И однажды, ближе к вечеру, кто-то хлопает меня по спине. Холеный такой мужичара, в красном спортивном костюме "Боско-Рашия", улыбается до ушей, сам пышет благородным перегаром. Долго я не мог понять, кто это, а он сам разъяснил: Колька из нашего Багряниковского интерната. Пока я на зонах университеты проходил, этот Колька по спортивной части пошел. И представьте себе, стал чемпионом пары олимпийских каких-то игр. Я так и не понял - то ли по бегу, то ли по плаванию. Заехал вот, проведать родные пенаты, разузнать, кто как устроился.
Очень он обрадовался, конечно, что все мы, то есть, те, кто не продвинулся по жизни, в анусе. Я все еще сирота, а его-то харя уже не пролазит в ворота. Это дело Колька предложил обмыть. Хватанули в привокзальном буфете. Я чувствую, что мне больше не надо, но спортсмен предложил добавить. Что ж... закатились в кабак в центре Данилова, еще долбанули... Проснулся я утром на полу в своем "пенале", на Горушке. На постели Колька дрыхнет. Разбудил меня стук в дверь: менты приехали - вязать. Свинтили, что характерно, и Кольку. На нас вешали ограбление продуктового магазина: якобы ворвались, девушку-продавщицу загасили, схватили с полки две бутылки коньяка и были таковы. Ни я, ни пара-олимпиец ни черта не помнили.
Что здесь сказать... свидетели показали, что продавщицу бил Колька. Крепко он ее своей накаченной лапищей "приласкал", сотрясение мозга у несчастной девушки случилось. Кольке впаяли четыре года. Мне - три с половиною. Судьба меня миловала: несмотря на Колькину крышу, на звонки из столицы, районный судья проявила объективность и главарем признала чемпиона. Да-а-а... бывший мой однокашник, конечно, рыдал при оглашении приговора - сущий ребенок. Ну, а я... дурак - и все тут. Побывал в свои неполные двадцать пять и насильником, и разбойником, и грабителем вот теперь.
Сидел я на зоне в северном поселке Карпогоры. Ничего не могу сказать - хорошая колония, "красная" - порядки и все такое. Один раз, что уж совсем для меня было удивительно, приезжала на свиданку та женщина, со станции "Раненбург". Изначально мне очень радостно было - хоть какая, а близкая душа... ой, как нам порой не хватает-то, чтобы нас вспоминали в трудную минуту и дарили тепло. Но женщина в первый же час свиданки нажралась той самой водки, которую мне в грелке пронесла, и романтические отношения окончились, так и не начавшись. Ну, ежели у меня-то крыша едет от познанья зеленого змия - на что мне такая подруга?
Третий срок - уже тенденция. Оттрубил я его нормально. Пахал на пилораме, в свободное время опять много читал. Редактировал газету нашего отряда, писал в нее. В отряде меня даже "Толстым" прозвали. Конечно, с ударением на последнем слоге. Авторитетом я стал в пенитенциарном мире - вот, дела-то какие. Снова вышел я по УДО. Местным поездом доехал до Архангельска - и не знаю, куда дальше-то лыжи свои навострять. В Данилов, в замкнутый круг? В Чаплыгин, к батьке и на крахмальный и к алкашихе? Куда не плюнь - всюду засада.
Вот, стоял я на берегу Двины... Шумит большой город, чайки истошно кричат в небесах... И снова перепутье: куда же на сей раз потянет меня, горемычного, судьбина? Где-то здесь, рядом совсем, Белое море, там, как рассказывали мне на зоне мужики, те, кто из местных, поморов-трескоедов, Соловецкий архипелаг. На нем монастырь, туда, ежели не врут, можно попроситься в трудники. Знающие говорят, монахи не отказывают даже прожженным уркам, до поры нашего брата не трогают, не грузят уставами какими-то афонскими. Правда, недели через две, ежели новичок не оправдывает, силой отправляют на материк. Нет, не тянет что-то уже по святым местам, лучше уж по несвятым. По большому счету, монастырь - тот же казенный дом с четырьмя стенами, небом в клеточку и режимом. Хватит, накушался.
