В конце концов за ту ночь, проведённую с Галей, за её слова, за то, что она просто была рядом, смерть – совсем невысокая цена. Жаль только, что и ей придётся заплатить. А она спокойная, как всегда, ни следа тревоги. Только видно, что очень устала…
Рогозина перевернула последний лист. Косой свет лампы упал на завершающие строки:
«…человека, которого я всегда буду считать самым благородным и самым мудрым из всех известных мне людей.»
Самым благородным и самым мудрым. Самым любимым.
Галя захлопнула обложку и положила книгу на тумбочку рядом с кроватью. Слабо улыбнулась, посмотрев на часы.
- Ну вот, Коля. У нас есть ещё целых полночи. Я раньше никогда не задумывалась, как это много.
- Полночи, – медленно повторил Круглов. – Полночи… Пара-тройка вскрытых трупов. Один выезд. Несколько докладов, совещание…
Рогозина усмехнулась, взбивая подушку.
- А ещё – сотня страниц какой-нибудь хорошей книги. Или ночная прогулка. Представляешь, лес, ветви шумят, темно, и редкие, дальние звёзды…
- Или море, – подхватил Круглов. – В черноте, и где-то далеко солнце становится почти синим от воды.
- Ты был на ночном море?
- Да. Как-то по-особенному – немного страшно, и хорошо, и пусто внутри…
- А я не была никогда, – Рогозина вздохнула, закрыла глаза. – Хотя теперь это неважно. Не успеем мы уже ни в лес, ни на море, ни на совещание… У нас осталось только одно. И знаешь… я ведь счастлива. Потому что у нас ещё целых полночи. Только спать хочется… Ну что ты там делаешь? Господи, Коля, мы завтра умрём, а ты собрался спать на ковре. Ложись…
Щелкнул выключатель, погас оранжевый свет. Они лежали на разных краях кровати, думая каждый о своём. Галя ощупью нашла в темноте ладонь Круглова. Он взял её холодные, безжизненные пальцы и поднёс к губам.
- Как же я люблю тебя, Галя…
Рогозина не ответила, Круглов подумал, что она уже уснула. В последний раз. В этом было что-то жутко-комичное: уснуть в последний раз… Он обнял её и, уткнувшись в рассыпавшиеся по подушке волосы, вдыхал их горьковатый, травяной запах…
Но она не уснула. Просто тихое, домашнее эхо немного запоздало, повторяя её слова:
- Как жаль, что ты сказал это только сейчас... Но какое счастье, что ты успел это сказать, – она замолчала, обернулась к нему, мягко улыбнулась темноте. – И я успею. Я люблю тебя.
====== Часть 14 ======
Часы показывали половину шестого. За окнами плавала сырая, осенняя серость, было холодно и как-то пусто – на душе и во всём мире. Не спалось.
Рогозина встала с кровати и пошла на кухню. Не зажигая света, достала стеклянную чашку, расписанную камелиями, вынула из шкафа сахарницу. Подумала и поставила сахар обратно.
Не хочу сладкого.
С удивлением вспомнила, что чай кончился – нужно открывать новую упаковку. Отстранённо усмехнулась – чуть-чуть не хватило, всего одного пакетика. В темноте нашарила на верхней полке пачку «Earl Grey».
Нужно сорвать тонкую плёнку, но пальцы не слушаются.
Взяла нож – первый, который попался – и полоснула по пачке чая. Плёнка бесшумно лопнула, но она не рассчитала силы, и лезвие прошлось по ладони. По пальцам тут же потекли смолянистые тёмные капли.
Аккуратно положила нож на стол, достала пакетик, убрала на место коробку с чаем и только потом открыла кран. Вода упала в раковину с тяжёлым звоном – упругая, тугая, чернильно-прозрачная струя. Подставила руки под кран. Хорошо…
Только через несколько секунд она увидела сквозь темноту, как от раковины валит пар. Чуть удивлённо посмотрела на свои руки, вынула из-под струи. Ничего. А спустя мгновенье пришла тупая, навязчивая боль в обожжённых кистях. Ещё одна отстранённая усмешка – кипятком обварилась. В первый раз в жизни. И в последний…
Вытерла руки – на полотенце остались тёмные дорожки крови, – заварила чай. Почти с остервенением размешивала густую заварку – так сильно, что прорвала пакетик. Его содержимое тут же заволокло чашку.
Погадать, что ли…
Хотелось горячего, крепкого, горького, угольно-чёрного чая.
Глоток. Ещё. И ещё.
