Безмолвное «прости» и торопливый мой ответ:
— Я не сержусь…
И я не сердилась. Я вообще старалась молчать, наблюдая, как усталые воспалённые веки смыкаются, когда медсестре удалось поставить капельницу.
Я думала, что он уснёт, но как только последняя капля лекарства из системы перетекла в вену, а я закрыла клапан, Лёня снова открыла глаза.
— Лучше? — улыбнулся Акимов, выглядевший теперь заметно бодрее.
— Намного, — усмехнулся Лёня. — Впервые за утро чувствую себя человеком. И знаешь… есть у меня желание послушать, что скажет Степаныч. Он же видел показания приборов всех трёх пультов. Он…
Лёня было осёкся, но уже поднимающийся с кровати Александр поддержал:
— Хорошо, что Степаныч здесь. Я бы тоже его послушал.
— Сестра, сестра-а-а, — позвал Александр вовремя появившуюся медичку. — Не могли бы вы снять эту штуковину. Уже прокапало.
— Лучше? — улыбнулась женщина, вынимая иглу.
— Намного, — в усы усмехнулся Александр. — Спасибо.
Но, несмотря на браваду, оба они поднялись не без труда, и надежда на то, что всё ещё может обойтись, лопнула как мыльный пузырь, когда я ухватила взглядом гримасу боли, проскочившую по лицу Лёни.
— Мне тебя тут подождать? — спросила я у Лёни.
— Зачем? — удивился он. — Ведь ты — это всё равно что я, только в другом теле.
И это неловкое признание заставило меня покраснеть до кончиков ушей, вцепиться сильнее в его руку и проследовать по коридору, где всё ещё толпились люди.
Мне предстояло увидеть Степаныча. И несмотря на то, что имени и фамилии Александр и Лёня не называли, я сразу поняла, что речь шла о руководителе эксперимента Дятлове.
…
Несмотря на то, что другие палаты были заполнены, ну, или по крайней мере никто больше не томился в одиночестве, Дятлов находился в помещении один.
Он уже успел переодеться в больничную пижаму, получить пару капельниц и, судя по всему, избавиться от иголок самостоятельно. Об этом красноречиво говорил чёрный синяк в сгибе локтя и беспомощно повисшая на пустой бутыли система. Медсёстры так не делали, сразу убирая инвентарь.
Мне показалось, что до нашего прихода человек этот беспокойно метался по комнате, размышлял. Густые его тёмные волосы, обильно тронутые солью седины, были всклокочены, а поза казалась напряжённой сверх всякой меры.
Он стоял у окна, опираясь на спинку кровати ладонями, но смотрел вовсе не на улицу, а в одну точку прямо перед собой. Кустистые брови, придававшие и без того строгому лицу ещё большей мужественности, были сдвинуты на переносице, а поджатые губы выдавали запущенный мыслительный процесс.
Признаюсь, Дятлова я представляла по-другому. Более старым, наверное. С бородкой и животом.
Но передо мной предстал не мужчина — скала. Эдакий крепкий как дуб сибиряк с орлиным взором и подтянутым телом, глядя на которого сразу становилось понятно, что физической и умственной нагрузками Анатолий Степанович не пренебрегает. Дятлов выглядел едва ли старше Акимова.
Войдя, мы не спешили заявить о своём присутствии. Александр и Лёня замерли в дверях, а я и вовсе укрылась за их спинами.
Не знаю, сколько мы так простояли, пока Александр не сказал громко и чётко:
— Степаныч, ну что? Как оно?
— Саша, Лёня, ну, здорово, что ли, мужики. Да ничего, хапнули немного, но жить будем.
Дятлов в два шага преодолел расстояние между нами, пожал руки обоим. Когда же очередь дошла до меня, мужчина замер в немом вопросе.
— Это Тая, — представил Лёня, более ничего не прибавив.
— Дятлов, — коротко представился Анатолий Степанович, а затем пожал и мою руку тоже. От этого рукопожатия у меня едва ли не хрустнули кости. Впрочем, оно явно означало, что я могу остаться. Однако, на этом гостеприимство закончилось.
Я дожидалась приглашения сесть, но Лёня просто подвёл меня к прикроватной тумбочке и, за неимением альтернатив, усадил не неё. Мужчины же встали вплотную и… снова стали обсуждать то, о чём я слышала уже несколько раз. О том, что произошло на станции.
