— Чего я хочу — так это виски из Санта-Исабель! — объявил он. — По крайней мере, от него не болит голова по утрам. Кстати, ты взял опталидон?
Килиан кивнул. Хакобо хлопнул его по плечу.
— Ну ладно, скажи: что тебе больше всего хочется посмотреть?
Килиан задумался.
— Думаю, море, Хакобо, — ответил он. — Я никогда не видел моря.
Хотя Килиан впервые путешествовал на корабле, он не страдал от морской болезни. У многих бродящих по палубе пассажиров лица приобрели зеленоватый оттенок. Судя по всему, частые путешествия не излечивали морскую болезнь, потому что его брат выглядел паршиво, хотя уже в третий раз качался на корабле, подобном «Севилье». Как человек, чье знакомство с водой ограничивалось ловлей форели в небольших ручьях Пасолобино, Килиан не мог понять, каким образом нечто столько огромное способно плавать. И то, насколько спокойно он себя чувствовал в окружении воды со всех сторон, его удивило. Килиан приписывал свое хорошее настроение приятным открытиям последних дней и надеялся, что это продлится и дальше.
Килиан думал о матери, о сестре, о жизни в Пасолобино. Теперь от всего этого его отделяло пол-океана! Он вспомнил холод, мучивший его в автобусе всю дорогу до Сарагосы, а затем и в поезде до самого Мадрида. Лишь по мере приближения к Кадису стало теплее, а унылый пейзаж испанских равнин сменился пышной тропической растительностью, что буйствовала по обе стороны железной дороги.
Когда судно покинуло порт, где десятки провожающих со слезами на глазах махали вслед белыми платками, он ощутил глубокую печаль, что оставляет позади родных, но общество Хакобо, Мануэля и остальных товарищей, которые тоже ехали на работу в колонию, как и теплая погода, его воодушевляли, и плавание в итоге оказалось вполне приятным. Внезапно Килиан понял, что это его последнее снежное Рождество. Теперь придётся привыкать к тропическому Рождеству!
Никогда прежде он столько не бездельничал, как в эти дни.
Энергичный и чувствительный Килиан считал, что такое безделье — непростительная трата времени. Ему не терпелось заняться физическим трудом. Как он отличался в этом от Хакобо, который всегда искал возможность отдохнуть! Килиан повернул голову и посмотрел на брата, отдыхающего в удобном кресле рядом, надвинув на лицо шляпу. С тех пор как они сели на корабль в Кадисе и особенно после того, как покинули Тенерифе, Хакобо спал только днем и проводил ночи с друзьями в салоне с пианино или в баре «Веранда». То спиртное, то морская болезнь — и в результате Хакобо постоянно выглядел уставшим и больным.
Килиан же наоборот, пытался проводить время с пользой. Он ежедневно штудировал словарь разговорного английского и читал журнал «Испанская Гвинея», чтобы получить представление о мире, в котором будет жить как минимум ближайшие полтора года — именно столько продлится его первый контракт. На самом деле контракт заключался на два года, но последние полгода, также оплачиваемые, считались отпуском. А кроме того, жалованье начала начисляться с момента отъезда из Кадиса. Отличная причина для хорошего настроения — почти две недели оплаты только за чтение.
На борту имелись все номера журнала за 1952 год; во всех была одна и та же реклама, в одном и том же порядке. На первом рисунке были представлены магазины «Думбо» на улице Сакраменто в Санта-Исабель, а сразу за ним реклама «Объединенной транспортной компании» на улице Генерала Молы, где предлагались услуги по ремонту транспортных средств на некоей фактории, как в колониальных странах назывались торговые заведения.
Наконец, на третьем фото курящий мужчина рекламировал превосходный табак «Румбо», а внизу огромными буквами была выведена надпись: «Сигарета, помогающая думать». Хакобо говорил, что в колонии множество марок всевозможного табака, и очень дешёвого, и там курят почти все, потому что табачный дым отгоняет комаров. После рекламы начинались статьи на религиозные темы, различные новости из Европы и другие статьи.