А Коля спит… Конечно, легче умирать во сне. Но ей, видимо, не позволена такая роскошь. Если ты Рогозина, то будь Рогозиной до конца. И не прячься от смерти в ласковое забытье ночи. Не прячься, а разглядывай беспощадные часы, оттикивающие твой предпоследний час. И глотай горечь этого чая цвета темноты.
*
Шаги сзади.
И ему не спится…
Молча подошёл, сел рядом.
Тоже смотрит на часы. Потом в глаза.
Потом улыбается. Чему? Сошёл с ума? И я хочу.
*
Вздыхает тихо. Потом погромче. Потом смеётся.
И смех всё ярче, желанней, звонче, за час до солнца.
В какие дали меня зовёт?
И что мне снится в моей темнице, когда нам нужно с тобой
Проститься?
Нельзя забыться…
*
На столе начинает вибрировать мобильник. Загорается экран, раздаётся невнятный шум звонка.
- Валя.
- Возьмёшь?
Она сидит в темноте, только дисплей телефона слабо освещает снизу её лицо. Бледным, холодным, мертвенным светом. Она от этого ещё красивей.
Давно, как же давно я знаю, что она красивей всех женщин на земле.
Галя…
А она берёт трубку.
- Да, Валя. Что случилось? Почему так рано? – в голосе – ни следа этого истерического смеха. Ни следа слёз. Ровно, обыденно. Её самообладания хватит на сотню.
====== Когда любят больше жизни, не умирают. Поверь. ======
- Всё хорошо, конечно. Да, да, Валь, не беспокойся, – голос спокойный, а в горле встаёт комок. Стоит огромного труда не разрыдаться в трубку. Но не нужно им сейчас говорить. Чем позже узнают, тем лучше. Зачем расстраивать…
- Галь, сможешь сейчас приехать в ФЭС?
- Сейчас? – сглатываю. Темнота перед глазами редеет. Я не смогу приехать в ФЭС. Я уже не успею… Но нужно договорить. – В чём дело?
- Твой папа пришёл, буквально минуту назад, не может до тебя дозвониться!
Папа?.. Господи, за что? Я умру, и он останется один. Получается, он переживёт нас обеих: и маму, и меня… Зачем, Валечка, зачем ты напомнила мне о нём? Что теперь делать?
- Галя! Ты слышишь?
Я молчу. Нет сил ответить. А голос у неё уже встревоженный. Наверняка что-то заподозрит…
- Галя!!!
– Валь, ни слова не разобрать, видимо, помехи! Передавай папе привет! – последние слова получаются скомканными, сдавленными от подступивших слёз. Ещё секунда. И – совсем шёпотом: – Прощай…
Она, наверно, не поняла.
Вздох, щелчок – и телефон выключен. Отрезать ниточки. Так проще для всех. Всё.
*
Сидят и молча смотрят друг на друга. Но больше не смеются.
Стрелка часов подползает к половине седьмого.
За окном медленно, неумолимо светлеет…
В воздухе разлито напряжение . Оно почти ощутимо, оно давит на плечи, оно всверливается в мозг…
Наползает тяжёлая, липкая дремота, время странно растягивается, каждая минута проходит, словно вечность. И перед глазами – лица, люди, звуки, слова, запахи, шаги, голоса, снег… и отчего-то – яркие воздушные шары. Целая связка вырывается из рук и улетает в сиреневое зимнее небо... Далёкое-далёкое детское воспоминание.
За ним – ещё череда полузабытых сцен: снежные ангелы на берегу Москвы-реки, деревенский хлеб прямо из печки – сама делала! – тёмный сад с гроздьями волшебных светлячков, бледные осенние ирисы… Тёплые руки – мамины.
- Знаешь, Коль, а умирать не так и обидно. Много было хорошего. Только не ценили… Время не ценили.
Круглов не ответил. Сидел, опустив голову, молчал. Кто знает, может, у него в жизни хорошего было меньше. Кто знает… хотя теперь никто уже не узнает.
- Чаю хочешь?
- Давай. С ватрушками. – В голосе – едва заметная улыбка. Хочешь поиграть напоследок? Хорошо.
- Вам ещё и ватрушек? Не слишком ли, майор Круглов?
- А вы мне обещали надлежащий уход, полковник Рогозина! Я больной, и моим капризам нужно потакать!
Галя отвернулась, задумчиво посмотрела в окно. К чему было повторять этот диалог? Может, действительно, испечь ватрушек? За работой мысли отступают – это тысячу раз проверено на собственном опыте.
