Через полгода после ее выпуска Кирилл Александрович женился.
К изумлению благочестивой публики, новой Шубниковой стала не Нинка, а такая же разведенная ассистентка с физического факультета.
Но еще большее изумление испытал через два года сам Панин.
Нине понадобилось что-то выяснить в университетском вычислительном центре, по старой памяти она поднялась на матфак и там они случайно столкнулись.
Скандальная женщина была в мини-юбке и Панин понял, что нашел в девчонке морально покойный Шубников.
Обменявшись приветствиями, они естественно разговорились, но когда столь же естественно оказались в Панинской постели, он испытал почти шок.
«Разлучница Нинка» оказалась девственной, не занималась никакими видами секса, кроме орально-мануального, да и им владела из рук вон плохо.
Вероятно, с Кириллом они всего лишь обсуждали сравнительные преимущества операционных сред «Линукс» и «Юникс» перед тогдашними версиями «Windows». Разрыв с женой у доцента назрел сам по себе, Нина к ситуации не имела ни малейшего отношения.
Кроме волнистой гривы, красивых ног и ума в девице не было ничего особенного.
Грудь ее оказалась ничтожной, вокруг сосков росли черные волосы, говорящие о недостатке гормонов.
Но женская сущность рвалась наружу, с Паниным она творила вещи, каких он не испытывал с другими.
Одурманенный натиском, он встречался с бывшей пассией доцента Шубникова несколько месяцев.
Но Нина слишком часто повторяла, что хочет родить ему ребенка – такого же умного, как оба родителя.
В конце концов Панин расстался с нею, отпустил от себя такой же девственной, какой получил.
После абсурдной связи с Ниной он подумал о матримониальной опасности и полностью переключился на Галину Сергеевну.
Дальнейшей судьбы разлучницы, Панин не знал, но от кого-то слышал, что она вышла замуж, причем два раза.
Трудно было сказать, почему сейчас это вспомнилось – но вспомнилось с особой остротой.
Шампанское на жаре ударило в голову, Панин протянул Гагатьке руку.
– Ну пошли, Дима, – она тоже встала. – Если уж тебе так хочется.
На ней была длинная летняя юбка, скрывающая чудесные икры, но это не волновало.
Куценко нехорошо усмехнулся, Морозов что-то пробормотал.
Панин не обратил внимания.
Ухватив Веру за руку, он повел ее прочь.
У двери Панин почувствовал взгляд и обернулся.
Галина Сергеевна смотрела еще более по-матерински и молча желала ему успеха.
В темноватом коридоре был почти прохладно.
Прижав Гагатьку к стене, Панин потянулся к ее узким губам.
– Дима, ты перегрелся, – сказала она, отталкивая от себя. – Студенты смотрят.
– Студентов нет, только абитуриенты. И те полудохлые.
– Какая разница. Все равно смотрят.
– Пойдем отсюда, – сказал Панин.
Сделав вид, будто сопротивляется, Вера Сергеевна последовала за ним.
Темный матфаковский коридор бежал толчками в недолгом шампанском опьянении, выход на лестницу по левому борту открылся внезапно.
Он толкнул Веру туда, поднимался по лестнице вслед.
Математический факультет занял пятый, последний, этаж физматкорпуса, лестница привела под крышу.
Серая площадка с окном, открывающимся на полметра над полом, была в меру заплевана, в меру замусорена.
В последний раз Панин – тогда еще просто Дима-третьекурсник – стоял тут ровно тринадцать лет назад.
Ему было двадцать, столько же было однокурснице Лиечке Лифшиц с кафедры теоретической механики – высокой и тонкой, как тростинка.
Она казалась эротическим дьяволом, распространяла ауру, смывающую разум.
На студенческих вечеринках во время «медленных» танцев Лия вжималась так, словно была готова отдаться прямо тут, среди разгоряченной толпы.
Но танец кончался быстрее, чем Панин успевал предпринять шаги. А во время следующего Лия обнимала кого-то другого.
В памяти не осталось подробностей, каким образом они оказались на последней площадке под крышей.
Впрочем, Лия курила – и это оправдывало местонахождение.
В промежутки между затяжками Панин целовал ее умелые губы.
Но его руки, шарящие по кофточке, не успели по-настоящему оценить Лиину грудь.
