, из багажника – две аудиоколонки, стойку для микрофона, несколько мотков кабелей и, выложив всё это у ног Введенского, спросили: где ставить.
Ставить решили у наружных дверей спортивного зала. Пока Сергей Юдин подключал аудиоаппаратуру и настраивал её, Савелий Проскурин, извиняясь перед теми, кого вынужден побеспокоить, расчищал место для стойки с микрофоном.
Когда микрофон был установлен и подключён, к площадке подъехал ещё один автомобиль, из которого выскочили: видеооператор с видеокамерой и высокая рыжеволосая женщина, одетая в длинное узкое пальто и белую шапку под цвет воротника. Привлекая к себе внимание Проскурина, она помахала перчаткой и жестами показала, чтобы без них не начинали.
Проскурин согласно кивнул. Подождал, когда видеооператор пробьется к нему сквозь толпу митингующих и махнул Введенскому рукой.
– Всё! Можно начинать!
Однако первым к микрофону подошёл не Введенский, а тучный старик лет семидесяти-семидесяти пяти. Он вскинул в воздух кулак и стал говорить сначала об отсутствии элементарного порядка в стране, потом о наплевательском отношении властей к детям-гимнастам, а также к старикам, хотя они давно уже не гимнасты. Вспомнил, как в шестьдесят первом году прошлого столетия сдавал в этом зале, только что перестроенном из конного манежа, нормы ГТО, как чемпион города приглашал его тренироваться с собой, а он отказался, потому что ему надо было работать и учиться, а не тренироваться и соревноваться со всякими там чемпионами.
Первой этого потока словоизвержения не выдержала пожилая женщина в сером пуховом платке и длинном до пят тёмно-зелёном пальто. Подойдя к старику, она обругала его за то, что говорит долго, а главное, не по делу и заговорила сама. Начав с того, что с закрытием гимнастического зала в городе не осталось бесплатных секций, она перечислила цены на бассейн, на ледовый каток, на теннисный корт, рассказала о своей больной внучке, которой врачи прописали гимнастику с плаванием, всхлипнула и, пообещав написать жалобу лично Президенту России, отошла от микрофона.
– Елисей, – прошептал Юдин. – Хватит ждать. Иди, пока никого нет.
– Да-да, я пошёл.
Введенский с решительным видом направился к стойке с микрофоном. Постучал по нему указательным пальцем и, убедившись в том, что всё работает так, как должно работать, заговорил о сомнениях, которые появились у него после выступления начальника строителей. Речь шла, как пояснил он, о произнесённой им фразе: «Мы с мэром уже обо всём договорились», к которой, по его мнению, деловые люди обращаются в случае, когда нет других юридически оформленных соглашений.
Не успел Введенский выразить мысль до конца, как какой-то стоявший рядом мужчина в короткой замшевой куртке подскочил к микрофону и сказал, что полностью согласен с юношей – надо срочно проверить порядок выдачи разрешений на производство работ, а также наличие проектно-сметной документации, ордеров и прочей бюрократической канители.
– Но тут сразу возникает проблема! Без решения суда нам никто ничего не даст. Поэтому, господа, хотим мы того или нет, но первым делом следует идти в суд.
Мужчину замшевой куртке поддержал мужчина в серой парке, заявивший, что хорошо бы провести ещё и независимую экологическую экспертизу, которая – как он знает из собственного негативного опыта – всегда найдёт к чему придраться, дай ей только волю.
Начальник строителей Горбатов хотел что-то возразить, но передумал, увидев, как к микрофону по-хозяйски уверенной поступью направлялся известный депутат городского совета.
Депутат городского совета – статный мужчина с несвежим лицом – сделал небольшую паузу перед выступлением, неторопливо оглядел своих слушателей и только тогда сказал негромким голосом о том, что не понимает, чего ради под его окнами и окнами его избирателей будет вестись строительство какого-то левого объекта.
– Я, ребята, под это не подписывался. Поэтому, обижайтесь на меня, не обижайтесь – дело ваше, но предупреждаю: сразу после праздников я подам официальный запрос по поводу деятельности некоторых – не буду называть конкретных имён – деятелей градостроительного, так сказать, комитета. Я этого так не оставлю!
Несмотря на просьбу депутата не обижаться, Горбатов обиделся. Бросив на выступающего недобрый взгляд, он пнул попавшуюся под ноги пустую пластиковую бутылку, обругал ни за что ни про что рабочих, сел в свой Gelandevagen и покинул митинг в самом дурном расположении духа.
А через полчаса на площадке перед спортивным залом появились четыре тягача. Строители, не мешкая, погрузили на них бульдозеры с экскаваторами и под злорадное улюлюканье толпы увезли в неизвестном направлении.
