— Что не может быть! Кошка сблудила. Теперь Кудлашки нет, наказывать некого, накажите-ка лучше Ваську, оно будет вернее.
— Что случилось? — спросил я.
Наташа мне очень обрадовалась и сказала:
— Кудлашку вчера наказали напрасно.
Несколько дней историй никаких не было и мы с Наташею не ссорились. Жена моя была самолюбива очень и во многом неуступчива. Васька ее, действительно, был очень красивый кот, но и только, умом не отличался, точно также не отличался и благовоспитанностью. Мой Кудлашка не так был красив, но умен, находчив, все хвалили его, а Наташу это волновало.
Чтобы утешить жену, я стал было кое-чему учить и ее кота, но никакая наука ему не давалась. Я не мог даже достигнуть того, чтобы он не портил цветов, не играл с бахрамою от мебели, которую постоянно обрывал.
Занятия с Ваською кончились весьма плачевно. Кудлашка не мог выносить моего внимания к его естественному врагу, преследовал кота сначала лаем, потом началась у них постоянная грызня и к весне у нас пошли ежедневные побоища.
Однажды, вернувшись откуда-то, я был встречен таинственным шепотом кухарки Марьи.
— Ба-рин, у нас не все благополучно!
— Что такое? — с испугом спросил я.
— Барыня захворала, на Кудлашку рассердилась.
Иду в спальню; на пороге встретила меня с упреком Наташина мать.
— Ну-у уж, на месте Наташи не позволила бы я держать такую собаку!
Наташа лежала в постели бледная, с заплаканными глазами. Она рукою указала мне на лежавшего подле нее кота Ваську, закутанного в какую-то простыню, и истерически зарыдала.
— Что, что случилось?
— Твоя Кудлашка взбесилась и искусала моего Ваську… мы все… все теперь умрем! — всхлипывая говорила Наташа.
— Да-а, теперь надо отложить нежность в сторону и, просто, напросто, застрелить бешеную собаку! — решительно сказала моя теща.
Я осмотрел кота, увидел, что он искусан во многих местах, раны большие, но не опасные.
— Где же Кудлашка? — спросил я.
— Мы заперли его в садовую беседку, — отвечала Наташа, — только ты пожалуйста не ходи туда, она тебя искусает… можешь застрелить ее в окно.
Я вышел в кухню. Марья рассказала мне, как Кудлашка подралась с котом, ни на кого не нападала, а в беседку пошла совершенно спокойно.
— Я ей поставила там воды и положила хлеба, — прибавила она.
Иду в сад. Кудлашка, заслышав мои шаги издали, положила передние лапы на подоконник, завизжала жалобно, печально оглядывая меня одним глазом, другой же был залит запекшеюся кровью.
Забыв наставления Наташи, я бросился в беседку прямо к своему бедному псу.
Вхожу, приласкал его, Кудлашка точно понимала невольно вырвавшееся у меня слово сожаления: «бедная, бедная»! жалобно визжала и крепко охватила меня передними лапами.
Осмотрев испорченный глаз, я опять запер беседку и пошел поспешно домой.
— Убили? — спросила меня теща.
— Надо обмыть ей глаз и перевязать, — отвечал я, — глаз испорчен, нет ли у вас тряпок?
Что тут произошло, я и вспомнить не могу. Наташе сделалось дурно, мать ее рыдала. Когда они несколько успокоились, я тихонько вышел в кухню, сунул Марье рубль и сказал:
— Снесите мне кувшин воды и старую простыню или что-нибудь из ветоши в беседку и оставьте там на лестнице.
Через полчаса или более, рыдания, вопли и охи прекратились, я исчез из комнаты и был в беседке. Промыл глаз Кудлашке, сделал холодную повязку, дал ей пить и, убедившись, что нет и следов бешенства, решился явиться защитником собаки.
— Ну, как ты себя чувствуешь, Наташа? — спросил я.
— Я успокоюсь только тогда, когда увижу ту противную собаку убитою, — отвечала жена.
— Убит здоровую собаку я не могу. Для твоего спокойствия, пожалуй, сведу ее к ветеринару, пусть он освидетельствует, — отвечал я.