Сейчас Лия Львовна стала Дроздовой, выйдя замуж за сокурсника Егора, работала в колледже статистики и имела дочь-школьницу.
А здесь ничего не изменилось.
Разве что вместо красных жестянок из-под кофе «Пеле», куда курильщики ссыпали пепел, под ногами стояли банки от какой-то «Народной» марки.
– И что мы тут будем делать? – спросила Вера, насмешливо глядя на него.
– Ничего, – ответил Панин и двумя руками взял ее за самое притягательное место.
Сквозь тонкую ткань блузки ощущались ребра бюстгальтера – равномерно многочисленные, как швы на носовом элементе самолета.
– У тебя приятная грудь и я тебя хочу, – честно сказал он.
– Ничем не могу помочь, Дима, – голос ассистентки звучал ровно. – Я девственница.
Где-то снизу – на пятом этаже, пролетом ниже – вспыхнули молодые голоса.
Там бродили абитуриенты, которым жизнь казалась сплошным весельем.
А тут воняло застарелым табаком.
Девственниц в его жизни оказалось ненужно много.
– Пошли отсюда, – отрезвев, сказал Панин и первым пошел вниз.
Матфаковский этаж таял в летнем сумраке.
– Будь здорова, Вера, – проговорил он. – Я не буду возвращаться. Устал, как собака. А ты развлекайся шампанским, пей и веселись. Извини, что погорячился.
– Ничего страшного, Дима, – спокойно ответила Гагатька. – От жары еще и не то случается. Поезжай домой и встань под холодный душ. Все как рукой снимет.
– Спасибо за совет, – Панин улыбнулся и сухо поцеловал ее в лоб.
В дальнем конце коридора мелькнули черные ноги под светлым платьем, но он не обратил внимания.
Он слишком устал от всего: от жары, от экзамена, от неудовлетворенности, от недописанной докторской, от того, что до сих пор не стал доцентом, от чего-то еще – гнетущего и темного, лишающего сил.
Хотелось скорее оказаться дома, в самом деле принять душ, выпить водки и отключиться от злобы дня.
Глава вторая
1
-…Дмитрий Викентьевич!
Панин обернулся.
По пологому тридцатиметровому крыльцу физматкорпуса – на которое, по слухам, университет списал миллион рублей – спускался доцент Куценко.
– Я, Федя, я! – ответил он, останавливаясь.
Шаляпина некоторые недолюбливали из-за хохляцкой манеры подтрунивать, но Панину он нравился.
– Ты домой?
– Нет, к цыганкам в «Яр», – он отер пот со лба. – Домой, Федор Иваныч, куда же еще? А что?
– Поехали, подвезу, – предложил Куценко, качая на пальце брелок в форме тигриного клыка. – Чем на автобусе час париться.
– Федя, я в Сипайлове живу, – возразил Панин. – А ты вроде в Зеленой Роще, нам разве по пути?
– Ну да, я в Зеленке…
Доцент нажал кнопку – стоящая в ряду других серебристая корейская машина узбекского производства мигнула фарами, проскрежетала и завелась.
–…Но сейчас мне надо в твою Сипуху. Так что поехали.
– И что ты там забыл? Хотя догадываюсь. Не «что», а «кого».
– Мастерство не пропьешь! – Шаляпин ухмыльнулся. – Правильно мыслишь, Дмитрий Викентич.
Куценко и в студенческие времена был отъявленным бабником, хотя, в отличие от Горюхина, всегда действовал аккуратно.
Обузданный семьей и двумя детьми, он не бросил привычек.
– Ну если правильно, то подвези, – согласился Панин. – Буду тебе очень благодарен.
Ехать даже в крошечной машинке, напоминающей унитаз на колесиках, было лучше, чем провести час среди людей, которые моются раз в неделю.
– Немного поторопился заводить, – вздохнул Куценко, когда они спустились на стоянку. – Жара и душно, придется постоять с открытыми дверьми. В этом пидарасном «Матизе» нет даже кондиционера, следующую тачку буду брать с климат-контролем.
– Ты молодец, Федя, – сказал Панин, бросив свой портфель вслед за куценкинским на заднее сиденье. – Своя машина – это своя машина. Куда захотел, туда поехал.