Это была победа. Введенский смотрел вслед удаляющимся тягачам и не верил своим глазам. Ещё час – да какое там час: полчаса назад! – он даже не сомневался в том, что его труды ни к чему не приведут. А тут…
Последний тягач загудел на подъёме и, выпустив из выхлопной трубы облако чёрного дыма, скрылся за поворотом.
– Победа! – затряс кулаками Савелий Проскурин. – Мы их сделали! Да!
К Введенскому подбежала Оля. Встав на цыпочки, она крепко обняла его за шею и поцеловала в губы. Тут же на него накинулись одноклассники – Кузнецов, Низамутдинов, Проскурин, Рыжик, Юдин. Они хлопали по плечам, смеялись, шутили, хвалили его, а больше всего придуманный им план спасения гимнастического зала.
Когда славословья кончились, и одноклассники успокоились, к ним подошёл стоявший неподалёку в компании шести парней, ещё молодой, лет около тридцати, хорошо и со вкусом одетый мужчина с нервными тонкими губами. Не спеша, снял тонкую перчатку с правой руки и, сложив пальцы лодочкой, протянул Введенскому.
– Поздравляю. План был действительно хорош. И выполнен тоже неплохо.
– Спасибо.
– Меня зовут Артур Васильчиков. В нашем городе я возглавляю…
– Я знаю: кто вы! – перебил Введенский. – Вы комиссар движения «СтопХам». Я вас на You Tube видел.
– Ты смотришь наши ролики в интернете?
– Постоянно!
Васильчиков улыбнулся кончиками губ.
– Что ж… Приятно слышать.
Он с задумчивым видом повернулся лицом к парням, с которыми пришёл защищать гимнастический зал, посмотрел на них так, будто по выражению лиц хотел определить отношение к тому, о чём собирался сказать в следующую секунду, и обратился к Введенскому с вопросом: не хочет ли он присоединиться к ним.
– Нам, – добавил он, – такие, как ты, инициативные, нужны.
– К кому к вам? К движению «СтопХам»?!
– Да.
– Конечно, хочу! – не задумываясь, выпалил Введенский. – Вот только… – он досадливо поморщился, – мне ещё восемнадцати нет. А у вас, я слышал, есть ограничения по возрасту.
Васильчиков сказал, что это не проблема.
– Ты, главное, под машины не суйся и в спор с автохамами не вступай. А всё остальное мы уж как-нибудь уладим.
– Тогда сочту за честь! Можете на меня рассчитывать.
Из толпы активистов движения «СтопХам» выдвинулся полный мужчина лет тридцати с большим красным шарфом, повязанным поверх воротника светлого пальто, и протянул Введенскому руку.
– Хорошо сказано. Думаю, мы с тобой сойдёмся. Фёдор.
– Или, как мы его ещё называем, Федя Пранк, – добавил Васильчиков.
– Можно и Пранк, – согласился тот. – По делам, как говорится, и имя… В общем, зови, как хочешь, мне по барабану.
– Рад познакомиться с вами, – пожал протянутую руку Введенский.
– Взаимно.
Федя Пранк отошёл в сторону. Его место заняли два брата-близнеца двадцати с небольшим лет. Всё в них было одинаково: чёрные волосы, широкие плечи, неуклюжая косолапая походка. Разве что носы были разные – у одного он был выгнутым с небольшой горбинкой посередине, у другого – вогнутым со слегка сплющенными ноздрями.
– Это, – кивнув в сторону близнецов, сказал Артур Васильчиков, – физическая составляющая нашего движения – Тамик и Радик. Незаменимые в нашем деле люди.
Тот, у кого нос был уже вогнутым, елейно улыбнулся Васильчикову и сказал с лёгким кавказским акцентом о том, что опять он, Альбертик, забыл к слову «физическая», добавить: «интеллектуальная».
– Нехорошо это. Мы ж с тобой уже говорили на эту тему. Забыл?
– И по-хорошему говорили, – с угрозой добавил тот, у кого нос ещё не был вогнутым. – Не по-плохому.
– Кстати! – Васильчиков обернулся в сторону Введенского. – После нескольких эксцессов с особо неадекватными автохамами, у нас в команде как-то так сложилось, что самыми умными стали считаться не те, кто знают санскрит или программу compiler language with no pronounceable acronym, а те, кто в совершенстве владеют броском через бедро и этой… как её, блин, вечно забываю?
– Кочергой? – спросил тот, у кого с носом было уже.
– Корягой? – предположил тот, у кого с носом не было ещё.
– Вспомнил! Мельницей!
Услышав это слово, братья-близнецы восторженно зацокали языками, как бы говоря, что ни кочерга, ни коряга, ни, тем более, какой-то там санскрит с compiler language with no pronounceable acronym не идут ни в какое сравнение с приёмом под названием мельница. Заметив, с каким недоумением и даже испугом Введенский глядел на них, они расхохотались и, снисходительно похлопав его по плечу, посоветовали – причём, без малейшего акцента, на чисто русском языке – заниматься борьбой, потому что борцы, даже если они дураки вроде них, в итоге почему-то всегда оказываются умнее умных, слабых и больных.
