После этого случая Саша невольно начала присматриваться к Вале – небольшой, точеной девушке, не блиставшей красотой, но манящей за счет улыбки, мягкости, кошачьих жестов и мимики. Определенно, она была привлекательна даже здесь, в самом асексуальном месте в мире.
Но осуждение проникло глубоко в подсознание Саши и просто так расслабиться, убрать эту занозу по отношению к Вале она не могла. Ровно до того момента, как увидела лицо девушки, когда она разговаривала с мужем. Вся ее веселость сошла, казалось, на эти секунды, вообще лицо сошло с нее, постарело, обрюзгло, уголки глаз и губ опустились на несколько сантиметров вниз, плечи, если бы могли физиологически, прижались бы к полу. В голосе была слышна покорность судьбе, мужу, серому затягивающему быту, загнивающей жизни.
И Сашу отпустило. Всем нужен глоток воздуха, даже если это идет вразрез с моральными принципами. Да и какая мораль? Разве все в жизни должно быть черно-белым? Конечно, нет. Все грешат – так или иначе – но никто об этом не хочет говорить.
Ликвор по-прежнему скакал на одной и той же точки и все никак не хотел чиститься. Врач предлагал новые варианты лечения и все было, в общем, неплохо. Как тут случилось то, чего Саша совсем не ожидала – Люси выписывали, и она оставалась одна. Конечно, она знала, что рано или поздно это случится, ведь подруга не должна тут сидеть и караулить Сашу. Тем более, она и так задержалась, и пробыла целых два месяца. Но Саше все равно был грустно.
– Время быстро пролетит, – высказала Люси перед отъездом, когда они уже обнялись и подруга шла с последней сумкой к выходу. – Мы на Вотсапе, а как выйдешь встретимся у тебя или у меня в гостях.
– Окей, – улыбнулась Саша, а у самой на душе скребли кошки – больница стала такой привычной во многом благодаря Люси.
Но оставшийся месяц пролетел быстро – все те же лекарства, капельницы, биопсия, надежды на снижение показателей, бытовые разговоры в столовой с девчонками, с соседками по палате – сменилось две женщины – интернет, сериалы и фильмы с чаевничанием ночью. Но когда врач поймал ее в коридоре, постучал по медицинской папке ___ и сказал, что показатели в норме, значит можно ехать домой, Саша была счастлива.
– Нас завтра выписывают! – радостно говорила Саша каждой встречной “старенькой” девочке и те радовались вместе с ней.
Выписывают – значит состояние не критично, стабильно. Выписывают – это счастливый путь к своему устроенному быту: ходить голой если захочется, мыться в ванной и сидеть в туалете, сколько душа пожелает, готовить еду, самостоятельно выбирая рецепты, красиво одеваться, спать до десяти, не подчиняться больничному расписанию. Ей совершенно не хотелось думать, что отправлять домой еще могут потому, что сделали все, что могут на данный момент, а палату нужно освобождать, и так слишком долго Саша с ребенком были на продовольствии больницы.
Саша задержалась у ординаторской, задать еще пару вопросов про лекарства, но врача уже заняли и ей пришлось сесть на скамейку. Рядом сидела очень старая женщина и ложкой кормила мальчика в инвалидной коляске.
– Ты откуда? – скрипуче поинтересовалась она. То ли было одиноко, что больше не с кем тут, в коридоре поговорить, то ли это умение старушек разговаривать с кем угодно.
– Из нейрохирургии, – спокойно ответила Саша, чуть поворачивая голову и внимательнее разглядывая мальчика, что не укрылось от взора его бабули.
– Ты не бойся, смотри, тебе можно, ты понимаешь.
Саша выжала полуулыбку, но не нашлась, что сказать.
– А то ведь здоровые хуже больных. Рот откроют свой и смотрют. Залезли тут еле-еле в автобус, народу много, коляска неудобная. А я говорю, шо сидишь, помоги блин, дубина, или не глазей. Никогда ребенка что ли в коляске не видел? Да, скрюченные руки и ноги, спина горбатая, а вот говорит хорошо и добрый он. А ты вот смотришь, глаза только лупишь, а мне может неприятно, я в соцстрахе поругалась только что, этот мой в штаны наложил – прости, милый, что рассказываю, она понимает – а тут косые взгляды. Ну он поморщился, отсел. Пошли вы все со своими мордами, вот что я думаю. И молчать уж точно не буду! Если государство наше не заботится об инвалидах, о больных детях, то о чем вообще говорить. Надо в свои руки все брать.
