– Мы совершенно не ожидали, – рассказывала женщина, – и когда случилась беда, сразу разузнали куда надо ехать, и кто из врачей поможет. Для нас это был шок, вы не представляете какой.
– А сейчас опухоль вырезали, взяли материал на биопсию, – продолжал мужчина с некоторым подобием улыбки, тяжелой, но искренней, в которой ярко искрит надежда, – но врачи говорят все в порядке, это просто обязательная часть. Сегодня поставили шунт, мелочь, по сравнению с той операцией.
– Так что скоро домой, – потянулась женщина и зевнула два раза подряд, от чего у Саши непроизвольно разжались челюсти. – О, Боже, как я соскучилась по своей кухне.
Но тут за Сашей пришел врач, и она вскочила как ужаленная. Позже, проходя мимо родителей девочки, Саша им ободряюще улыбнулась, шепнула “Удачи вам!” и увидела теплый взгляд в ответ. Они с медсестрой прогромыхали каталку с ____ несколько длинных проходов, поднялись на лифтах, вкатили в палату, перенесли ____ в кроватку.
– Ну, вот и хорошо, – ласково сказала медсестра, задерживаясь на секунду в дверях. – Каждый час меряйте температуру, раз в 2-3 часа давайте по ложечке воды. Чуть что, сразу зовите меня.
– Спасибо! – поблагодарила Саша. Она посмотрела какое-то время на мирного ____ под наркозом, на его эластичную повязку, потопталась около детской кроватки, не зная, чем еще себя занять, чем еще помочь, а потом села на краешек своей постели.
– Как прошло? – спросила соседка, входя с пакетом бутербродов из холодильника.
– Хорошо, – выдохнула Саша, повторяя недавние слова медсестры. Теперь оставалось только делать, что говорят… и ждать.
– На, – протянула ей бутерброд соседка, – и выпей сладкий чай. Совсем себя уморила сегодня.
Саше повезло. Соседки по больничной палате менялись у нее не часто, как у некоторых девчонок, а, так, что она успевала привыкнуть к характеру другой женщины, а главное, ее ребенку. Через несколько дней после заселения Саши, к ним поселили бабушку с внучкой. У внучки была большая спинномозговая грыжа, которую удалили три года назад, повредив нерв и выписали, не обещая, что ребенок когда-либо будет ходить. Но много месяцев тяжелого труда, упорства, реабилитаций сделали свое дело, и милая девочка не то что ходила, а бегала и очень бойко разговаривала. Со старушкой было спокойно и полезно – Саша несколько раз выходила прогуляться до магазина, закупить продукты, оставив спящего ___ под ее присмотром. Хотя все равно она общалась больше с девочками, сталкиваясь в коридорах, в столовой, ну и в комнате Люси, с которой здорово сдружилась после первой операции. Последнее было самое удобное – Люси лежала в отдельной одиночной палате, но та была платной и бронировалась заранее, для постоянных, так сказать, “гостей”.
С “девчонками”, “мамочками” Саша находила общий язык легко, когда расслабилась и больше не была похожа на буку. Что такое кучка женщин, собранных в больнично-домашней обстановке долгое время? Это – истории. Это – настоящая жизнь, без прикрас, без Facetune – а как бы хотелось! – без особых успехов и достижений, без богатств, без личного пространства и времени на свои желания, но с верой в чудеса, а главное и самое устойчивое – с надеждой.
Когда, казалось бы, падать в депрессии ниже уже было некуда, выныривали истории о чудесах. Да, были и такие недалёкие, максимально дикие, “горе от ума” как называла их Саша, не представляя, что этим выражением делит их и себя линией, причем себя ставит выше. Они были разных полей ягоды, но ближе, чем каждый из них думал.
С детьми Саше было тяжелее всего – она на внутреннем уровне отторгала то ли возможность того, что такие малютки могут так страдать, то ли не хотела видеть и осознавать проблем, которые у нее будут с подрастающим ____. Ей хватило несколько почти бессонных ночей, когда она то и дело прокручивала в голове сотни – нет, тысячи! – раз слова доктора и пыталась расшифровать по-разному, выстроить на них воздушный замок веры, чтобы не потонуть в аду.