— Говорю тебе, что я успокоюсь только тогда, когда увижу эту противную собаку убитою! — повторила жена.
Пошел я к тестю и объяснил ему, в чем дело… Добродушный старик с удовольствием согласился отправиться со мною к ветеринару.
Ветеринару я показал глаз Кудлашки, так как надеялся, что он может еще спасти его.
Заплатив за собаку, я оставил ее в лечебнице до выздоровления.
Наташа верить не хотела, что ветеринар не нашел ни малейших следов бешенства в Кудлашке; не верила и отцу.
— Папа добрый, он не скажет мне… не хочет огорчать тебя.
Наташа выздоровела, выздоровел и кот Васька. Я ходил каждый день в лечебницу и был рад, что глаз Кудлашка спасен.
— Куда это ты ходишь? — говорила мне Наташа.
— Навещаю Кудлашку, — отвечал я.
— Что?! Разве она в самом деле не сбесилась? — со страхом спросила Наташа.
— Нисколько… глаз у нее оцарапан и до сих пор не проходит.
Наташа осталась этим недовольна.
— Какие нежности!.. — проговорила она.
— Да-а-с!.. Но… ты жестокая и… мстительная!..
Через неделю Кудлашка была сдана мне с рук на руки и я привел ее домой. Она с радостью бросилась к Марье, несмело подошла к барыне, которая удостоила ее улыбки… даже погладила по голове. При виде Васьки, Кудлашка не мог совладать с чувством ненависти и неистово бросился на него. Драки не произошло, потому что я схватил за ошейник и вывел собаку. Наташа зарыдала и от испугу с нею сделалась истерика.
— Видеть не могу этой собаки! — кричала она. — Я не останусь тут, уйду жить к маме. Выбирай кого-нибудь из двух: или собака останется с тобою, или я.
— Что за вздор говоришь ты, Наташа! — старался я успокоить жену. — Ты моя жена, а Кудлашка… ну, Кудлашка — собака, которую я очень люблю, но она, помни, бессловесное, животное…
— Добрый мой… — ласково говорила Наташа. — Если хочешь, чтобы я была покойна, отдай кому-нибудь Кудлашку.
— Кому же отдать?
— Пошли его в деревню, завтра наши едут.
Я согласился и на другой день свез Кудлашку на пристань к Николаевскому мосту, где просил тестя отдать собаку какому-нибудь крестьянину, причем сказал ему, что за содержание буду платить.
Так простился я с Кудлашкою. Мне было грустно, что верной, умной собаки около меня не было, но что делать: не все делается по нашему…
Прошел месяц. Мы собирались ехать тоже месяца на два в деревню и, уложив вещи, сидели за вечерним чаем, толковали о предстоящей дороге, как вдруг услыхали возглас Марьи:
— Ты это откуда?
— Что такое? — крикнул я, но, вместо всякого ответа, в комнату влетел Кудлашка, исхудалый, и радостно бросился ко мне на грудь, потом приполз к Наташе, которая этим не тронулась, а только вопросительно посмотрела на меня.
— Что же теперь прикажешь с ним делать? — спросил я.
— Отправить его куда-нибудь подальше, — ответила она.
На другой день я отправил Наташу одну в деревню, а сам остался, чтобы снарядить своего друга куда-нибудь в дальний путь.
— Да, уж если его такая горькая судьбина, — говорил мне Петров, выслушав мой рассказ о бедствиях Кудлашки: — так дай его мне, я свезу за границу. Послезавтра мы выходим, а через три года я его тебе привезу.
— Нет, уже не привози, оставь где-нибудь в Америке, в Африке.
— Как тебе угодно!
На следующий день я свез Кудлашку в Кронштадт, посадил на корабль и запер его в каюту Петрова. Если бы Наташа знала, как мне больно было расставаться с собакою, может быть она и не потребовала бы такой жертвы, но она этого и не предполагала… Кудлашка был сослан. С Петрова я взял слово, что он мне напишет, как и где устроит Кудлашку.
Долго стоял я на кронштадской пристани и смотрел вслед за уходившим пароходом. Мне кажется, что у меня на глазах были слезы; в душе я горько упрекал себя за то, что не сумел отстоять собаку, так сильно ко мне привязанную. Но теперь, когда воротить собаку не было возможности, сожалеть было поздно.