Бабушка рассказывала, поправляя на мальчике слюнявчик – говорил он может и хорошо, но слюни пускал еще лучше. Как поняла Саша, интеллект у него был сохранен, речь присутствовала, а обижаться на косые взгляды он давно перестал, или не до конца понимал, что это такое, но зато здорово веселился, слушая бабушкино возмущение. А та продолжала:
– А дети другие, здоровые. Ума нет, вот и спрашивают, дак хошь не хошь сердце кровью обливается: “а что такой большой и на коляске”, “он дурак что ли?”, “а зачем он здесь?», “уходи”. И не скажешь же ничего, особо не цыкнешь, малехонькие, вот и не понимают. А этому-то обидно, он умненький. Тех родители, видать не научили, как общаться правильно. Дак сами родители тоже как гавно себя ведут, один мне сказал: инвалиды должны дома сидеть, чтобы моих здоровых детей не расстраивать”. Вот не сука ли он, я чуть не кинулась с кулаками. Потом красная от злости полдня ходила, вспоминая самодовольное, сытое лицо. Сам-то небось, и работает хорошо, и детей по развивашкам возит на машине, а не на автобусе холодном, деньги есть не только на еду, и одевается хорошо. И видите-ли говну этому наш внешний вид мешает.
Саша ободряюще улыбнулась мальчику, поймав себя на том, что за эти полчаса почти привыкла к его внешнему виду – перекошенному лицу, неровной улыбке, открывающей крупные, редкие кривые зубы и уходящую в горло трубку. Вот это надо сделать частью общества, частью толерантности и принятия. Первые минуты, как видишь – невольно отшатнешься, каким бы ты хорошим человеком не был, а вот если сделать частью культуры, встроить инвалидов в поле зрение людей, то кто знает, насколько проще им будет жить. Хотя бы морально.
Но потом, уже в своей палате поймала себя на мыслях, что рада, что _____ маленький, что его пока можно спрятать, никому не показывать. Но когда-то ведь придется. И тут ужас каждый раз возвращал ее на несколько ступеней принятия назад, откатывал со скоростью света. Она не могла себя представить рядом со внуком старушки, в переполненном автобусе, ругающейся со всеми прохожими. Она не могла бы пережить эти взгляды, которые пронзали бы ее сильнее мечей Люка Скайвокера.
Нет, нет, нет!
Утром она собрала вещи, забрала выписку с диагнозами на целый абзац, оставила пакет с несколькими видами конфет в коробках для медсестер. Врач в выписке – и лично несколько раз Саше – указал необходимость проведения МРТ головного мозга ближе к году и последующих решений об операции. А также дал направление в бесплатный реабилитационный центр и рекомендацию – которая звучала как приказ – каждый месяц проводить 10-разовый курс массажа, но не обычного, а такого который совмещался бы с эпи. И выпустил в реальный мир, к которому Саша была совсем не готова.
Она ждала старшую медсестру, которая ушла досканировать документы и неожиданно разговорилась с Катей, улыбчивой девушкой, у ребенка которой обнаружили рак. Но Саша узнала об этом не от самой мамочки, и поэтому прослушала всю историю сначала, вежливо кивая.
Катя говорила, говорила, придерживая бутылочку с молоком, чтобы ребенку было удобно пить. О том, как министерство здравоохранения долго не могли выдать документ на бесплатную госпитализацию, как в больнице, еще там, в области, путали анализы, врач уходила в отпуск и не могла расшифровать результаты обследований, как не верили матери, что это что-то серьезное с ножками и не забили тревогу на месяц раньше, как, наконец, привезли сюда и вырезали опухоль, которая не предвещала опасности, отдали ее на биопсию – а это обязательная процедура – и поставили диагноз – рак первой стадии.