Так и не поняв, шутят Тамик с Радиком или издеваются над ним, Введенский согласно кивнул. А увидев приближающегося худого парнишку лет двадцати пяти – некрасивого, почти безбрового, с впалыми щеками и острым подбородком, поспешно протянул руку.
– Рад познакомиться. Введенский. То есть, Елисей.
– Асисяй.
– Что?
Некрасивый парнишка вздохнул и, всем видом показывая, как ему всё это надоело, повторил чуть громче:
– Асисяй.
– А имя?
– Зачем вам моё имя?
– Как зачем? Обращаться.
– Бросьте. Через пару дней вы забудете, что меня зовут Анастасий, и будете звать как все Асисяем.
Введенский подумал-подумал и неуверенным голосом произнёс:
– Да нет. С чего вы взяли? Не буду я вас так звать.
– Будете.
– А вот посмотрим!
– Посмотрим!
Ударив по рукам, они разошлись.
Место Асисяя занял двадцатилетний улыбчивый паренёк в синем пуховике и чёрной вязаной шапочке с белым ободком. Он первым протянул руку и широко во весь рот улыбнулся. Выслушав приветствие Введенского, улыбнулся в другой раз. Назвал своё имя – Саша – и улыбнулся в третий.
– Вы всегда улыбаетесь? – спросил Введенский.
– Всегда! – ответил Васильчиков. – Поэтому и зовём его – Смайлик.
Какой-то большой неуклюжий парень, одетый не то, чтобы совсем уж в старое – скорее, в старомодное пальто и шапку-ушанку по моде времён ударных комсомольских строек, высунул голову из-за спины Смайлика и сказал, что лично не раз пытался смыть улыбку с его лица, но как ни старался – не смог.
– Уж как я его только не тёр – и так, и сяк, и вдоль, и поперёк, и мылом, и мелом – всё без толку.
Ребята засмеялись.
– А это, – Васильчиков кивнул в сторону большого неуклюжего парня, – Миша Шрек. Наш самый большой друг.
– И самый добрый, – добавил Федя Пранк.
– Да, – согласился Васильчиков. – Самый большой и самый добрый.
В разговоре возникла пауза, которой поспешила воспользоваться тележурналистка Надежда. Едва Введенский освободился, она с решительным видом протиснулась к нему, представилась и попросила разрешение взять флэш-интервью.
Флэш-интервью вышло долгим. Уже и активисты движения «СтопХам», обговорив план завтрашнего рейда по улицам города, разошлись по домам, и одноклассники куда-то исчезли, не попрощавшись, а он всё отвечал в телекамеру на вопросы журналистки. И только когда оператор сказал о проблеме с освещением, Надежда горячо поблагодарила Введенского за интересную беседу и выказала желание встретиться ещё раз дня через три-четыре.
***
Весь вечер и всё утро следующего дня Введенский пытался связаться с посланником Высшего разума. Глубоко и долго дышал; расслаблялся до того, что временами переставал чувствовать своё тело; представлял себе жёлто-оранжевый шар Высшего разума так, словно он висел перед ним на расстоянии вытянутой руки в 3D формате; мысленно с чувством произносил: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», но каждый раз возникавший в его воображении белый лотос почему-то исчезал, едва он протягивал к нему пальцы.
Бросив взгляд на часы, Введенский вспомнил о том, что сегодня ему – неофиту движения «СтопХам» – предстоит впервые патрулировать улицы города, и принялся торопливо одеваться.
Пообещав матери – худой, почти тощей женщине с хмурым лицом – возвратиться домой не слишком поздно – до того, как стемнеет, оделся и, застёгивая на ходу пуговицы зимнего пальто, вышел на улицу.
День был замечательный. Под ногами весело поскрипывал снег, на золотых куполах церкви, мимо которой проходил Введенский, искрило по-летнему яркое солнце, на заиндевелой аллее дурачилась шумная стайка подгулявших свиристелей.
Введенский остановился. Его внимание привлёк стоявший под рябиной по колени в снегу тщедушный старичок с всклоченной бородкой. Громко смеясь, он размахивал руками так, словно хотел взлететь к птицам на ветку, и во всё горло подпевал им тоненьким голоском:
– Сви-ри-ри-ри-ри! Сви-ри-ри-ри-ри!
На нём было изношенное пальто, под пальто – галстук на голой шее; на ногах – непонятного покроя мятые брюки, на непокрытой голове вместо шапки – осыпавшийся с деревьев иней.
«Как он так ходит? – мысленно ахнул Введенский. – Ни тебе шапки, ни тёплой одежды. Кошмар!»