На вид мужику лет сорок. Высокий, поджарый, лысоватый, чернявый. На кавказца похож. Говорит на чистом русском, без акцента. Мы ведь не забываем про слух о чеченских террористах... Кстати, с брюшком. Ерепенился: "Да вы не понимаете, на кого руку подняли! Система вас в порошок сотрет и фамилии не спросит..." Да мы, вроде, ничего ни на кого не подымали. Живем себе - хлеб с маслом жуем. Нами же, кстати, выращенный хлеб и взбитое руками Автономовны масло. Не нахлебники мы и не намасленники.
В пылу довольно ленивой перепалки (все же кавказская кровь в нем есть, но не шибко горячая...) пленник выдал:
- Ну, а как же еще, если у вас тут... секта?
- Какая такая секта? - парировал дядя Вася.
- Ну, эта, как ее, бишь... тоталитарная.
- Ага, значит. Вот с этого места, пожалуйста, поподобнее...
Артур и выложил нам. Альтернативную историю нашей слободы. Оказывается, пока мы здесь обитаемся, в недрах специальных служб копился обильный материал о Беловодье. Якобы внутри периметра поселились сектанты, приверженцы некоей страшной религии. Неизвестно фээсбэшному начальству, кто нашей шайкой-лейкой заправляет, но есть предположение, что нити тянутся за рубеж. Мы уже несколько лет находимся в "оперативной разработке". Возможно, у нас тут "база экстремистов", задумавших государственный переворот. А с экстремизмом сейчас в стране жестокая борьба. О, как.
Артур умело все же уходил от вопросов на тему, кто организовал операцию, что за люди в лагере, какова их цель, какая роль отведена лично ему. Ясно было, мы повязали немаленькую шишку. Артур, почувствовав, что опасности для его жизни нет, стал вести себя немного развязано. Даже отваживался на едкие замечания. Например, увидев Люсю, цокнул языком: "Нехилая у вас тут житуха, екарный бабай!" Люся обворожительно улыбнулась. Я почувствовал, как к моему лицу прилила кровь ревности.
Однако, суббота, банный день. Несмотря на осадное положение, несколько банек у нас топиться. Полезная привычка - дело святое. Артур не отказался посетить баню. Охрану, конечно, мы не ослабляли. По традиции, "с устатку", положено принять. Мне нельзя, я с самогону нашего, на болотной клюковке настоянного, дурной становлюсь. Но все равно рядышком сидел, бдел, значит, со своим "англичанином".
Мужики хватанули - разок, другой. Крякнули, еще хватанули. Убрали. Не след расслабляться. Пленник тоже не отказался принять. Размяк. Я приметил, на шее его почему-то пуля на веревочке висит. Вопрошает:
- А в курсе вы, почему англичане Англо-бурскую войну выиграли?
Раскрасневшийся дядя Вася:
- Ну, я, к примеру, в курсе. Вы другим поведайте.
- Хорошо. Буры пленных принимали как гостей. Уважали, значит.
- Ну, и? - Вопросил Игорек. Кажись, наш спецназовец почуял своего, как рыбак рыбака. Как минимум, в вопросе звучали нотки уважения.
- Вот и ну. Англичане откармливались, убегали и... мочили со всей жестокостью. Без жалости.
- Зачем?
- Чтобы подчинить.
- Нормальный ход, - дядя Вася вступил несколько нервозно, - И зачем их подчинять? То бишь, нас...
- Не мое дело. Приказ.
- Па-а-анятно. Это значит, только жестокость и еще раз жестокость?
- Примерно так... - Похоже, Артур и сам был не рад, что затеял дурацкую дискуссию. - всякая силовая операция не предусматривает... гуманизм.
- И что же... нельзя по-нормальному договориться и разойтись? В сухую...
- Не-а. В сухую невозможно.
- А как тогда?
- Как, как... Маленьких - пиз...ть, больших - убивать. Более эффективного способа подавления сопротивления человечество пока что не придумало. А шуры-муры - это для мирового кинематографа. - в пленнике вновь взыграло кавказское - уж мне ли не знать... У меня знаешь, сколько таких операций в послужном...
- Операций, говоришь... - дядя Вася поглаживал бородищу, вид его был задумчив, глаза зло глядели на малосольный огурец, насаженный на вилку. Дед приподнял руку, повертел огурец... и с громким хрустом откусил.
