Врачи говорили, что нужно ложиться на комплексную реабилитацию, но Саше этого уже совершенно не хотелось. Ей нравилось всю неделю вспоминать прошлые приключения и предвкушать следующие, нравилась эта ночная свобода. Она пыталась найти – и даже почти высосать из пальца – аргументацию почему лучше пока ходить к частному массажисту, допытывала врачей, не будет ли так эффективнее, пока ребенок маленький и с эпилепсией ничего нельзя сделать. Врачи говорили то, что считали правильным, а дальше с мамой не спорили – ни к чему это было – поэтому она расценила молчание, как подтверждение своим правильным действиям.
За эти три месяца она отдалилась от Люси. Нет, они по-прежнему общались через день в Вотсапе, однажды увиделись в торговом центре, но встреча прошла напряженно, потому что нужно было совместить дела, поход по магазинам и утихомирить детей. Но, так как Саша не могла быть искренней – она хорошо помнила больной вопрос Люси – то они и не могли общаться на том близком уровне, как в больнице. Люси будто чувствовала, что с подругой происходит что-то плохое и все чаще писала настороженно, с плохо скрываемым, даже через текст, беспокойством. Саша не понимала, что дает повод так думать о ней? Все было в общем, даже совсем неплохо. А про свою отдушину она была вольна ни с кем не делиться.
– Завтра уже 7 месяцев, – написала Люси в Вотсапе, напомнив о дне, который Саша не любила, потому что тот показывал, как ___ мало умеет. – Так быстро летит время!
Саша послала смайл “фейерверк” и начала печатать ответ, как пуш-уведомление перетянуло внимание на себя. На почте ждало долгожданное письмо. Страховая, наконец-то, прислала положительное решение! Она, еле скрывая восторг, нажала на иконку файла и бесилась, что потребовалось целых три секунды, чтобы загрузить официальный документ. Глаза забегали по строчкам, выискивая сумму компенсации:
“Уважаемая…настоящим письмом уведомляем вас о продолжении разбирательства по вашему делу…есть основания признать ДТП от … не страховым случаем…”.
Телефон чуть не выпал из Сашиных рук. Она чуть не закричала в голос. Они хотят нагреть ее на миллион рублей. Миллион долбанных рублей за машину, на которые она собиралась жить ближайший год, пока не придумает как вернуться в рабочий строй, как зарабатывать деньги дальше.
Она беспомощно открыла два банковских приложения, чтобы посмотреть сколько у нее осталось денег, хотя и так все прекрасно знала. Она израсходовала все свои запасы на жизнь, массажи и частных специалистов для ____. За последние 3 месяца от почти полумиллиона (478965) рублей осталась ничтожная часть. На вкладе несчастная сотка тысяч рублей, 5967 на одной карте, 8340 на другой. Кредитная пока была нетронута, Саша ее хранила как зеницу ока на черный день, там обещанный лимит 200 000р. Не проживет и полугода, да какое там, и больше трех месяцев, даже если затянет поясок. Куда его уже затягивать то? Если только на шее.
Скоро они останутся совсем без денег и что она будет делать? Пойдет на работу? А куда ___? Сдаст комнату в своей квартире? Ни за что в жизни! Скорее станет ночной бабочкой в стриптиз клубе, в истерическом приступе хохота изошла Саша. Она все равно спит с кем попало, нужно и зарабатывать на этом, продолжала смеяться она. А потом осеклась. Потому что мысль не показалась ей очень уж глупой.
Как назло, именно в тот день, когда ей было так плохо, ____ явно не хотел придерживаться распорядка. Вечером он несколько раз кряхтел, переживая небольшие приступы – вот это да, Саша уже насколько спокойно называла пять приступов за день нормой, что можно было подивиться ее холодности – плохо ел, и долго не укладывался спать. Она еле сдерживала себя, чтобы не раздражаться на беспомощное, зависимое от нее существо, но получалось плохо.
Саша накрасилась ярче, чем обычно, чтобы перекрыть круги под глазами и нарисовать себе новую душу и, как только крепко уснул ребенок, вылетела на волю.
“Бабочка, ага”. Кукушка?
