На сей раз вместе с Жорою и Игорьком по следам пришельцев вызвался идти я. Жора противился - я же невыспавашийся, несвежий - однако, моя решительность взяла верх. Тем более что я чувствовал мощный прилив сил. Адреналин, наверное...
Прошли километра два, и Жора растерялся. Дело в том, что следы ушедших таинственных незнакомцев уходили в двух направлениях. Трое ушли к реке, точно тем путем, по которым группа пришла. А двое (предположительно - их могло быть и больше) повернули строго на запад. Мне лично стало совсем уж неуютно: за нами тоже ведь могут наблюдать! Мы идем себе, а где-то в кустах прячется некто с неопределенными целями... Пожалуй что, боязнь неизвестности - не самый лучший из видов страха.
Игорь - самый опытный из нас в плане разведки. Он имеет опыт боевых действий, знает, что делать. Как-то он рассказывал, как его друг в двух метрах на растяжке подорвался и фактически, приняв в себя осколки, спас Игорю жизнь. Надолго Игорек не завис - решено было двигаться по следам меньшей группы. Часть болота, в которую нас занесло, со старых времен называется "Гиблицей"; место отвратное уже только потому что здесь много выходов болотного газа и трудно дышать. Да к тому же много, ну, вовсе непроходимых топей. Надо быть отчаянным человеком, чтобы отважиться идти через Гиблицу напрямки. Следы показывали, что пришельцы плутали несильно. Складывалось впечатление, что пара неплохо знает местность.
- Кажется, я знаю, тихо проговорил Жора, - куда их несет. Там... скит.
Я слыхал, конечно, про Серафимов скит. Но никогда там не бывал. Говорили, скит - это такая уменьшенная копия нашего монастыря. Там тоже остров, и при советской власти на нем был покос. А в церкви сено хранилось. Теперь все заброшено. Ну, и почему бы незнакомцам не знать сокровенное место? Лес - он общий... Между прочим желудок напомнил мне, что так я с утра и не пожрал. С голодухи ах пузо стало сводить. Видно, доза адреналина в моем организме истощилась, захотелось домой. И спать. И курить. Слаб человек... И все же от товарищей старался не отставать. Ружьишко мне досталось отменное, английское - фирмы "Голланд-Голланд", 450 калибра. Как это ни странно, нашел я ствол все на том же чердаке Люсиного дома, завернутым в мешковину и любовно смазанным. Была к стволу приложена и коробка патронов. Год производства на нем указан: 1903-й. Интересно, что на вставке выгравирован... слон. Как на старой пачке индийского чая... Жора, увидев, искренне был удивлен, языком поцокал: "О, везунчик! Да этот англичанин нашей деревни стоит!" Сам-то с тульской двустволкой ходит. Скажу только: у Жорика ствол пристрелян, а у меня - нет. Патронов мало, берегу, на авось надеюсь. Тем паче я не охочусь, стрелять мне не на что. Разве только, два, кажется, раза зимой волков отпугивал. Долбит "англичанин" громко - пугач знатный. А вот за кучность и дальность судить не берусь.
Осторожно передвигаясь, мы прошли за полтора часа не больше четырех километров. Практически, наши визави двигались по прямой. Причем, явно быстрее нас. У Жоры не оставалось сомнения: они идут к скиту. Еще через полчаса сквозь ветви уже можно было разглядеть холм и строения на нем. Здесь уж мы вовсе заосторожничали. Затворы взвели, на остров взошли почти плечом к плечу - каждый держит под наблюдением свой сектор.
Остров Серафимова скита - такой лысый пригорок диаметров метров в сто пятьдесят. Трава на нем чуть не по пояс, а на вершине холма - одноглавая церквушка. Крест на главе свернут набекрень, дверь - нараспашку. Чуть поодаль двухэтажный кирпичный дом с пустыми глазницами окон. Под дождем - вид прескверный, тоскливый. И самое хреновое - совершенно потерялись в траве следы тех, за кем мы идем. Неприятно...
Игорек применил слово "зачистить". Он первым осторожно вошел в церковь, в то время как мы вдвоем с Жорою замерли у входа. Через пару минут вышел, знаками указал, чтобы посмотрели и мы. Сам остался на выходе. Внутри - ничего особенного. Странно только было видеть деревца, растущие посередине залы. Спрятаться в церкви можно только за иконостасом (без икон - их, видно, сперли), но там - никого. Под самым куполом, там, где изображение Иисуса Христа, было шумно - резвились птицы. По полу пробежал бурундук. Обжитое место...