- Ну, если так… – с этими словами она полезла в шкаф за мукой – вроде ещё должна остаться.
- Галь, ты что? Я же пошутил!
Резкий дверной звонок. Рука дрогнула, и по квартире резонансом прошёлся звон осколков.
- Ты кого-то ждёшь?..
- Наверно, дверью ошиблись…
*
Полчаса назад в ФЭС.
- Что-то мне совсем не нравится её голос. Помехи ещё выдумала… К отцу не хочет ехать. Не, Валь, что-то не то, – Майский прищёлкнул языком и поднялся со стула. – Что-то у них там случилось, ежу понятно.
- И мне так кажется. Хотя не исключено, что мы просто слишком мнительны…
- Слушай, Валя, а если у них там… ну… что-то личное?
- Не смеши меня, Серёжа. Никакое личное для Гали не будет важнее отца. А она, только о нём услышала, сразу отключилась. Где он, кстати?
- В буфете. Юля его чаем угощает. Ну так что?
- Что-что… – Антонова подняла на Майского усталый взгляд. – Поехали к ним. В крайнем случае, просто уйдём обратно, и всё.
*
В дверь продолжали настойчиво трезвонить. Потом забили кулаками.
- Это, наверно, воры, – полушутя-полусерьёзно произнёс Круглов.
- Ну да. Только какие-то чересчур вежливые воры, не находишь? Во всяком случае, нам они уже не страшны.
Рогозина бесшумно подошла к двери, посмотрела в глазок. И отшатнулась.
- Зачем? – беззвучно, обречённо, одними губами.
- Кто там?
Стук стих. За дверью послышался невнятный шёпот. А потом – решительный голос Майского:
- Галя, Коля, открывайте сейчас же! Ломать будем!
Рогозина бессильно прислонилась к стене. На вопросительный взгляд Круглова покачала головой.
- Не будем. Не хочу.
Круглов кивнул.
И они ушли в кухню – под новую непрерывную трель звонка.
*
- Ну что, Валь, ломаем?
- Ломай. Это уже не смешно. Ясно же, что они в квартире.
*
Кухня. На полу – разбитая чашка, тёмная лужица чая с осколками стекла. Рогозина стоит у окна, за столом, сжимая скомканный тетрадный лист, сидит Круглов. Тишина.
Которую внезапно пронзает выстрел.
Это Майский сбил дверной замок. Стук, быстрые шаги – и они с Антоновой уже на кухне. Круглов встаёт им навстречу.
- Петрович, это что такое? Решили с ума нас свести? – Майский осекается на полуслове, наткнувшись взглядом на Рогозину, неподвижно стоящую у окна. – Что у вас тут?..
- Галя? – Валентина быстро подходит у окну, обнимает её за плечи. – Всё в порядке? Галя?!
- Не трогай её, – угрюмо, мрачно произносит Круглов. – Уйди. Зачем вы пришли?
- Так, Петрович, давай начистоту. Что стряслось?
Круглов зло бросает Майскому исписанный листок.
- Вот, смотри.
Майский медленно читает. Валя через его плечо тоже всматривается в кривоватые чёрные строчки. Заканчивают читать одновременно. И – враз:
- Дураки! И чего вы здесь сидите?!
- Галя! Быстро поехали! Сколько ещё времени? Где ампула?
Майский уволакивает Круглова в прихожую, Антонова трясёт Галю за плечи, пытаясь увести из квартиры…
Рогозина, словно очнувшись, смотрит как-то сквозь, и произносит:
- Куда, Валя? Бесполезно. Поздно, – осторожно убирает её руки, улыбается страшной улыбкой: – До восьми час остался. Дай мне его прожить спокойно.
*
Но они всё-таки поехали в ФЭС. Майский даже успел раскопать в свежем снегу осколки ампулы с антидотом – вдруг пригодятся…
Молчали.
Внезапно Рогозина спросила:
- Валя, что-нибудь новое без меня было? Какое-нибудь дело?
- Да, – Антонова удивлённо подняла глаза. – А зачем тебе?.. – спросила – и тут же поняла, как бестактно это прозвучало. Галя усмехнулась и ответила:
- Просто хочу знать. Я же начальник. Имею право. Расскажи, Валь…
*
Едва машина остановилась, Антонова потащила обоих в лабораторию.
- Нужно взять анализ крови! Сравню с остатками этого антидота, посмотрю, что можно сделать. Где там Тихонов шляется? Серёжа, быстро зови этого биолога-недоучку! Но чтоб больше никому ни слова!