Еще, сказывают, можно наняться в бригаду - лес там валить, искать в недрах нашей необъятной земли нефть, а то и добывать какого зверя, к примеру, белька. Деньга там, говорят, длинная, мужики с зоны мне парочку адресочков подкинули. Обещали, что три судимости - не аргумент против моей кандидатуры.
Белое, Черное море... какая к лешему разница? Хоть Японское. Я вот почему свои ощущенья сейчас описываю: наверное, лучшие минуты в жизни всякого человека, когда он тешит себя надеждою, что только от его персональной воли зависит судьба. Боже, какими мы порой бываем наивными! Но как прекрасны мгновения воли!
Вот и тогда, в Архангельске я воображал себе, чудачина, что мой решительный шаг способен круто поменять планиду. Шагнул я в сторону желдорвокзала. А почему бы и не Японское море? Сибирь ведь тоже типа русская земля. Добрался я до Вологды. От нее и до Данилова моего злосчастного рукой подать, но по счастью поезда на Восток через прекрасный город с резными палисадами идут минуя мою "столицу злого рока", через станцию "Буй". А все равно, когда проносился мимо малой своей родины (хоть и на приличном расстоянии), сердечко-то, ядренать, щемило. Я ж простил мою сучку-мать, оставившую меня на станции "Дно"... Мы, люди, все же прощать и любить умеем. Только не всегда хотим себя заставить поверить в свое умение.
Трясся все в общих вагонах, среди простонародья. Интересно так-то тащиться: народ едет на малые расстоянья, соседи часто сменяются, и нет-нет, а кто-то свою историю поведает. А я страсть как люблю человеческие истории. Случалось, попутчики предлагали и выпить, но я все же держался яко кремень. Однако, скажу прямо, от хавки не отказывался. И уносило, уносило меня на Восток к неведомому Японскому морю. Проехал и станцию "Поназырево" видал в окне один из своих зекинских университетов. Была мысль сойти с поезда и податься к дяде Ване. Но представил себе: спросит председатель: "Где был?" Что ответить - правду, что опять сидел?
На четвертый день, утром меня за ногу дергают. Отворяю зенки: мент надо мною стоит. Годы злосчастные воспитали во мне прежде всего интуицию. Сразу понял: неладное. Рядом с ментом мужичонка. Ногами сучит, фараона науськивает: "Он это, он... только прознаться надо, куда чемодан заховал..." Вытолкали меня на станции, название которой я так и не разглядел. Завели у конурку, и там давай пытать: "Куда вы дели личные вещи гражданина N?". Та-а-а-ак, думаю, теперь уже и вором буду. Причем, точно - ни у кого ничего не украв. Трезв ведь был, яко слеза Мичурина. Мужичонка-то дальше поехал, а я остался на этом безымянном полустанке в статусе подозреваемого. Скажу правду: очко у меня... того. Жим-жим. Опять же, чутье: чувствую, ЭТИ (трое ментяр) будут на меня навешивать все свои "висяки". Ну, я крепкий орешек, на понт меня брать бесполезно. Терпи, парень! Ну, и пошевеливай извилинами-то.
Попросился "до ветру". Менты добрые. Только, повел меня один из этих остолопов, не позволив накинуть верхнюю одежду. А скажу: было начало зимы, зело морозно, аж мандраж. Хорошо. Пристанционный клозет тесненький, но, замечу, чистый. Как на зоне. И, что главное, было в нем окошко. Ну, я через него и утек...