Грустный уехал я в Петербург, грустный отправился в деревню. С Наташею я о Кудлашке не говорил, но она знала теперь, как мне тяжело было расстаться с ним.
— Как ты тревожно спишь, — сказала она однажды, — ты бредишь все Кудлашкою. Скажи мне, тебе очень было тяжело отправить собаку?
— Очень! — проговорил я.
— Мне досадно, что я настояла на этом. Заведи себе другую собаку.
— Я дал слово более не заводить собак, — сказал я.
— Отчего?
— Я уверен, что такого умного и верного пса нет на свете, а если я не сумел отстоять друга, столько лет не разлучавшегося со мною, то не удастся сделать это и потом…
Этот разговор подействовал на Наташу и с того дня она никогда не вспоминала лихом моей собаки.
Зимою, читая газетные объявления, Наташа несколько раз говорила мне:
— Вот продают пуделя, позволь мне подарить тебе щенка и мы назовем его опять Кудлашкою.
— Благодарю… не надо…
В апреле месяце почтальон принес письмо. Прочитав адрес, я не мало был удивлен, увидав, что письмо написано Петровым из Рио-Жанейро, но адресовано не мне, а Наташе.
Когда я подал письмо Наташе, то она вспыхнула так, что чуть-чуть не заплакала.
Она прочла письмо и, очевидно, огорчилась очень.
— Да что с тобою? О чем ты можешь переписываться с Петровым? — спросил я.
Наташа вдруг заплакала и подала мне письмо.
— Обрезав голову, я плачу по волосам! — сказала она.
Я прочел следующее:
«Милостивая государыня Наталья Петровна!
Я долго не отвечал вам, потому что хотел вполне добросовестно исполнить ваше поручение. В то время, как я получил ваше письмо, Кудлашки уже у меня не было: я его подарил детям одного из служащих при нашем посольстве в Нью-Иорке. Чиновник этот переведен был в Рио-Жанейро, вчера я был у него, узнал от детей, что Кудлашка у них пропал еще в Нью-Иорке; следовательно, исполнить ваше желание и привезти обратно Кудлашку в Петербург я не могу. Мне самому жаль собаку. Скучал Кудлашка по Николае Николаевиче очень. Первый месяц он едва прикасался к пище. Когда в Нью-Иорке он пошел со мною в одно русское семейство и там показал все штучки, которые умел делать, то произвел такой фурор, что я не мог отделаться и подарил его.
Я уверен, что теперь вы не изгнали бы такого верного пса, и очень порадовался, получив от вас письмо, так как оно меня убедило, что вами руководил просто маленький каприз, а не злое сердце. Признаться, я очень негодовал на вас, видя как огорчен Николай Николаевич».
Далее следовали разные приветствия и поклоны. Я подал письмо Наташе и крепко ее поцеловал. Отсутствие Кудлашки ее точно так же мучило, как и меня.
Наступило лето, стали мы собираться опять в деревню. Наташа хлопотала, укладывая вещи и путешествуя за покупками.
— Марья! Дуня! идите скорее сюда! — закричала Наташа, вбегая через двор в кухню.
Все они выбежали в калитку, дворник пошел за ними. Я подошел к окну и стал прислушиваться.
— Да это она, она! — говорила Наташа, стоя около забора. — Кудлашка! Кудлашенька милая!
— Глядит, глядит! — крикнула Марья.
— Павел! Беги скорее за барином! — кричала Наташа.
Я в один миг был уже за воротами и увидал там такую сцену: около нашего забора лежала собака, тень нашей Кудлашки, а подальше на коленях стояла Наташа, страшно взволнованная.
— Коля! Коля! Это наша Кудлашка! Я знаю, что она!
— Кудлашка! — сказал я.
Собака тихо завизжала, хотела приподняться, но не могла и опять упала.
— Это она! — задыхаясь, проговорил я.
Наташа приподняла под передние лапы, а я под задние и мы осторожно понесли ее вдвоем в дом, в мой кабинет, где и положили. Наташа побежала и принесла в блюдечке молока.
— Я уверена, что она умирает от голоду, — сказала она.