Удивительно, но до лаборатории они дошли никем не замеченными. Валя уже колдовала над пробирками, когда в двери ворвался встрёпанный Тихонов с кипой бумаг.
- Что случилось, Галина Николаевна?
Рогозина поморщилась, как от боли, и устало посмотрела на Валентину:
- Ну он-то тут при чём? Господи, Валя, ты уже ничего не сделаешь… Пусти меня в свой кабинет хоть, что ли… На прощанье.
- Галина Николаевна! – Иван недоумённо вглядывался в апатичное лицо Рогозиной. – На какое прощанье? Что такое?
- Да понимаешь, – раздражённо ответила от стола Антонова, – эти два дурака надышались смертельным ядом, выкинули антидот и, никому не сказав, решили помереть в одиночестве. Веришь, нет, Тихонов, это наше начальство!
- Чего? Какой яд?
Рогозина переглянулась с сидевшим рядом Кругловым.
- Коль, правда, какое мы с тобой начальство ответственное… Никого даже не предупредили…
- Это правда? Галина Николаевна, это правда? – с ужасом уставившись на неё, выдавил Тихонов.
- Правда, Вань, правда. Нам полчаса осталось. А Валя вот что-то ещё хочет сделать. Тебя в помощь позвала…
Иван бросился к Вале, на ходу бросив:
- Успеем!
Дальше – смутно. Может, предубеждение, может, яд начал действовать, но перед глазами помутнело. Захотелось выйти из душной лаборатории. Пока Тихонов с Антоновой изучали состав крови, Рогозина, кивнув Круглову, незаметно исчезла за дверью.
И не торопясь пошла по длинному коридору к своему кабинету.
На полпути встретила двух полицейских с очередным задержанным.
- Новый подозреваемый? В КПЗ? Нет, давайте в допросную.
Бросила взгляд на часы. Двадцать пять минут. Для допроса вполне достаточно.
*
Знакомая белая комната. Стол, два стула. Села на привычное место. Посмотрела на задержанного. Молодой – совсем ещё мальчик. У него вся жизнь впереди…
- Рассказывайте, Грибченко, за что вы убили свою девушку.
*
- А у меня был выбор? Был, я вас спрашиваю?! Он меня шантажировал! Он убил бы меня, убил, если бы Аля осталась в живых!
Интересное совпадение. Его девушку звали Аля. Меня – Галя.
- И вы хладнокровно отравили её стрихнином? Подсыпали в чай?
- Да, – он опустил голову, потом истерично вскинулся: – Быстро, незаметно, и она ничего не почувствовала! Просто уснула, и всё!
Да, Грибченко, твоей Але повезло. Она просто уснула, и всё. Нам с Кругловым повезло меньше.
- А вы не раздумывали, кто из вас был больше достоин жить? Почему вы выбрали её? Вы могли умереть сами. Шантажист убил бы вас, а она сейчас сидела бы здесь и давала показания. Живая.
- А я был бы мёртв?
- А вам важнее собственная шкура? – голос безвольно срывается на крик.
- Как будто вам – нет! Как бы вы поступили на моём месте? Смогли бы выбрать? – отвечает дерзко, и в то же время – чуть не плача. Хочется зарыдать вместе с ним.
Минуты проходят…
- Я уже выбрала, – глухо и очень тихо. – Я уже выбрала…
Он не слышит, он упивается своим горем, своей непонятостью…
Сколько он льёт тут эти крокодиловы слёзы?
Внезапно в кармане начинает вибрировать телефон. Взгляд неосторожно падает на часы. Без двух минут. Пожалуй, уже пора.
Снова Валя.
И снова приходится взять трубку.
Руки не слушаются, пальцы онемели. Дышать трудно. В последнюю минуту становится дико, до тошноты страшно. Видимо, это заметно – этот мальчишка, Грибченко, так странно уставился…
- Вам нехорошо?
- Всё в порядке, Грибченко, это уже не ваши проблемы. Вас сейчас должно волновать собственное положение.
Невозможно сидеть. Поднялась со стула, выдохнула.
Телефон продолжает вибрировать. Нужно ответить, а то опять они с Майским ворвутся…
Мысли плывут абстрактно, несвязно, глупо.
Каждая мышца, каждая клеточка тела сжалась в ожидании. Ну, ну, скорее же… Хотелось лишь одного: чтобы всё произошло прямо сейчас, пока она ещё стоит ровно, пока не утратила власти над собой, не выдала своего страха…