Надо отдать ему должное, врач не ставил себе целью запугать “мамочку” до потери пульса, не оперировал точными диагнозами, и выбирал чаще всего слова: “угроза”, “подозрение на”, но и не ободрял. Он нейтрально давал факты, с которыми – в результате своевременного и правильного лечения, а также реакции организма – можно было работать и сделать максимум для развития и дальнейшей жизни ребенка. Он сказал, что кроме всего прочего присутствует гидроцефалия, “водянка”, поэтому придется сделать операцию, а если она не поможет, поставить шунт для того, чтобы жидкость, ликвор, не скапливалась в мозге и не мешала развитию. То, что внешне на голове ___ гидроцефалия пока никак не отражалась, было связано с небольшой, но постоянно растущей степенью. После эндоскопии – Саша даже не спрашивала, что это, а просто загуглила – должно стать более понятно по поводу эпилептических приступов. Возможно, на мозг давят раздувшиеся желудочки, и, если гипотеза подтвердится, состояние станет легче.
Хотя это было не самым основным, насколько поняла Саша, эндоскопия была быстра и проста относительно других операций. Большой вопрос стоял по двигательным функциям. Голова у ____ болталась, как на ниточке, если не придержать, того и гляди отвалится. Тело – то мягкое, непослушное, как будто без мышц, то подернутое спастикой, которая, как надеялась Саша, хотя бы не приносит ему болезненных ощущений. Еще пока никто не знал, видит ли ____.
Так как он был маленький, двигательно могли поставить только диагноз “угроза ДЦП”, в неизвестно какой пока форме. Сколько бы Саша не упрашивала и не умоляла, если бы стала вообще это делать, врача, все равно бы не помогло. Никто ничего точно сказать не мог. ДЦП. Но в какой стадии и какая часть тела будет охвачена спастикой, какую конечность ему выделят для жизни и развития, ни один самый гениальный врач сказать не мог. “Зависит от реабилитации и ребенка”, только и пожимал плечами светила науки.
Какие есть варианты: ДЦП, но ____ сможет говорить, ходить, некрасиво и криво, но сможет; ДЦП, но он сможет говорить, сидеть и передвигаться на инвалидной коляске; ДЦП, но он сможет двигать ограниченно правой и левой рукой и головой, печатать на компьютере, не владея речью, но иметь сохранный интеллект; ДЦП, но он будет полностью обездвижен, сможет общаться, печатая на компьютере с помощью устройства, которое крепится к голове, а механический голос будет все озвучивать; ДЦП в любой степени, а эпилепсия погубит мозг, захватит в свои сети и не отпустит, каждый день отсчитывая сколько ему осталось жить, или мозг просто окажется несохранным.
Вариантов комбинаций было множество, от самых плохих, но удачных, если так можно было сказать в данной ситуации. Но что выпадет ____?
Неизвестность.
С одной стороны, отсутствие четкого непоколебимого диагноза было давало надежду и веру в то, что еще можно изменить, что все в твоих руках, силе воли, стремлении к победе. А с другой стороны самая страшная вещь на свете для человека, та что подкашивает нервы на раз и делает из здорового человека старого и седого в кратчайшие сроки – неизвестность. И Саше придется с ней жить, мириться постоянно.
После операции жизнь в больнице шла своим чередом, жизнь, в сущности, всегда идет вперед, невзирая на внутренние переживания отдельных людей. ____ восстанавливался, Саша ухаживала за ним с роботизированной точностью и внимательностью, но без эмоций. Она почувствовала облегчение, когда врачи сказали, что прошло все хорошо, что теперь нужно отслеживать эффект противоэпилептических препаратов и действовать “по предписаниям врача”.
Но ликвор был плохой, видимо, пошло заражение, и он был “грязный”, как называли это бактерицидное состояние на медицинском жаргоне. О ближайшем возвращении домой можно было забыть. Больница на неопределенное время оставалась их с ____ домом.
Через несколько дней они с Люси болтали после завтрака, обсуждали сериал, никак не желая расходиться по палатам, как тут Саша заметила знакомую женщину, разговаривающую с врачом.