Шел перелеском, пересек поле, снова перся лесом. Вышел на грунтовую дорогу и двинул по ней. Неприятная, скажу, прогулочка: коченеют у меня конечности-то, прежде всего руки. Какое-то время тащился я по этому пути, пока не появилась в поле зрения телега. На ней мужик и женщина. Чего уж скрывать... встал я на их пути, остановил экипаж и насильно пассажиров высадил. С мужика пальтишко его снял, шапку, отобрал рукавицы, развернул гужевой транспорт и был таков. Те, местные пейзане, только рты раскрымши на мой разбой глядели. Как в шоке. По правде, я в первый и единственный раз в жизни преступное деяние совершал на трезвую голову. И, замечу, получалось у меня все это легко. Даже на удивление.
Ну, не знаю... может, и выдержал бы я прессование тех ментяр, что на станции. Характер у меня в общем, закаленный. Но пятое чувство подсказало: "Алеша, борись и спасайся!" Я боролся, конечно. Наверное, часа полтора гнал дорогою лошадь. В конце концов, она все же встала, думаю, выбилась из сил. Посмотрел я, что в телеге: сумка, там какая-то провизия, шмотки. Лыжи, кстати, имелись. Ну, для хитрости я отошел километра на два назад, экипировался - и рванул напрямки, на Восток. Кстати, вовремя: уже из леса увидел я сразу два ментовских "козла", несшихся в сторону оставленной повозки. Что же: бесстрашного бог ведет.
Шел до темна. Чего уж юлить, жутковато стало: мороз наяривает шибче, местность уж вовсе незнакомая... Заиграло очко-то. Уж мысль стала свербеть: а не вертаться ли взад? По счастью, в сумке нашлись спички. Разжег костер, перекурил это дело. Произвел ревизию добытого, простите, нечестным путем провианта: дня на три вполне растянуть можно. Ну, а дальше - что? Вот она воля - получай, брат Алексей Найденов.
Ночь я пролежал, свернувшись калачиком на ветвях подле костра. Слушал далекий вой волков, истошные крики ночных то ли птиц, то ли зверья. Утром снова двинулся вперед - по направлению к восходящему солнцу. Два раза пересекал малоезженые дороги, опасливо перебирался через замерзшие речушки. Однажды увидел вдали населенный пункт, однако, свернуть не решился. Ближе к вечеру мне здорово подвезло: набрел на избушечку, видно, охотничью заимку. Такая, аккуратненькая, три на четыре, сруб совсем свежий (на зоне в архангельской тайге в древесине я очень даже неплохо научился разбираться). Про такие я слышал, в них всегда есть спички, соль, посуда. Зеки из таежников не солгали: я даже нашел чай.
Вечер у меня был царский, ибо печурка, возле которой были любовно сложены сухие дрова, дарила уютное тепло. Не буду здесь подробно описывать свои сны, но, поверьте, они были сладки. Снилась мама. Я с детства и ругал ее нехорошими словами, и привык представлять ее себе эдакой большой, доброй женщиной, не шибко красивой, но... все понимающей. И все принимающей - благосклонно и великодушно. Удивительно, но в матушке со станции "Раненбург", той, что учила меня, горемычного бугая, закону божьему, я признал тот персонаж из моих снов, что являлся ко мне всю жизнь - но до обидного редко. И это я понял только здесь, в чужой избушке, запрятанной в лесной глуши.
Утром проснулся я оттого, что изрядно озяб - да еще звериное какое-то дикое чутье внутри меня взыграло. Прямо поземкою в моем мозгу: что-то не так! Мне показалось, за мелким окошком, амбразурой, затянутой полиэтиленом, промелькнула тень, и, кажется, заскрипел снег. Могло почудиться - волей-неволей разовьется тут паранойя. К тому же в щелях свистел сквозняк, порождавший дикий, занудный хор. Я крадучись подошел к двери и стал прислушиваться. Прихватил у печурки два полена... одним подпер дверь, другое нервно сжал в руке. Минут с пятнадцать я мучительно внимал тишине. Ну, вовсе замерз, да и здравая мысль наконец во мне взыграла: если тебе, Алеша, и суждено сыграть роль жертвы, исполни ее достойно!