– Мне очень жаль… – Саша до сих пор не знала, что говорить в таких случаях. – Она обязательно поправится!
– Да. Провели здесь первый курс химии, сейчас решают, стоит ли нас переводить в другую клинику или положат в отделение в этой больнице, в другом корпусе.
– Как ты держишься? – не выдержала Саша и буквально впилась в лицо девушки, как будто хотела услышать мудрость, на которой можно впоследствии выстроить позитивное убеждение.
– Я просто верю, что мы со всем справимся.
И дальше она сказала одну-единственную фразу, которую Саша впитала и потом часто воспроизводила в памяти в особо трудные времена:
– Однажды ты перестаешь плакать, потому что проблем становится так много, что нужно их хладнокровно решать, а не эмоционировать.
А когда начнет плакать Саша?
_____________________
Открывать глаза было тяжело. Она попробовала, но не с первого и со второго раза не получилось – веки медленно смыкались назад. Но будильник не умолкал – звенел, визжал, теребил Сашины непротрезвевшие нервы. Она попробовала еще раз и постепенно веки, как каменные глыбы вечности, сдвинулись, обнажая зрачок.
Где она?
Приподнялась на локтях и несколько секунд вглядывалась в полутьму. Все тот же шикарный номер. Рядом с ней на огромной кровати расположилось мужское тело, через пару минут с другой стороны кровати Саша разглядела еще одно. На нее дохнуло холодом, и она осознала, что одеяло спало до живота и голая грудь покрылась мурашками. Под одеялом на ней тоже ничего не было. Она инстинктивно прикрыла живот руками.
Память возвращалась кусками, и вдруг ее передернуло от воспоминаний самого яркого, дикого, необычайно опьяняющего секса за всю жизнь. Низ живота приятно заныл, обнажая все чувственные зоны, которые одновременно и синхронно были затронуты этой ночью.
Звук опять возобновился, и Саша поняла, что такой знакомый будильник звонит именно на ее телефоне. Но она не ставит оповещения на ночь, что за глупость?! За ту секунду, пока рука тянулась к телефону, мозг уже осознал, а экран холодно подтвердил догадку:
7…
7:00!
Семь ноль-ноль утра!
Пока Саша вызывала такси, искала свое белье – да все безрезультатно, так и уехала, оставив его на память Руслану и этому другу, имя которого не запомнила, в отличии от кое-чего другого – спешно одевалась, ее глаза, казалось, ввалились в глазницы. Она была сгустком нервов, и чтобы что-то не взорвалось в голове, старалась найти правильные слова и успокоиться. “Я всего на 4 часа дольше обычного задержалась, в те разы ____ спал до 8 утра не просыпаясь, я сейчас приду, он дрыхнет, облегченно вздохну: вот я дура”.
В прихожей рядом с ключами лежала смятая и забытая кем-то в кармане, а потом вытащенная на волю, тысяча рублей. На такси хватит, решила Саша и быстро схватила деньги в кулак. Слава богу, никто из мужчин не проснулся, вот уж ей не хотелось представать в таком виде, а тем более оправдываться, куда она собралась в такую рань. Она хотела остаться для этих ребят ночной феей – легкой, порочной, но такой восхитительной. Словом – не собой.
В лифте она посмотрела на себя в зеркало. Да уж, видок был еще тот – глаза, как у панды, с размазанной тушью, взлохмаченные волосы, засосы на шее, а один у самого рта – неприятный, саднящий на утро.
“Ничего” – шептала она самой себе, пока ехала в такси, – “это все ерунда, мелочи, главное сейчас добраться до дома, а там… все будет как обычно. Что у нас по плану? Прогулка по ТЦ в коляске, а если будет хорошая погода, надену горнолыжный костюм и пойдем в парк. Да”.
Машина остановилась у подъезда, Саша увидела соседку с нижнего этажа – обычно благожелательную и совершенно древнюю бабульку. Вот уж никого она не рассчитывала встретить и хотела прошмыгнуть незамеченной. От нее пахло сексом, терпко, мускусно, кисловато и, казалось, это чувствовали все вокруг.
Она выскочила из такси, почти кинув водителю бумажку, совершенно забыв застегнуться или натянуть капюшон.