– О, я знаю ее, наших детей в один день оперировали, – шепнула Саша Люсе, показывая на маму ребенка, с которой разговаривала после операции. Сейчас женщина выглядела жутко – страшные круги под глазами, худоба, бледность, взъерошенные волосы и неплотно застегнутый грязный халат. О просыпающейся тогда надежде не было и речи.
– Она постоянно воет последние дни, – сказала вездесущая Люси, мельком взглянув туда. Куда был обращен тяжелый взгляд Саши. – Громко, протяжно. Страшная история. У них с мужем четверо детей, это младшая. Ничего, казалось, не предвещало, но однажды малышка не встала с кровати, опухоль проявилась и задела мозжечок. Когда ее привезли, она рыдала, как белуга – девочки наши отпаивали валерианой ночью – но как только все более-менее прояснилось, постепенно успокоилась. Сделали первую удачную операцию по удалению опухоли, вторую – шунт поставили. А недавно пришли результаты обязательной биопсии. Есть повод повыть.
Рак. Это еще одна страшная вещь, которая пугает также, как слова “тяжелая инвалидность”. Саша часто слышала диагноз у пациентов нейрохирургии. Особенно, ей очень запомнился недавний случай с невероятно солнечной и позитивной девушкой, Катей, которая ходила по коридорам и в столовой с легкостью, которая присуща людям, не отягощенным серьезными проблемами. Саша каждый раз улыбалась ее очаровательной девятимесячной малышке, которую мама, как драгоценный сосуд, всегда держала на руках. Без подробностей, но кто-то из девчонок промолвил “у нее у девочки проблемы с ногами, а вчера поставили диагноз “рак”. Это было страшно, и Саша прослезилась, но хочешь-не хочешь, но это реальность и приходится с этим жить.
По отношению к ситуации, родителей можно было их разделить на два лагеря – циники и романтики. Циники видели мир только жестоким, неоправданно холодным, к людям относились с предубеждением и равнодушной опаской, они не верили в любовь, у них не сложились отношения и самым частым выражением было: “прожить этот день, делая то, что должен”. Романтики же, наоборот, стремились видеть мир сквозь розовые очки, путем веры в Бога или же настроя себя на позитивный лад, они могли восхищаться каждой мелочью, учились любить не только себя, своего ребенка и судьбу, но и других, не особо хороших людей, возможно они представляли себя святыми великомучениками, хоть никогда бы в этом не признались.
И где-то между этими полярными полюсами, миры которых не встретятся в этой жизни, и находилась Люси. Она была в меру весела, общительна, умела – или научилась за эти горькие годы, как сама потом не раз говорила – любить все хорошее в своей жизни, а от плохого быстро избавляться. У Люси был умеренно тяжелый ребенок – восьмилетняя Машенька и диагнозы на двоих: ДЦП, проблемы со спинным мозгом и ногами, вследствие чего она не сможет ходить, – у дочери, невозможность заниматься любимым делом – у матери. Надо сказать, Машенька по своему характеру походила на строгую сторону мамы – она усердно занималась, серьезно выбирала, кем станет, когда вырастет, интересовалась чтением, просмотром научных передач, научилась писать менее спастичной левой рукой и сочиняла первые стихи. Верхняя сторона тела выглядела у нее обычно – милая восьмилетняя девочка, а вот ноги висели, как тряпочки, вместо туалета ей необходим был памперс. Впрочем, принятие инвалидности у этой семьи дошло до того, что они могли посмеяться и пошутить над любой ситуацией.
Муж у Люси был. Вот просто “был”. Не был идеальным отцом, но уделял внимание Машеньке, не был олигархом, но его доходов с небольшого бизнеса хватило на дом в Подмосковье, машину для себя и Люси, постоянную реабилитацию для дочери и отпуск всей семьей. Это было уже ой как много по меркам остальных “мамочек”. Но вот Саша не могла понять их отношения друг с другом, потому что Люси рассказывала о нем, только как о “родном человеке”, “близком друге”, “отце Машеньки”, но не затрагивала сторону счастья в браке, а Саша и не спрашивала.
Люси была самодостаточной и чересчур яркой личностью, и при сближении все больше нравилась Саше. И фразочки, да, эти фразочки ее, обладали двойственным действием: ценным смыслом и неким пошловатым флером, как будто это были цитаты Вконтакте.