Килиан закурил сигарету и углубился в чтение журнала. Его внимание привлекла статья о детях, окрещённых между 1864 и 1868 годами: Педро Мария Нгади, Хосе Мария Гонголо, Филомена Мапуло, Мариано Игнасио Балонга, Антонио Мария Эбомо, Лоренсо Эбамба... Все эти имена были весьма любопытны, поскольку личные имена были хорошо знакомыми испанскими, зато фамилии звучали явно по-африкански.
Затем он прочитал статью, в которой говорилось о пяти миллионах немецких детей, пропавших в 1945 году. Какой далёкой показалась ему мировая война! Он смутно помнил отрывки отцовских писем, которые мать читала вслух другим родственникам, прежде чем сложить и бережно убрать в карман юбки. В них отец писал о напряжённой обстановке на острове, что его беспокоит зарождающееся националистическое движение, а также внедрение на остров британских и французских войск. Отец писал, что единственное желание всех жителей острова — сохранить нейтралитет или поддержку Союзников, хотя в губернаторских кругах царят пронацистские настроения. Одно время по острову даже свободно ходили немецкие газеты с испанскими субтитрами.
Война в Испании и Европе уже закончилась. Но, судя по тому, что Килиан прочитал в журналах и газетах за время пребывания на корабле, в Африке ещё продолжались политические конфликты. В статье говорилось, что в Кении существует угроза депортации всех тех, кто сочувствует религиозно-политическому движению Мау-Мау и его лидеру Джомо Кениате, поскольку он призывает к высылке из Африки всех европейцев и к возвращению коренных народов к прежним примитивным «языческим» культам.
Прочитанное заставило Килиана задуматься. Изгнать из Африки европейцев? Но разве не европейцы принесли цивилизацию в эти дикие земли? Разве не стали местные жить лучше с их приходом? Они хотят вернуться к своим традиционным верованиям? Все эти вопросы вскоре вылетели у него из головы, но не потому, что перестали беспокоить. В конце концов, идея завоевания чёрного континента принадлежала поколению его отца — гордого поколения, желавшего служить Богу и родине. И потому тот повторял сотни раз, что работать в колониях — значит служить Всевышнему и испанскому народу, а значит, все, кто возвращается с полными карманами, исполнили благородную миссию.
Но тем не менее, оставалось много вопросов о том, как сложатся отношения у таких разных людей. Единственный черный, которого Килиан встречал лично, работал в баре на корабле. Килиан неучтиво вытаращился на него на несколько секунд дольше, чем следовало, в надежде заметить другие различия, кроме цвета кожи и совершенства зубов, но ничего не нашёл. Со временем Килиан стал видеть в нём не чернокожего, а официанта Эладио.
Скорее всего, благодаря всем анекдотам о неграх, в голове у него сложился шаблонный образ чёрного человека, весьма далёкий от реальности. Когда Антон и Хакобо обсуждали чернокожих с родственниками из Пасолобино, то избегали слова «негр», предпочитая говорить «темнокожий».
За исключением Хосе, все остальные темнокожие казались Килиану безликой чёрной массой, в которой невозможно отличить одного от другого. Ему вспомнилась старая открытка, присланная Антоном его брату. На ней были изображены четыре чернокожие женщины с обнаженной грудью, а ниже шла надпись от руки: «Взгляни на этих негритянок! Вот в таком виде они ходят по улицам!»
Килиан пристально разглядывал фотографию. Женщины были исключительно красивы. Все четыре были одеты в куски пёстрой ткани, обёрнутые вокруг талии на манер юбки, доходившей до щиколоток. Эта одежда, как он уже знал, называлась клоте. Выше талии они были совершенно обнаженными, за исключением простых бус и тонких браслетов на запястьях. Груди у всех четырёх были самой разной формы: у одной — высокие и твёрдые, у другой — маленькие, у третьей — пышные и тяжёлые, у четвёртой — необычно широко расставленные. При этом все обладали стройными фигурами и необычайно красивыми чертами лица, с полными губами и большими глазами. Волосы у них были заплетены во множество тонких косичек. Одним словом, очень красивая фотография.