-- Моя непутевая жизнь
Даже и не знаю, что про себя-то рассказать. В смысле, хорошего. Сплошная цепь несуразностей да бяк. Рожден я не знаю где, не знаю, от кого и кем. Нашли меня на станции "Дно", в пятидесяти метрах от здания вокзала, между путями; был мне при обнаружении приблизительно месяц от роду. Я обретен завернутым в "конверт", мирно почивавшим в плетеной корзине. Наткнулась на меня осмотрщица вагонов Зинаида Нестерова, шедшая осматривать вагоны. Характерно, что все мое "приданое" было идеально чистым, да и дитё, в смысле, я, отличалось ухоженностью и отменной упитанностью. Все эти премилые подробности я разузнал в своем личном деле, которое выкрал, будучи в интернате в поселке Багряники. И они до сих пор будоражат мое, возможно, шибко нездоровое воображение: вдруг я отпрыск каких-нибудь высокопоставленных, благородных родителей, и моя потеря - звено в цепи трагических случайностей, могущих стать сюжетом латиноамериканского сериала?
Оттого-то и фамилия моя Найденов, что я найден, ну, а имя мне, бедолажному, дала железнодорожница Зинаида, рассудив, что, ежели я послан судьбою - значит, богом. А "божий человек" - это Алексий. Меня и записать-то хотели именно "Алексием", но в последний момент передумали. Пошла для меня череда казенных домов, своеобразные и в чем-то полезные для развития инстинкта выживания круги ада. Дом малютки в Кашине, дошкольный детдом в Елатьме, детдом в Шуе, Багряниковская специальная школа-интернат... Должен признаться: еще в Елатьме на меня навесили ярлык "дебил", что обусловило мое дальнейшее "специальное" образование. Да, проблемы с математикой и русским языком у меня были, но позже, в Вольской воспитательной колонии, когда со мною в школе занимались грамотные учителя, выяснилось, что я просто медленно и туго дохожу до сути. С гордостью скажу, что среднюю школу я окончил без троек, а по литературе, географии, химии и геометрии я вообще был лучшим.
Там же, на зоне, я пристрастился к чтению. Учительница русского и литературы Татьяна Адольфовна Штункель (она из поволжских немцев) приметила, как я нестандартно пишу сочинения, сама протолкнула меня в редактора стенгазеты нашего отряда. Подсовывала мне полезные книги, да и вообще старалась как-то повышать уровень моей внутренней культуры.
Да-а-а... А должен был я отмотать восьмерик, но через четыре года, в 19 неполных лет, я обрел волю. Вынужден сознаться, за что мне наваляли эдакий срок. Мне было 15. Мы, несколько пацанов Багряниковской школы-интерната, без разрешения воспитателей выбрались в поселок Пречистое и там разжились портвейном. Выпили. А дальше я ничего уже и не помню. Утром просыпаюсь в интернате, а меня уже пришли повязывать менты. Оказалось, я - соучастник группового изнасилования и даже главарь банды. Да, в то время в нашей группе я был самым долговязым. Не знаю уж... Все пацаны показали пальцами на меня, короче, сдали. На суде и тетка показала, та, которую признали потерпевшей. Она старше меня на двенадцать лет. Раньше-то я эту Маньку знал, мельком, она в Пречистом известную репутацию имеет. Да, я не сахар в ту пору был, всякие грешки имел. Но, видит бог, женщины не познал. Мне вкатали восьмерик исправилки, а всем моим "подельникам", бывшим друзьям-товарищам, условные сроки.
С моей статьей на детской зоне было немало пацанов - дураки, не добавишь, не убавишь. Не сказать, что детская колония - сахар, но школа хорошая, тем более что там, в Вольске, люди нормальные. Универсальное правило зоны - не верь, ни бойся, не проси - применимо ко всяким слоям нашего общества. Это факт, проверенный мною на собственной шкуре. Вспомнилось, что человеком-то впервые я себя почувствовал именно на детской зоне - и все благодаря учительнице.
Был случай у нас. Отморозок один, на воле еще пристрастившийся к травке, взял Татьяну Адольфовну в заложницы, прямо в школе, после уроков. Дождался, когда все из класса выйдут, и приставил к ее горлу заточку. Такое у нас нечасто случается, но бывает. Что тут сказать... Еще и охрана прискакать не успела, я уж дверь-то выломал - и стрелою к ним. Я этого придурка уже знаю, в первые пять минут на мокряк он не пойдет, потому что еще не осознал своей власти над жертвой. Но через пять минут действия его будут непредсказуемы. Он и зенками хлопнуть не успел - выбил я железку из его руки, мы сцепились на полу-то. Тут и охрана подоспела. Свинтили обоих, да еще и накостыляли - некогда им разбираться-то, ху ис ху. Что мне за это было? Да ничего не было, отчитали за агрессивность. Спас человека - и все тут. Начхать на последствия и несправедливость (столько я этого дела на свою беду принял, что аж душа зачерствела) - надеюсь, если мир горний есть, там мне воздастся.
И знаете... Я был уверен тогда, абсолютно уверен в своем поступке. Это необъяснимо. Втайне я представлял, что Татьяна Адольфовна - моя мама, и я спасаю ее от неминуемой гибели. Замечу, наказание мое начальник колонии приказал в личное дело не записывать. Иначе и не светило бы мне УДО. Есть и в тюрьмах порядочные люди!