– Да, ты не должна знать о болезни в целом, – четко и несколько агрессивно говорила Люси. – Но ты должна знать все о болезни своего ребенка.
Или вот еще, но уже с морализаторством:
– Думаешь, нельзя сделать хуже искалеченному ребенку? Можно. Мамашки знаешь какие бывают, навидалась я. И случаев здесь на сотню фильмов душещипательных на Первый канал сразу. И детей о стены головами били и душили, одного ребенка убили. А уж покормить ребенка “чем-то вкусненьким” сразу после наркоза, а потом бегать ко врачу с фонтаном рвоты и верещать – это вообще классика бабенок. Если сейчас все более-менее благоразумно, то не думай, что так всегда.
И, как после узнала Саша, это было больным вопросом Люси, она была готова биться до последнего. Матери могут делать все: изменять, уходить или, наоборот, позволять вытирать о себя ноги мужу, быть не очень умными, но они должны сделать все, чтобы помочь своим детям. В остальном, что не касалось детей, Люси была свободных и очень юных, широких взглядов, Саша убедилась в этом после одного случая.
Как-то в субботу ночью, они усыпили детей, и в палате Люси собирались смотреть фильм на ноутбуке, как Саша вспомнила, что не захватила с собой пирожные.
– Пулей! – поторопила Люси. – Я ждала этого шикарного отдыха – когда просто посижу, попью чай и посмотрю интереснейший фильм от начала и до конца – целую неделю!
Саша усмехнулась, выскользнула и тихо прошла по темным коридорам к столовой и общим холодильникам. Больница словно вымерла, никаких звуков не было слышно даже отдаленно, лишь чпоканье резиновых тапочек о ступни. Она хотела бы ускорить шаг, но побоялась, что будет слишком громко.
Медленно: чпоок-чпоок-чпоок. Холодильник – пирожные – холодильник – шевеление сзади – чпоок-чпоок – дверь в столовую – взгляд вдаль, где коридор упирается в выход из отделения – неясная тень, которая открывает дверь и оборачивается, подставляя свое лицо и тело небольшому источнику света – тишина – дверь отделения закрывается – выдох.
Чпок-чпок-чпок-чпок-чп…
– Я…я встретила Вальку, она вышла из отделения. В двенадцать часов ночи. Может, надо было спросить? – задумчиво проговорила Саша, возвращаясь и плотно закрывая за собой дверь, ограждаясь от звонкого чпоканья.
– Сама разберется! – махнула рукой Люси. – Давай включай фильм и передавай мне самую большую пироженку – я заслужила…
– Может что-то случилось? Надо сказать медсестре? Она какая-то странно возбужденная казалась, – не унималась Саша, а потом вдруг вспомнила, что под халатом у Вали мелькнули черные капроновые колготки.
– Не надо, все в порядке, – видно было, что Люси что-то знает, но делиться не собирается.
– Куда она пошла?
– Не надо тебе знать. Да и я сама, что знаю, что не знаю, фиолетово.
– Почему это? – уточнила Саша.
– Потому что спит она с врачом, – еле слышно проговорила Люси. Хотя они сидели за закрытыми дверями, но такого рода информация требовала максимальной конфиденциальности. – И все, как обычно: все медсестры знают, она и он знают, что все знают, а его жена нет…
– Его жена?
– Да, она работает тут же, в пятом корпусе, тоже врачом.
Люси посмотрела на Сашино нахмуренное лицо и пожурила:
– Вот не надо, а. У девки дома муж пьет запоями, свекровь со свекром на голове сидят, золушку себе нашли, ребенок день и ночь вопит. Для нее реабилитация тут, как курорт. Ребенок сразу спокойный, она марафетится к нормальному мужику, сексом занимается, выдыхает и спокойно живет. Вот уж отчего мучится не стоит. Не осуждай.
– Но он, блин, женат! – повысила Саша голос в приступе несвойственного белопальтовства. – Надеюсь, это не наши хирурги.
– Не, наши кремень, ну, по крайней мере то, что я знаю. А то, что женат, ну не наше дело. Доносить его жене никто не станет. Блин, все, давай уже фильм смотреть, ну эти больничные мысли. На два часа меня тут нет – я переношусь в космос с Макконахью.