Единственное, что его удивило в фотографии — это то, что это была почтовая открытка. На открытках, которые Килиан видел прежде, были изображены памятники или красивые уголки города, страны или какой-нибудь пейзаж; или даже портреты элегантно одетых людей. Но четыре голые женщины?
Он подумал, что фотограф, видимо, понятия не имел, для чего послужит снимок. Честно говоря, открытка произвела на него странное впечатление: словно женщины были чем-то вроде экзотических насекомых.
Примерно такое же впечатление произвели на него теперь фотографии в журналах, которые он читал. Вот группа негров, одетых по-европейски, в рубашках и американках, в кепках и шляпах. Фотография могла показаться вполне обычной, если бы не подпись внизу: «Во время рождественских празднеств мы все чаще видим этих нелепых клоунов в деревнях и на плантациях». Килиана это очень удивило, поскольку на фотографии все были одеты по-европейски. Он знал от отца, что во время рождественских праздников кое-кто из туземцев наряжается в смешные карнавальные костюмы, и миссионеры называют их клоунами, но Килиан представлял их в масках и юбках из соломы, а вовсе не в европейских костюмах.
Хриплый голос Хакобо прервал его размышления.
— Надеюсь, что скоро на остров можно будет добраться самолётом. Я больше не могу!
Килиан улыбнулся.
— Если бы ты вчера так не надрался, сегодня у тебя не кружилась бы голова.
— Но тогда бы дни были ещё длиннее, а скука — ещё более невыносимой... Кстати, где Мануэль?
— Пошёл в кинозал.
Хакобо поднялся, снял шляпу и заглянул в журнал, который читал брат.
— Нашёл что-то интересное? — осведомился он.
Килиан собирался посвятить брату остаток дня. За минувшие две недели у них так и завелось: Мануэль и Килиан читали, пока Хакобо спал. Когда он просыпался, они все втроём обсуждали интересующие Килиана темы.
— Я как раз собирался читать статью про язык буби, — признался он.
— Только время терять! — перебил Хакобо. — Этот буби тебе там не понадобится, от него никакого толку. Большинство туземцев говорят по-испански, а на плантации ты весь день будешь общаться с нигерийцами-брасерос. Так что советую лучше изучать пич-инглиш, он тебе всегда пригодится.
На столе лежала маленькая книжка в коричневом матерчатом переплёте, под названием «Англо-африканский диалект, или Broken English», написанная в 1919 году неким миссионером, «сыном Непорочного сердца Марии «. Килиан попытался вспомнить отдельные слова и фразы, но это оказалось крайне трудно, потому что он никогда их не слышал. В этой книжке писалось то или иное слово или фраза на испанском, а рядом — его перевод на англо-африканский диалект, пиджин-инглиш, пич-инглиш, или просто пичи, как его называли испанцы, а также транскрипция.
— Не могу понять, почему в этом языке пишется одно, а читается совсем по-другому, — проворчал Килиан. — Вдвое труднее заучивать.
— Да забудь ты, как оно пишется! — отмахнулся Хакобо. — Ты же не собираешься писать письма нигерийцам? Так что сосредоточься на том, как это произносится. — Он взял книгу и новую шариковую ручку брата с золотым колпачком, собираясь дать ему краткий урок. — Вот, смотри, первое, что ты должен запомнить — самые основные слова. — Он черкнул на бумаге. — А потом заучи слова и выражения, которые придётся чаще всего говорить и слышать.
Подчеркнув последнее слово, Хакобо закрыл книгу и положил ее на стол.
— Они станут уверять, что больны, не могут работать, не умеют, что слишком жарко или сильный дождь... — Он откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. — Эти негры вечно против всего возражают, вечно ищут повода не работать. Чистые дети! Сам увидишь!
Килиан улыбнулся собственным мыслям — Хакобо словно описывал сам себя. Однако он воздержался от комментариев на сей счёт.
Он взял словарик, чтобы посмотреть, как пишутся подчеркнутые братом слова и фразы, самые необходимые при общении с иностранцами: «Как тебя зовут?», «Сколько тебе лет?», «Чего ты хочешь?», «Ты понимаешь, что я говорю?»