Скажу, что после инцидента в школе Татьяна Адольфовна ко мне охладела. Она, как и все другие учителя, была уверена, что я подверг ее жизнь риску. Здесь, понимаете, есть особенность. Учителя заходят в школу с воли, нас туда приводят под конвоем, а после уроков все расходимся туда, откуда пришли. Не знают учителя, что такое зона! Там, понимаете... развиваются звериные инстинкты. Ты спишь - но все равно чуешь опасность. Ну был я на сто десять процентов уверен, что не успеет тот отморозок ничего плохого сделать! Да-а-а... остыла ко мне училка русского и литературы. И даже сторониться меня стала. Позже, повзрослев, я понял: мы все втихую ненавидим тех, кому хоть чем-то обязаны. Такова человеческая натура. Разошлись наши с Татьяной Адольфовной пути. Зато я не охладел к книгам!
На воле судьба мне определила городок Данилов. Дали комнатушку в общаге, работу. Общага - двухэтажный барак на окраине, в местечке, называемом Горушка. Когда-то там была пересыльная тюрьма, ну, а теперь - жилище для таких вот, как я, бедолаг. Среди контингента имелись и те пацаны из Багряниковского интерната, что тогда меня сдали. Я зону прошел, у них все нормалек, а в финале все тот же барак на Горушке. И что характерно: из наших, интернатовских, многие уже и спились, а у меня после той злополучной вечеринки с портвейном и Манькой какой-то стержень внутри встал. Заставляй - пить не буду.
Непросто жить среди эдакого контингента, но... здесь я ходил в авторитетах. А пацанье, дак - так вообще от меня шарахалось. Комната мне досталась нехилая, эдакий пенал два с половиною на четыре. Записался в городскую библиотеку, вечера сплошь чтению посвящал. Полюбил Чехова, Мельникова-Печерского, Ремарка, Лондона. Особо зачитывался Горьким. Во, мужик русскую глубинную жизнь знал-то! Я даже удивился, почему немка мне Алексея Максимовича (опять же, тезка...) не подсовывала. Она все Бунина, Тургенева, Лескова... Нормальные писаря. Но дворяне. У них, как ни крути, своя правда - благородная. Оно может, и у меня неизвестно какие крови (хотя, по внешности я - мужик-мужиком), но среда сотворила меня плебсом.
А вот с работою вышла беда. Меня определили в Сельхозтехнику, слесарить. Кой-чему я на зоне обучился, руки, что называется, на месте. Ну, тружусь месяц, второй, третий... А тугриков нету. Первое время я жил-то на те баблосы, что мне по выходе с зоны дали. Но их я проел. Конечно, я к начальнику, а тот: "Алеша, потерпи, кризис сейчас, вот, выправимся..." Так и хочется выругаться русским матом. Сколь живу, только и слышу: кризис, кризис... Мне кажется, они специально напридумывали кризисов, чтобы сподручнее было воровать. И все мы терпим... И что за нация-то такая? Начальник еще с месяц кормил меня терпежами, а жрать-то охота.
У нас на Горушке был "смотрящий", Толя-Катях. Нормальный такой пацанчик, у него четыре ходки на зону. Он нашему брату пропадать не давал. Данилов - крупная узловая станция, там локомотивы перецепляют, пассажирские поезда подолгу стоят. Ну, треть населения городка станцией кормится. Чтобы просто так прийти и продать, к примеру, редиску, эта фишка не пройдет. Нужна крыша - ментовская и бандитская. Толян последнюю и представлял. Мне дали торговал мягкими игрушками. Ходил такой, весь обвешенный Чебурашками, слонами, мишками, обезьянами, попугаями и прочей китайской хренью. Особо пассажиры ко мне подходить побаивались - уж больно у меня рожа мрачная - но на жизнь, однако, хватало.
И как-то получаю я письмо, от своей училки-немки. Татьяна Адольфовна сообщала, что вышла на пенсию. Здоровье у нее сильно покачнулось, да к тому же случилось у нее страшное горе. Сын в Чечне погиб. Их, юных солдатиков, бросили в самое пекло, и всех перебили как котят. Теперь Татьяна Адольфовна ненавидит того генерала - прежде всего за то, что ему присвоили Героя России, а генерал русских мальчиков не жалел. И вообще она ненавидит ЭТУ страну (так и написала), и готовится переехать в Германию на ПМЖ. Да.... Вот ведь судьба-то: нас, тех, кто крадет, насилует, даже убивает, на бойни не посылают. Гибнут лучшие - те, кто невинен. Разве справедлива эта жизнь? Еще училка просила у меня прощения. Она осознала, что я действительно спас ей жизнь. Ну, вообще-то я знал.