Я не мешала, сидела себе тихонечко как мышка и всё поражалась, что говорили они в точности то, о чём я читала. Но вместе с разговором приходило жуткое понимание, почему Лёня ничего не смог сделать. Почему никто бы не смог. Мужчины обсуждали провал по мощности, после которого было принято решение эту мощность поднимать.
— Где была ошибка и была ли она? — беспомощно повторял Дятлов. — Мы действовали согласно регламенту. Мы не нарушали ни одного пункта. Не было причин усомниться в том, что все системы работают исправно.
— Хорошо бы посмотреть, что даст «машинка», — вставил Александр и остальные согласились: «Дело говоришь». Я вообще не понимала, о чём речь, но в память врезалось про «поднятие мощности». Что-то было в этом знакомое. Знакомое-порочное. Но что?
— «АЗ-5». Я в толк не возьму, почему взорвалось после нажатия кнопки? Этого просто не может быть! Это невероятно!
И сразу после этого восклицания в дверь заглянула наша знакомая медсестра и очень недовольным тоном заявила:
— Я их по всей больнице ищу, а они тут светскую беседу ведут. Акимов, к вам, между прочим, жена. Но сюда не пущу, не велено. Спускайтесь. Да и вы, девушка… пора бы уже и честь знать. Здесь режим. Здесь больные люди.
Она всё ещё ворчала, когда Акимов, быстро распрощавшись с Дятловым, виновато уточнил: «Я попозже вернусь».
Лёня же дёрнул меня за рукав и попросил вполголоса:
— Давай вернёмся.
— Тебе хуже? — спросила я и, глядя в бледнеющее его лицо, поняла, что вопрос был задан чисто риторический.
— Иди, скорее. Я сейчас догоню. Спущусь за водой и тотчас вернусь.
Лёня исчез за дверью, а я… отчего-то я на секунду задержалась.
Дятлов замер в той же позе, в которой мы застали его, когда пришли, будто завершился какой-то очередной, ведомый только ему цикл. Его взгляд снова был направлен в пространство, и он, казалось, вовсе не замечал ничего вокруг. Но уйти молча я не могла. Я замешкалась на секунду, молвив неловкое:
— Д-с-с-виданья.
Он не сказал мне прощальных слов в ответ. Но вместо того его взгляд будто включился на секунду. И он спросил:
— Тая? Я всё думаю о том. О том, Тая, что было бы, не подними мы мощность повторно.
— И… что было бы? — спросила я рассеянно и не понимая, о чём речь.
— Всё в любом случае случилось бы. Теперь или потом.
Я не стала больше говорить ничего. Я тихонько шмыгнула за дверь. Я снова бежала… мне надо было оказаться рядом с Лёней.
Он лежал с закрытыми глазами, и к вене снова тянулась система. Капельки лекарства медленно попадали в неё и…
Я тоже медленно подошла и тихонечко села рядом.
Я на самом деле думала, что он спит, потому и позволила сдерживаемым слезам убежать по щекам под воротник водолазки. Я была уверена, что он не видит, поэтому вздрогнула в ответ на вопрос:
— Ну почему ты плачешь? Всё же сердишься?
— Нет. Нет, Лёнечка, нет, клянусь. Но ответь мне на один вопрос: почему ты всё же пошёл туда, где опасно? Ты ведь знал, что нельзя идти!
Он замолчал, и показалось, что я не узнаю ответа на свой вопрос, но после минутной паузы, затянувшейся, наверное, на век, он ответил:
— Тая. После взрыва пропали двое. Два станционщика, товарища, друга. Мы пошли искать. Не только я один: в основном все, кто мог покинуть свои места, пошли искать, арматуру тягать и стараться хоть что-то сделать. Тая, я не мог даже представить масштабов произошедшего и как мой разум, моя совесть отреагируют на это.
— Значит, ты поступил по соображениям совести? — не дала закончить ему я.
— Именно, — ответил Лёня и улыбнулся. И я поняла, что для него самым главным было то, чтобы я поняла и приняла его поступок.
Я приняла, хотя и НЕ поняла.
Зато я придвинулась чуть ближе, склонилась над ним.
— Я, наверное, такой уродливый, — усмехнулся Лёня. — А ты такая… ослепительно-красивая.
— С ободранным подбородком и «фонарём» в полщеки — сама красота, — попыталась пошутить я. — Лёня. Поверь, мне всё равно, как ты выглядишь.