– Какая мамашка из тебя, ааа!? – плюнула на землю старушенция и встала в дверях, поднимая подслеповатые глаза на помятую Сашу. Она опешила, но времени для перепалки не было. Она протиснулась между старушкой и дверным проемом, запрыгнула в удачно подъехавший лифт, стараясь унять сердце и выбросить из головы цепкие слова соседки. Она и так это знала, но предпочитала, чтобы соседи думали по-другому.
Лифт остановился, и Сашино сердце замерло. Крик ___ был слышен на весь этаж. Трусящимися руками, она еле-еле вставила ключ в замочную скважину, захлопнула за собой дверь так, что у соседей явно отвалилась штукатурка, и промчалась в комнату к ребенку. Он беспомощно лежал в кровати, голова покраснела и, казалось, вот-вот увеличится в размерах, тело застыло в судороге, памперс протек и вся простыня под ___ была в желто-коричневых разводах.
Саше будто дали оплеуху со всей силы, и в голове зазвенело. Сильнейший приступ.
И опять телефон в режиме дозвона: 103.
Гудок, гудок, скорее…
Глава 3. Суки
“Я не виновата.
Нет, не виновата. Врачи сказали, такое могло случится в любой момент, и я ничего бы не поделала. Только скорая.
Поэтому я – не виновата.”
Да что толку убеждать себя в том, во что уже нельзя поверить?
Врачи скорой, которые прибыли через час, собрав все утренние пробки, направились сразу в комнату, равнодушно скользнув взглядом по Саше. Следом два крепко сбитых медработника прошли мимо нее с носилками. В Сашином замедленном сознании казалось, будто они двигаются со скоростью пули. Вот они потрогали пульс, отодвинули веки, сделали успокаивающий укол, вот переложили уже чистого – с трясущимися руками, но Саша поменяла пеленки перед приходом врачей – ребенка на носилки и сверху укрыли одеяльцем.
Врачи действовали слаженно, ровно, без эмоционально, хотя Саша понимала, что они с большим вниманием относятся к таким детским вызовам. Самый молодой – не по возрасту, а по опыту работы в скорой помощи, уставился на нее.
– Да, я потаскушка, займитесь лучше ребенком, – прямо глядя ему в глаза, горько парировала Саша на невысказанное осуждение, чем выдала свое тяжелое, почти депрессивное отчаяние. Она не хотела и не понимала, как при всем своем состоянии можно вести себя пошло, как заправская проститутка, которая потеряла свою, честь и достоинство и ниже падать уже некуда. В самом деле, куда?
В эту ночь она долго тусила, приняла ЛСД, мало спала и ей больше всего на свете хотелось рухнуть в кровать. Она бы даже не удивилась, если бы потеряла сознание в кресле, пока ждала скорую. Но на деле, ее рецепторы и нервное состояние были приглушены, потому что еще не кончилось действие опасного вещества, дурманящего мозг. Она чувствовала слезы на лице, но в душе все было тупо, сухо и почти не больно, будто кто-то хотел оттянуть момент столкновения с реальностью, а потом ударить по сердцу со всей мощи.
Молодой врач велел взять документы – а они были всегда собраны в отдельную папку – и в процессе поездки до больницы отвечать на вопросы, чтобы заполнить карточку вызова и уточнить все нюансы диагнозов и состояния здоровья. Чтобы не доставлять удовольствие другому больничному персоналу, она быстро кинула в сумку пару нужных вещей, документы, натянула джинсы – грязные, с жирным пятном непонятного происхождения, и первую попавшуюся футболку и выбежала вслед за носилками. Мысли крутились и вертелись, и почти не хотели оформляться в единые рассуждения. Ей становилось все хуже и хуже с каждой минутой.
Голова была чугунная, весила не меньше ста килограмм, глаза плохо фокусировались, а желудок находился в странном предрвотном состоянии – когда думаешь, что сейчас вырвет, но не рвет и тебе становится еще хуже.
“Хоть бы он выжил…хоть бы мозг не пострадал…так мне и надо, суке…суке…суке…” – думала Саша только потому что должна была думать похожим образом.