Сегодня нужно было что-то серьезнее коктейлей, чтобы ее расслабить. Бедность, как у тысяч матерей одиночек, да еще с нездоровыми детьми, почти стояла у нее на пороге. Где-то в глубине души Саша понимала, что это желание саморазрушения никогда не было в ней таким сильным, как сейчас. Оно нарастало с темнотой, атмосферой, отчаянием. Саморазрушение не изнутри, а снаружи, напоказ. Может, все-таки, вернуться домой, переждать душевную бурю там?
Нет.
Умирать надо с песней. Красиво, ярко, горько. Виски? Подойдет! Танцы? Да сколько угодно. Улыбки красивых мужчин? Да, пожалуйста. Еще виски? Бармен, наливай!
“Наливай, бармен, наливай. Я выпью за вас всех! За вас, прекрасные девчонки, тупые шлюшки, с лайтовой жизнью, жалующиеся в своем Инстаграме, что у вас “все хорошо, но настроение гавно”.
За вас, мужчины, ищущие секс на одну ночь с красоткой и без презерватива, но никаких обязательств, суки, главное быстрее кончить, никогда больше не видеться, и пусть она сама воспитывает ребенка, если ваше предохранение ППА не сработает.
За вас, игроманы жизни, проигравшие в пух и прах свою совесть и теперь затыкающие душевные дыры еще большими мыльными пузырями, которые рано или поздно, но лопнут.
За вас, бедные, обездоленные и больные, не имеющие поддержки от государства, понукаемые родственниками “сама такого родила”, “сама виновата”, осуждаемые заскорузлым обществом, за вас.
За меня.”
– Саша? – сквозь безумный грохот битов расслышала Саша и на секунду у нее внутри все упало. Это была Яна, ее лучшая подруга. Вернее, бывшая лучшая подруга.
– А ты здорово выглядишь, – не нашла Саша ничего лучше, чем сказать страшную банальность, оглядывая красное блестящее платье, свежий маникюр и идеально накрашенное лицо подруги. Ей захотелось принизить себя, горько паясничать, чтобы оттолкнуть Яну еще больше, чтобы никто не присутствовал на погребении ее жизни, чтобы падать было проще, когда не за кого держаться. Подруга ошеломленно молчала, но глаза ее говорили больше любых слов.
– Оу, красотка! – донеслось до Саши со спины. Симпатичный светловолосый парень у стойки бара позвал ее, а потом сам за два шага оказался рядом и поцеловал в губы. Он был очень и очень хорош как в сексе – отлично помнила Саша- так и внешне. Саша ощущала, с каким удивлением на нее смотрит Яна, как много вопросов хочет ей задать, сколько всего прояснить. Но…
– Пока! Увидимся, – крикнула подруга и растворилась в толпе. А Сашу опять подхватил на руки Руслан, продолжая целовать в губы, в шею, обхватывая одной рукой попку, а другой крепко удерживая за талию.
С этим молодым человеком она уже спала два раза, один – в туалете клуба, не изменяя соображениям безопасности, а второй раз они столкнулись в другом ночном заведении, и он уговорил ее поехать в отель. Саша, против своих правил, согласилась и они прокувыркались 2 часа, пока часы не стукнули 2:30 и грязной, пропахшей мужской животной силой, золушке не пора было возвращаться домой.
– Затусишь с нами? Я с другом, он милый, тебе понравится, – подмигнул Руслан, показав на высокий стул у бара, на котором сидел темноволосый, бородатый и очень красивый мужчина. – К тому же, – он похлопал себя по груди, там, где был карман рубашки, – у меня есть кое-что улетное. Уверен, ты заценишь.
Она не знала, что у него потайном отсеке, но была почти уверена, что это наркотики. А что?
Никаких завываний: где ты достал, зачем это мне, я не буду травить себя. Саша поправила задравшееся платье, слегка улыбнулась тому другу и изо всех сил прижалась губами к Руслану. В ней опять проснулась дикая кошка – больше похожая на дикую шлюшку, не ведающую бесммысленных дум. Жизнь крайне проста, если мы сами не отказываемся от самых разнообразных удовольствий, к тому же это очень поможет смыть горечь, которая отравляет Сашу изнутри…
Саше казалось, это всей жизни до этого момента, до этой таблетки просто не существовало, она родилась этой ночью и в такой потрясающей атмосфере: номер люкс отеля, куда они вскоре переместились из клуба, красивые мужчины пьют чистый виски, а ей мешают виски-кола, Руслан целует ее в губы, при этом поглаживая то ножку, то попку через платье, все смеются, она напропалую флиртует и наслаждается вниманием таких самцов. Вот уж ее свободные бывшие подруги позавидовали бы.