— Очень может быть!
Я разинул ей пасть, Наташа влила несколько ложек молока. Мы с таким трепетом следили за дыханием Кудлашки, что сами боялись перевести дух. Прошло четверть часа. Наконец, Кудлашка открыла глаза, посмотрела на меня и жену и слабо помахала хвостом.
Наташа, словно ребенок, бросилась мне на шею.
— Ах, если бы ты знал, как я буду рада, если она оживет. Если бы ты знал, как я мучилась весь этот год и как буду любить нашего верного песика.
Мы опять разжали пасть собаки и влили молока. Вечером Кудлашка лег спать на свое прежнее место, но ходил из комнаты в комнату худой и страшный. Поправился он только через месяц в деревне.
Каким образом Кудлашка добрался из Нью-Иорка до Петербурга, мы узнали только через год и то случайно. Я был с ним в Кронштадте и там удивился, что он бросился к одному матросу, точно к короткому знакомому.
— А ведь эта собака-то моя, ваше благородие, — сказал мне матрос.
— Как твоя?
— Да я ее привез из Америки, а в Ревеле она у меня пропала, — отвечал он.
Я щедро вознаградил матроса и, рассказав ему, что это за собака, спросил его, каким образом она к нему попала.
Оказалось, что в Нью-Иорке Кудлашка бегала на все пароходы, ласкалась ко всем русским матросам и попала на русский корвет. Каким же образом она прибежала из Ревеля, мы не узнали. Очевидно, что путешествие ее было тяжелое. С тех пор Кудлашка более с нами не расставалась. Она сделалась любимицею Наташи и верным хранителем и товарищем наших детей, которым, позволяла делать с собою все, что им было угодно.
ЗАЯЦ И КУЗНЕЧИКИ
Легенда
юдям с самого сотворения мира был дан табак. Но кузнечики любили его гораздо более, чем люди, и порешили отнять его совсем от людского рода.Кузнечики жили в отдельной большой деревне и так громко стрекотали о своем злостном намерении, что разбудили волшебницу, жившую в пещере со своим племянником зайцем.
Волшебница, сама вышедшая из людской породы, конечно, стояла за людей и ненавидела кузнечиков, трескотнею своею не дававших ей спать. Утром она позвала косого зайца.
— Пойдем-ка, заинька, к кузнечикам в деревню. Они задумали сесть весь табак у людей. До этого допускать нельзя. Идем к ним.
Придя к деревне кузнечиков, волшебница обратилась к заиньке с такою речью:
— Ну, как же нам быть? Не крикнуть ли тебе прежде всего?
— Хорошо! — отвечал заинька и крикнул так, что вся земля затряслась.
— Ай! Ай! — взвизгнули кузнечики. — Беда! Беда! Всех нас передавят. Надо откупиться.
Староста кузнечный взял табаку и передал его заиньке, а тот передал волшебнице и она сложила табак в мешок.
Волшебница повернулась с заинькою и они сделали вид, будто уходят, в сущности же отошли шага два и заинька опять так гаркнул, что деревня покачнулась.
— Ну, пришел конец, — в один голос закричали кузнечики. — Давайте им скорее еще табаку.
Староста ухватил охапку табаку и побежал к заиньке. Заинька взял, отдал своей тетке, а та засунула в мешок, повернулась и пошла от деревни. Отойдя шага три, она приказала зайду опять крикнуть. Заяц понатужился и крикнул. От его крика деревья погнулись, речки всколыхнулись и все кузнечики повыскакали из домов.
— Ай! Ай! — кричали все наперерыв. — Несите табаку еще и скажите, что у нас больше нет.
— Ну, тетушка, довольно с нас? — сказал заяц, получив выкуп в третий раз засунув в мешок.
— Нет, племянничек, без четырех углов и дом не строится! — отвечала волшебница. — Теперь подбежим к самой деревне и крикни там.
Они побежали и заяц у самой деревни крикнул в четвертый раз. От этого крика, сделалось землетрясение и деревня повалилась, а кузнечики со страху ухватили себе в рот по листику табаку и побежали куда глаза глядят. С тех пор у всякого кузнечика изо рта идет слюна табачного цвета, если его взять в руки.