Но перевод наиболее употребительных, по словам Хакобо, слов и выражений его удивил: «Я тебе покажу!», «Работай!», «Молчать!», «Пошел вон!», «Я болен», «Сломаешь — убью!» Неужели именно эти выражения придётся чаще всего использовать в последующие месяцы? Если бы Килиана спросили, какие слова он чаще всего использует в родном языке, он бы никогда не назвал эти. Ему не хотелось думать, что в последние годы Хакобо разговаривал с рабочими только в таком тоне. А впрочем, чему тут удивляться? В байках и забавных случаях, которые рассказывал брат, речь, как правило, шла о попойках в клубах Санта-Исабель.
Хакобо опять надел шляпу, собираясь продолжить свою нескончаемую сиесту.
— Хакобо...
— М-м-м?..
— Ты прожил там несколько лет. Что ты знаешь об истории этой страны?
— Да примерно столько же, сколько и все! Это колония, дающая кучу всякого-разного, которая приносит много денег...
— Да, все это так, но... Кому она принадлежала раньше?
— Даже не знаю: то ли англичанам, то ли португальцам... Откуда мне знать?
— Да, но... Но ведь до них она принадлежала туземцам, разве нет?
Хакобо фыркнул.
— Ты хочешь сказать, дикарям? Так им просто повезло, что мы здесь обосновались, иначе они до сих пор из джунглей не вылезли бы! Спроси нашего отца, кто дал им электричество!
Килиан на миг задумался.
— Но ведь в Пасолобино тоже долго не было электричества. И во многих испанских деревнях дети растут на американском сухом молоке и консервированном сыре. Так что мы и сами не пример прогресса. Если посмотреть на фото из папиного детства, порой даже не верится, что мы могли так жить.
— Если тебя так интересует история, то в конторе плантации есть какая-то книга на эту тему. Но учти: когда начнёшь работать, ты будешь так уставать, что уже не будет ни сил, ни желания ее читать, вот увидишь. — Хакобо откинулся на спинку кресла и надвинул шляпу на лицо. — А сейчас, если ты не против, я хотел бы немножко вздремнуть.
Килиан смотрел на море, спокойное и гладкое, словно тарелка, как он и обрисовал его в письме для Марианы и Катарины. От горизонта протягивало последние лучи закатное солнце. Совсем скоро его поглотит смутная линия, что отделяет море от неба.
В горах солнце уходит в ночь, на море оно словно погружается в воду.
Килиан не уставал любоваться чудесными закатами в открытом море, но все же ему уже хотелось поскорее ступить на твёрдую землю. На ночь они пришвартовались в порту Монровии, столицы Либерии, чтобы выгрузить груз и взять новый, но Килиану не удалось сойти с корабля. Берег там был довольно ровный. Килиан мог полюбоваться мангровыми лесами, рощами акаций и бесконечной линией песчаных пляжей, среди которых кое-где были разбросаны маленькие деревушки. Потом они долго плыли вдоль берега Кру, откуда происходят народ круменов, сильный и работящий, как объяснили попутчики-галисийцы: «Крумены в Африке — все равно что астурийцы и галисийцы в Испании: лучших работников не найти».
Отец помнил, как крумены плыли на каноэ вслед за европейскими кораблями, предлагая всякого рода услуги. Он рассказывал, что о них ходят легенды, будто бы они работают, не зная сна и отдыха, пока не сколотят состояние, а потом заводят по двадцать, а то и тридцать жён. Возможно, на самом деле это было преувеличением, но легенда неизменно вызывала улыбку у белых людей, стоило им представить, что одному мужчине приходится удовлетворять стольких женщин.
Килиан закурил.
В тот вечер, как всегда после ужина, пассажиры прогуливались по палубе и беседовали. Неподалёку маячил племянник губернатора в окружении свои мадридских родственников. Он возвращался в Гвинею после долгого пребывания в Испании. В нескольких метрах от него будущие рабочие плантации играли в карты. С каждым днём они все меньше отличались от настоящих колонистов.
Килиан улыбнулся, вспомнив собственную растерянность при виде множества незнакомых столовых приборов у каждой тарелки. Первоначальная тревога и любопытство уступили место ленивой неге монотонных дней и ночей с мягкой качкой на волнах.