Вздохнув, он подумал, что, имей транспорт, мог бы время от времени уговаривать Галину Сергеевну на визит.
– Ну а ты что отстаешь? – спросил Куценко. – Ездишь пешком? Давно бы мог купить, тем более, у тебя и семьи нет.
– Куплю, Федя, через год. Все спланировано и все под контролем. Еще одна приемная кампания – и мне хватит на машину. Думаю взять что-нибудь вроде «Джетты», с автоматом и всеми опциями.
– Уважаю, Викентьич, – Куценко кивнул. – Только долго не тяни. Говорят, в будущем году приемные экзамены отменят, ЕГЭ будет одновременно выпускным и вступительным.
– Как, уже в девятом? Вроде разговоры шли, что с тринадцатого? И мы еще успеем обзавестись машинами и поменять квартиры.
– Не знаю, Дима, не знаю. За что купил, за то и продаю. Но в отделе образования о том говорят всерьез. И если так сделают, мы будем лапу сосать, а машины и квартиры станут менять школьные учителя.
– Да, уж, эти сеятели разумного-доброго-вечного…
Школьных учителей Панин не любил.
Его постоянно назначали в оргкомитет областной математической олимпиады школьников – заниматься работой утомительной и, как всегда, бесплатной.
Было противно вспоминать, к каким ухищрениям прибегали «сеятели», чтобы протащить своих учеников в призеры лишь с целью заработать себе очки и получать звание «методиста».
– Думаю, конечно, все как-то переиграется, – сказал Куценко. – Для тех, кто не смог купить хороший ЕГЭ устроят возможность сделать то же самое при поступлении.
– Хочется надеяться. Иначе работать в ВУЗе не останется смысла.
– Смысл, Дима, найдется по-любому. Помнишь анекдот про американца и русского?
– Не помню. Какой?
– «Скажите, а у вас в России есть хоть что-то, чего нельзя купить?» «Конечно есть! Но оно стоит очень дорого.»
– Хорошо бы, если так, – он кивнул. – Потому что в самом деле без машины устал.
– Но тем не менее, Дмитрий Викентич, имей в виду, что в будущем году приемная кампания может принести хрен целых и хер десятых. Так что я бы на твоем месте взял автокредит. Чуть-чуть переплатил, зато ездил.
– А кто мне его даст? с моей «иошной» зарплатой?
– Почему «иошной»? Ты разве не доцент?
– Потому, Федя, – Панин вздохнул. – Ты забыл, на какой я кафедре? Новой доцентской ставки не было сто лет.
– Ах да, точно. Удивляюсь вообще, как ты со своим пьяндыгой Зотовым сумел защититься!
– Это было давно.
Он махнул рукой, в былое уже не верилось.
– Вроде проветрилось, – сказал Куценко, заглянув в машину. – Поехали.
– Поехали. А то как бы там твое место не заняли.
– Мое не займут. А ты садись и сиденье сдвинь, ноги у тебя длинные, по земле будут волочиться.
Салон маленькой машины оказался неожиданно просторным, Панин устроился удобно.
В замкнутом пространстве приятно пахло дорогим дезодорантом, уют радовал.
Куценко неторопливо вырулил с парковки, обогнул физматкорпус, вывернул на улицу, миновал главное здание и они покатились под гору.
– Хорошо, – блаженно сказал Панин, глядя на бегущие назад дома. – Машина у тебя зашибенская, у всех воняет тухлой псиной, а у тебя как в пятизвездном отеле. И вообще, Федор Иваныч, мне тебя сегодня бог послал.
– А ты вообще что нынче такой умандошенный? – спросил Куценко. – Трахался, что ли?
– И еще как. Попринимай-ка весь день экзамен в паре с Ильиным и я на тебя посмотрю.
– Да, желтолицый полупидор кого угодно доконает.
– Последний год я перед ними прогибаюсь, – сказал он.
– Перед кем – «перед ними»? – уточнил Куценко. – Конкретно? Все мы перед кем-то прогибаемся и сами кого-то прогибаем. Главное, чтобы вторых было больше, чем первых. И чтобы первые не забывали про вазелин.
– Перед завкафедрой, через него перед деканом и кто там еще укажет, какой рукой мне держать пипирку при писяньи.
– Крепко сказано!