Вспышка. Сознание то гаснет, то вспыхивает тысячей огней, наслаждение жизнью, яркие краски ощущаются почти физически, и Саша улетает…
Руслан уводит ее в спальню, шепчет то, что нужно шептать в таких случаях, мгновенно стягивает платье – и она впервые не стесняется своего живота, темнота все скроет – целует соски и почти сразу встает на колени перед ней…вспышка… вот они оба у стеклянного в пол окна, он прижимает ее к холодному стеклу и входит…вспышка. он опирается на стекло, держит ее на весу и сам весь в ней, целует Сашу в губы …
И тут кто-то еще крепко обнимает ее сзади…
______________
На третью неделю в больнице Саша вдруг обнаружила, что ее обнимают. Даже не так – что это она почти виснет на Люси, потому что ноги подкашиваются от переживаний. Когда ей сказали на утреннем обходе, что операция назначена через день, то, не скрывая своих чувств, Саша пришла к Люси в палату и сказала:
– У ____ плановая операция. Что мне делать, чтобы не так сильно бояться?
– Ничего, – емко ответила Люси, которая достала памперсы из пачки, переложила их поближе к кровати, а потом расшифровала ответ: – Ты все равно будешь трястись, как осиновый лист. Но можно хотя-бы отвлечься. Какая операция?
– Эндоскопия, гидроцефалию нужно убрать, – глупо объяснила Саша, и почувствовала себя настоящей деревней.
– О, это ерунда, тут делают на раз, – махнула памперсом Люси, спасибо, что он оказался чистым, а то от энергичного движения дерьмово могло стать не только на душе у Саши. – Знаешь, я не могу тебя успокоить, но расскажу, как все происходит, чтобы ты успела морально подготовиться. Ну, ну, иди сюда…
И тут, на плече у рыжеволосой красавицы, в уютной комнате, которая все равно кричала больничными настроениями, Саша почувствовала, что может заплакать. Ей пришлось взять себя в руки, потому что это не то место для самых первых слез – только даст себе слабину и получит дикую истерику. Нет. Не время для таких выступлений. Но кулачок в сердце разжался. Люси гладила ее по спине, и Саша сильно к ней прижималась, не стесняясь слишком быстрого сближения, некоторой интимности момента, того, что до этого они лишь здоровались в столовой и перекидывались несколькими предложениями по поводу диагнозов детей.
Почему Саша вообще пришла сюда?
Да, это выглядело глупо, неудобно и, в некоторой мере, навязчиво. Ей просто хотелось тепла человеческого тела. Ей просто не хотелось больше быть одинокой.
Накануне операции, вечером, в Сашину палату постучал медбрат и велел взять ребенка и пройти с ним. Саша знала, что детей для трепанации полностью бреют наголо, за время ожидания не раз видела, как мамочки то стонут, выражая неудовольствие "зачем ребенка полностью брить", то молчаливо покоряются высшим силам – то есть врачам. Она не понимала первых – какая разница, есть ли волосы у твоего ребенка, если идёт речь о его здоровье? Детям для небольших операций выбривали только маленькую часть, именно такую, которой будет достаточно для манипуляций эндоскопа.
Медбрат – краем глаза она зачем-то заметила, что он молодой и хорошенький – отвёл Сашу с _____ на руках в кабинет, названия которому она так и не могла дать. Здесь с одной стороны стояла полка с детскими горшками и рыже-коричневыми, вареными-переваренными на тысячу раз клизмами, а с другой унитаз и несколько лавок. Ну и помимо вполне определенных слабительных действий оказалось, здесь ещё и бреют детей, которые с утра уже будут на операции.