Я не спеша возобновил огонь в печи. Разложил на грубо сколоченном столике остатки еды, заварил крепкий чай, почти чифир, и стал смаковать пищу, отнятую мною у мирян. Закурил. Ну, тут природа, само собою разумеется, возобладала. Захотелось мне до ветру - аж терпежу нет. Чего уж трусить - пора ставить решительную черту подо всеми этими кошмарами!
Отворив скрипучую дверь, я некоторое время привыкал к свету - уж шибко ярким сегодня было солнце. Едва я высунулся из хатки, что-то тупое резко ударило меня по темечку... посыпались из глаз искры, и наступила темнота.
Меня по жизни бивали неоднократно, и я познал на своей шкуре, что сопротивляться не надо - только тебе во вред будет, а нужно расслабить мышцы - это и значит "держать удар". Очухался от нокаута я быстро, принял позу плода в материнской утробе, прикрыл лицо руками и стал дожидаться, когда эти лоси устанут. Притомились, наконец. Затащили меня в избушку. Я лежу, они на койку сели, закурили. Двое. На фараонов не похожи. Одеты в хаки, но явно не из органов. Разве служивым положены бороды-то? Я, памятуя наше исконное "не верь, не бойся, не проси", тупо гляжу в их сторону. Изображаю покорность. В глаза пялиться нельзя - человек непредсказуемая зверюга. Они, будто я дичь какая, а не гомо сапиенс, затеяли между собою обсуждение: "Ну, как мы с ним? Навроде, очухался..." - "Свяжем, что ль?" - "Да нет, наверное... Мы, кажись, его так обработали, что... щ-щ-щенок". Мужик выругался трехэтажным матом.
- Эй, - это уже ко мне, - на дороге ты, что ль, Петровых-то грабанул?
Помалкиваю. Сплюнул кровавую харкотину.
Мужики молча курили и несколько растерянно глядели - не на меня даже, а в мою сторону. Мучительная пауза длилась, казалось, бесконечность. В конце концов, один из них, пустив слюну на бычок и аккуратно растоптав его, раздумчиво произнес: "Ну, все. Наверное, будем, что ли кончать". Что кончать? Впрочем, я уже прикидывал вероятные варианты своих личных действий и не придавал шибко большого значения словам. Они, кажется, были без оружия (огнестрельного), это плюс. Я еще не повязан - это второй плюс.
Нечасто получаешь удовольствие именно оттого, что выбрал именно тот самый момент. Едва один из этих нагнулся ко мне, раскручивая веревку, я, сделав прием "ножницы" (о, я им еще в интернате овладел!) ловко свалил мужика с ног. Бугаи были в толстых бушлатах, что для меня являлось третьим плюсом, ибо верхняя одежда стесняла их движения. Я схватил полешко и от всей души саданул упавшему по лицу. Что ж... они на меня засаду устроили, яко на дикого зверя, а я просто усыпил бдительность таежных людей. Закон тайги. Второй так и сидел на койке, разинув варежку. Мне показалось, мой внезапный демарш и свирепый вид его загипнотизировали. Первый, схватившись за свою окровавленную харю, отчаянно выл. Каждая потерянная секунда мне во вред - подскочил к тому, на койке. Он по-детски прикрылся руками. Я с размаху приложился поленом по его ноге. Да, брат, не я первый начал, вопи - не вопи, получил ты возврат должка.
Я выскочил наружу. Все-таки башка после ихнего нокаута трещит, сосредотачивался я с трудом. Взгляд выхватил два ружья, приставленных к срубу. Наверное, прикладом одного из них меня и загасили... Лохи, однако, эти горе-охотнички... Курки взведены, были готовы меня шлепнуть, а тут - расслабились... Неосмотрительны вы, ребятки дорогие!