– Я серьезно, Федя. Получу доцентский аттестат и пошлю всех нафиг. Буду пьянствовать и срывать лекции получше Петровича, и никто мне ничего не сделает. А со званием «доцента ВАК» смогу уйти куда угодно. Хоть в академию управления при губернаторе области, математика есть и там.
– Завидую твоим планам, – сказал Куценко, затормозив перед светофором и глядя на стрелку, которая должна была вот-вот стать зеленой. – И желаю им сбыться на двести процентов. Но я не о том. Ты Гагатьку потрахал или нет?
– Нет, – честно ответил Панин, поскольку тема была фундаментальной. – Только сиськи потрогал. Она девственница.
– Сегодня девственница, завтра недевственница, – возразил Шаляпин прежде, чем повернуть направо. – Лучше скажи, как у нее сиськи? Имеет смысл вообще?
– Шаляпин, тебе что, сисек мало? Ты вроде и сейчас едешь не дрова пилить.
– Сисек много не бывает.
Панин не ответил.
Сейчас он не понимал, зачем потащил Веру Сергеевну на лестницу, замышлять что-то относительно нее было верхом неразумности.
Да и вообще было стыдно, что сегодня он вел себя, как какой-то ухарь-купец.
Однозначно, это было не его стилем.
– Ты видел, как работает типографская гильотина? – без всякой связи спросил Куценко, переключив передачу, поскольку теперь дорога шла в гору.
– Нет, откуда. А ты видел?
– Видел. В позапрошлом году, когда наша кафедра работала по приемке. Ходил в РИЗО, надо было приготовить листочки с тестами. Их печатали на А1, потом резали.
– На гильотине?
– Ну да, не ножницами же. Кладут целую стопку, выравнивают, потом нажимают две кнопки по краям стола, нож опускается – раз и пополам.
– А почему две и по краям?
– Чтобы рука не попала под нож. А так обе заняты, иначе не сработает.
– Здорово, – сказал Панин.
– Не то слово. Шайтан-машина.
– А что ты ее вспомнил сейчас?
– Да хер его знает. Подумал, что руки-ноги заняты, но если попадет пятая конечность – ахнуть не успеешь, как Гагатька навек останется девственницей.
– Далась тебе эта Гагатька, – он вздохнул. – Или для полноты списка?
– Не знаю, – Куценко беззаботно повел могучими плечами. – Такой уж я.
– Да уж, такой.
– Слушай, Дмитрий Викентьич, что я тебя хотел спросить. Ты ведь вступительные задания нынче составлял?
– Не я один, – ответил Панин. – Но материалы есть. Все, по всем специальностям. А что?
– На заочку для экономистов тесты у тебя есть?
– Есть, конечно. Я и составлял, кстати, изощрялся, как мог, чтобы у этих дураков мозги заплелись в морской узел. А ты что – на заочку остаешься?
– А ты нет?
– Нет. Отстреляем дневное и ухожу в отпуск. Всех денег не заработаешь, сил больше нет. Я ведь вместо Петровича дочитывал матанализ на втором курсе. Он, как всегда, взял, через две недели запил, спихнул на нас. Первые два семестра тащил Башмаков, вторые два пришлось мне. А там представляешь что? Кратные и криволинейные интегралы, векторный анализ, ряды Фурье – его в гробину мать… И не физики – математики, им все надо доказывать, вплоть до теоремы о неявной функции…
– Ну и порядки на вашей кафедре! – Куценко покачал головой.
– Наши порядки – не то слово. Когда я смотрю, что у Спивака и что у нас – кажется, что работаем в разных ВУЗах. У меня своей нагрузки на физфаке выше крыши, вся аудиторная. Плюс к ней еще четыре часа в неделю на матфаке, основной курс. Я читал, Петрович получал зарплату. В общем, устал до смерти. Собирался куда-нибудь поехать, в Турцию или на Кипр – но ты мне пустил ежа под череп. Может, не поеду, не буду тратиться.
– А я буду работать до упора. В свете грядущих событий хочу поменять колеса, себе возьму покруче, «Матизку» отдам жене. И сам понимаешь, в этом деле заочка – золотая жила. Ты же знаешь, кто там будет поступать?
– Знаю, бывал. Убогие, которых даже на паперти запиннают.