В комнате уже была мамочка, лет тридцати, но миниатюрная, словно девочка, и с ней дочка лет трёх с длиннющими – судя по полу – волосами. Ребенок сидел на высоком стуле, болтал ножками и подпевал Маше из мультика, не обращая внимания на манипуляции и не желая облегчать матери задачу – добрить ее голову до идеально гладкого состояния обычной безопасной бритвой. Рядом лежали небрежно отброшенные ножницы, которыми видимо отрезали основную длину, электрическая бритва, чтобы короткие волосы превратились в мальчишеский ёжик. Саша встретилась с девушкой глазами и вздрогнула: такого отчаяния, беспросветного горя, затравленности и вечно отпечатавшегося испуга, она не видела так близко. Она поскорее отвела взгляд, села на кушетку и сняла шапочку с _____, чтобы медбрат смог выбрить нужную часть.
После инструктажа про кормление до общего наркоза, напоминании о времени – нужно быть в 7: 30 на посту медсестры – Саша с радостью вернулась в свою палату. Ее трясло от холода и одновременно она была так возбуждена, что не могла усидеть на одном месте. Заусенцы были уже отодраны до крови, ногти обкусаны, но она с неистовством вгрызлась в собственное мясо, желая – осознанно или нет – сделать себе больно, съесть себя и ментально и физически.
К утру, однако, это все прошло. Саша, хоть и поспала часа два – а может именно это и помогло – но уже не боялась. Будь, что будет, думала она пустой головой, которая работала уже на автомате. Откусив 2 раза от печенья, она оделась, и в 7:20 как штык, сидела на диване у поста. Странное спокойствие удивляло и даже холодило ее. Неизвестность, страх и ожидание внедрились в нее, став почти частью личности. Медсестра с папкой документов подошла к Саше, кивнула, мол, поднимайся, и повела в другой корпус через длинные коридоры, грузовые больничные лифты для персонала и лестницы. В небольшой – метров тридцать – комнатке на диванах расположились мамы с детьми разного возраста – кто-то читал книгу, кто-то просто вцепился в ребенка и смотрел в одну точку, несколько девушек перешептывались о своем.
Ожидание. И хоть тихо не было – нельзя было находится в больнице, в одном помещении с мамочками, у которых болит душа и не услышать новые истории – но Саша будто улетела мыслями на другую планету и слышала лишь гул: ааа… уу…еее.. ааа. В 11 утра Сашу, которая уже не чувствовала боли, так долго у нее крутило живот – нервы ушли прямо туда – наконец, позвал врач-анестезиолог. Он провел в соседнюю комнатку, дал время прочитать документы, подписать, а сам пока раздел и осмотрел ____.
– Операция не сложная, не переживайте – сказал анестезиолог, стараясь поддержать молодую мамочку, то ли потому, что Саша слишком жалко выглядела, то ли потому, что у него была такая работа. – До вас утром двум шунты уже поставили, а после вас операция на 6 часов будет, так что задерживаться долго не будем. Идите в палату, медсестра вас позовет, когда Павел Олегович закончит.
Саша кивнула и, когда отходила от стола, несколько раз оглянулась. ___ плакал, надрывая горло.
– Так правильно, так надо, – шептала она, выходя в коридор. Сначала уходить не хотела вовсе, но сообразила, что медсестра не сможет ее найти. Как же хорошо, что она спала так мало, мозг приглушил эмоции и снизил степень осознанности. Теперь она может не думать о вопросе – “за кого я по-настоящему переживаю на этой операции? За лежащего под холодным ножом нейрохирурга ______ или за себя?” – а покорно посадить попу на скамейку и ждать.
Через час – а может полтора или два, Саша и не подумала посмотреть на часы – медсестра проводила ее к реанимации. Она предупредила, что сейчас ребенок немного побудет здесь и, как только врачи решат, что все в порядке, можно будет поднять его в палату.
Опять ждать!
И опять она была не одна. Напротив, сидели родители еще одного прооперированного ребенка – все еще испуганные, смятые, но довольные, что все прошло хорошо. Мужчина, лет тридцати пяти, с умным взглядом, подтянутый и миловидный, но чрезмерно заросший бородой, женщина лет тридцати двух, со следами реального возраста, намного более помятая и с большим жировым “кругом” на животе, с предельно отросшими корнями волос.
Саша уже и не помнила, кто начал разговор, и с чего. Возможно, у нее спросили: “вы тоже из отделения нейрохирургии” и, как обычно, пошло-поехало. Обсудили условия больницы, хирургов – здешних гениев и святил – а потом перешли к тому, как кто сюда попал.