И в подтверждение своих слов я губами коснулась его лба.
— Это может быть опасно, — прошептал он так, чтобы не услышал вернувшийся в палату Александр, обнимавший трёхлитровую банку молока. — Может, тебе лучше домой пойти?
— Никогда в жизни! — заявила я в ультимативной форме.
И я сидела рядом, пока солнце не стало клониться ко сну. Я сидела до тех пор, пока в палату снова не зашла медсестра и не приказала:
— Так, Акимов, Топтунов, Савченко, Михалюк, Серов — будьте готовы. Вас переводят в другую больницу. В Москву.
Я едва ли не кричала. И, наверное, это отчаяние в полной мере отразилось в моём взгляде, потому что Лёня понял. Понял, но не дрогнул. Он крепко сжал мою руку и вдруг отчётливо произнёс:
— Тая. Я не умру. Я буду бороться до последнего, слышишь? И ты. Ты держись тут. Я дам телеграмму.
— Кому?
— Тебе.
— Не за чем. Я еду с тобой.
— Нет.
— Да. Что из вещей тебе принести? Я сейчас пулей домой и вернусь. Что тебе нужно взять с собой?
— Паспорт, — не стал спорить он, и взгляд его потеплел, наполнился надеждой. — Паспорт и ещё… возьми другие очки. Моими нельзя пользоваться.
И я бежала вновь. По спокойным ещё и живым улицам Припяти. Я бежала изо всех сил. Пока не увидела ставший родным подъезд. В спешке я даже не сразу заметила, как изменился пейзаж вокруг. И пока доставала ключи, не сразу увидела выходящего из подъезда человека, на которого налетела со всего маху. Рассыпаться в любезностях и извиняться мне было решительно некогда, а потому, неловко отпихнув парня в сторону, я на ходу пробубнила: «Ты-эт-прости, пожал-л-ста» — и поскакала по лестнице.
— Эй, — окликнул он меня уже на подходе к следующему пролёту.
Я обернулась и увидела… Лёню.
========== Глава одиннадцатая, в которой Тая пытается анализировать на фоне сильнейшего удивления в жизни ==========
Я с рассвета тупо прячусь от света,
И, крадучись, пытаюсь подобраться к окну.
Прошлой ночью я видел точно,
Как ты надувала на небе Луну.
С. Бобунец
«Ву-у-у-у-уф», — гулко хлопнула за спиной дверь, обитая вишнёвого цвета дерматином, отделяя от потрясённой меня нечто сознанию необъятное, необъяснимое. Будучи не в силах устоять на ногах, я буквально стекла вниз по полотну и осталась сидеть в позе тряпичной куклы: собственные руки, ноги и даже мозг — отказывались подчиняться. Тот лишь лениво транслировал отдельные кадры хроники событий последнего получаса, словно желая окончательно закоротить сознание.
Виделся мне Лёня, лежащий на больничной койке. Багрово-красное отёчное лицо его казалось ещё более воспалённым на фоне белоснежной наволочки с печатью «МСЧ №126». Я кричала… как вдруг на смену виденью приходило новое: совершенно здоровый и смущённый Лёнька, встретившийся мне по дороге домой, куда я бежала за ЕГО очками.
Лёня говорил почти те же самые фразы, что я слышала буквально шесть дней назад. И ими он будто намеренно направлял наш диалог по уже известному сценарию, будто написанному кем-то свыше. За нас и для нас. Сценарию, который мы не в силах изменить…
«День сурка, да и только», — произнесла я и закрыла глаза. Разговаривать с собой вслух становилось едва ли не доброй традицией.
Однако, долго причитать я не умела. Когда первый шок понемногу стал проходить, ко мне вернулась способность мыслить конструктивно и… распирающая грудь радость, что Лёня жив и здоров. Мне были неинтересны причины, главное, что он снова смотрел на меня с неукротимым интересом, говорил то, что я уже слышала, а значит… значит… нет, мне было просто необходимо проверить свою гипотезу!
Недолго думая, я выскочила во двор и понеслась по знакомому маршруту.
«Энр-ге-тик» сегднш-ный», — запыхавшись попросила я продавца, звякнув о блюдечко монетками. И когда я вцепилась в газету, заметила её взгляд. Думаю, в женщине отчаянно боролось воспитание и желание покрутить пальцем у виска. Чтобы второе окончательно не побороло первое, прежде чем развернуть издание, я отошла в сторонку и села на лавочку, едва переводя дыхание.
— Двадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, — прочитала я и тут же, улыбнувшись, кое о чём вспомнила. Да! Три ярко-жёлтые полосы, отпечатавшиеся со свежеокрашенной лавочки, уже знакомо перечеркнули будущее моих джинсов, хотя предупреждающая табличка красовалась совсем рядом. Мне хотелось плакать… но и смеяться хотелось тоже.
Домой я шла, нет, бежала, едва касаясь земли. Вот-вот навстречу из-за поворота должен был появиться Лёня с авоськой, наполненной продуктами. Так и произошло. Равно как и его робкая попытка продолжить «знакомство». Сердце пело от возможности пережить все эти моменты заново. Потихоньку в чёрном болоте, разлившемся внутри, расцветали лилии. Но если я уже горячо любила, Лёне только предстояло проникнуться симпатией. И ещё… ещё впереди у нас была почти целая неделя. Неделя на то, чтобы поговорить о катастрофе и разработать план по спасению мира.
Я пообещала себе, что на этот раз не стану тянуть.
Однако то, что у Вселенной присутствуют свои коррективы для моих блестящих идей, стало понятно как-то сразу. И если Провидение позволяло исправить некоторые откровенные ляпы в виде начинки для пирожков, то основная канва событий могла похвастаться полным отсутствием гибкости и вариативности. Даже диалоги, происходившие между нами, до противности напоминали те, что предлагают компьютерные игры, когда, например, на одну фразу игрового персонажа всплывает меню в виде трёх возможных вариантов, непременно ведущих к определённому ответу.
Однако, унывать мне было решительно некогда, и в те минуты, когда Амур терял бдительность, я отчаянно разыскивала возможность выложить Лёне всё сразу, с ходу. Я не боялась быть непонятой, не боялась, что он рассмеётся в лицо. Во-первых, слишком чётко перед моим внутренним взором стоял его образ с радиационными ожогами, очень мотивирующий к действию, а во-вторых, я бессовестно жульничала знала, что по природе своей Лёня просто совершенно не способен на издёвки, насмешки, что в любом случае он выслушает внимательно.
Но снова и снова мои планы, точно деревянные корабли, налетевшие на скалы в шторм, рассыпались в щепки. И как только я настраивалась поговорить, нащупывая в кармане заветный смартфон, Лёню тут же что-то отвлекало. Доходило до абсурда, и когда в очередной раз я решилась, в дверь Лёни (а мы находились именно у него) постучали, будто пожар бушевал во всём подлунном — кроме этой квартиры — мире, и Лёне ничего не осталось, как пообещав мне: «Минуточку», отправиться открывать.
Нужно ли говорить, что через минуточку и даже через час он не появился? Подоспевший сосед похитил Леонида для устранения коммунальной аварии на даче в виде лопнувшей трубы. Да, Вселенная будто пыталась сказать: «Дорогая Тая, ты дура, тогда, в первый раз момент для разговора ты выбрала более удачно. Не лучше ли подождать?»
И я ждала. Ждала туристической вылазки на берег реки, как еврей — манны небесной. Ждала разговора с ничуть не меньшим волнением, чем впервые, попутно внимательнее приглядываясь к жителям Припяти и даже разыскав новых «старых» знакомых.
Я не отказала себе в удовольствии прийти во двор к Акимовым с раннего утра, чтобы увидеть, как они, держась за руки, ведут своего сына в детский сад. Мне нравились улыбки на их безмятежных лицах, нравилось тепло, исходившее от них.
И снова воспользовавшись «Столом справок», я разыскала дом Дятлова, застать которого мне удалось только на вечерней заре. Нет, я не думала подходить к нему, понимая, что лучше Лёни кандидата на роль спасителя мира всё равно не сыскать. Просто соблазн увидеть, как Дятлов выглядел до аварии, был очень велик. И надо сказать, что был он самым обыкновенным, если не считать осанки и стати, по-видимому, приобретённой из-за здорового образа жизни. Вот и теперь Дятлов предстал передо мной в олимпийке и трениках, разминающимся перед пробежкой.
Удивительно. Снова в воздухе воцарились мир и спокойствие, маленький городок казался беззаботным под карамельными лучами весеннего солнца. Я понимала, что в дела Вселенной вмешаться мне всё же предстоит, но только тогда, когда она сама предоставит возможность.