Далее, мне дали знак, что я останусь в церкви, буду прикрывать, а мужики "зачистят" келии. До них метров пятьдесят. Я пристроился у окна, наблюдая, как Игорек и Жора крадучись пошли к дому. Жора исчез в дверном проеме, Игорь остался снаружи, прижался к стене. Я, наставив ствол, внимательно всматривался в окна. Кажется, вечность пронеслась - а Жора не появлялся и не подавал знаков. Наконец, Игорь, вначале посмотрев в мою строну, а после перекрестившись, тоже шмыгнул в чрево здания. Через минуту вышел. На его лице я увидел гримасу недоумения. Он дал мне знать, чтобы я подходил. Когда подбежал, он шепнул: "Жорик... пропал".
Мы тщательно обследовали дом. Побывали на чердаке, в подвале... Ни-ка-ких следов! Оно конечно, мы с Игорьком не такие уж и следопыты, как Жора. Однако, если что-то произошло, какие-то признаки должны об этом свидетельствовать! Но признаков не было. Птички под куполом щебечут, их ссору резонируют своды церкви, дождевые капли шуршат о траву... Все естественно, как оно и должно быть. А Жора - бесследно попал. Мы, явно обескураженные, трусливо отступили в слободу.
До конца дня мы еще раз успели обследовать Серафимов скит, теперь уже всемером. Все те же покой, благодать, запустение. Возникла даже версия, что Жорик мог провалиться в подземный ход, который согласно еще одной сомнительной легенде прорыт между монастырем и скитом. Еще раз обыскали дом, на всякий случай - церковь. Облазили окрестности. Никаких намеков - даже косвенных. Будто растворился... или улетел. Что самое фиговое, из наших только Жора умеет идти по следам. Мы теперь - как слепые котята.
Вечером, будто не было бессонной ночи, никак не мог заснуть. Нервное перевозбуждение, наверное. Я прикинулся сладко дрыхнущим, когда Люся особенно долго, истово молилась у иконы. Самому, что ли, какую молитву выучить? Впрочем, я и не заметил, как провалился в сладкую пустоту.
-- Жора, последний из могикан
С Беловодьем много неясного. Кой-чего об истории Никольско-Беловодской пустыни можно почерпнуть в дореволюционных книгах. Одна из них, носящая название "Описание монастырей русских", хранится в Жорином доме. Вообще, Жору на самом деле звать Егором Пономаревым. Но так уж исторически сложилось, что все его называют именно Жорой, по-свойски. Как и меня, впрочем, Алешей.
Про Жору и его бабушек я чуть позже, сейчас же хочу хотя бы вкратце рассказать об истории Беловодья. Я не случайно привел фрагмент найденного мною на чердаке Люсиного дома дневника неизвестного монаха. Дело в том, что в начале 30-х годов прошлого века здесь случилось нечто, отчего не стало ни монахов, ни прочего населения. По некоторым слухам, здесь был устроен концлагерь. Но это, повторю, всего лишь слухи, тем более что колючей проволоки, вышек и прочей лагерной атрибутики в Беловодье я пока что не встречал. Поверьте, в этой теме я смыслю.
Вот, какие сведения содержатся в книге. Основал обитель почти 400 лет назад странствующий монах Кирилло-Белозерского монастыря Серафим. На холме, среди болот им была чудесным образом обретена икона Николая Угодника, после признанная чудотворной (ныне она утрачена, как, впрочем, и другие монастырские ценности). В книге не разъясняется, каким образом Серафим попал сюда. В те времена в здешнем таежном краю обитали разве что воинственные племена каких-то там зырян. Они, то есть аборигены, хотели убить Серафима, и в этом направлении совершали многочисленные попытки. Проблема в чем: холм посреди болот, на котором обосновался русский монах, являлся ихним языческим капищем. Какая-то таинственная сила в последний момент отвращала руки злодеев. И как-то поганый жрец, чувствовавший в Серафиме конкурента в борьбе за духовную власть, послал на злое дело целый отряд. Воины обступили келейку монаха (по иным сведениям, это была землянка) жаждуя крови. Серафим вышел с иконою в руках, и... неведомая сила перенесла его через злодеев. Инок опустился на воды реки Белой, и пошел по водной глади яко по суху. "Это шайтан, убейте его!" - воскричал шаман. Острые стрелы засвистели в сторону монаха. Но все они останавливались в воздухе, поворачивали назад и летели обратно. Одна из стрел поразила шамана - прямо в сердце. И Серафим начал пламенную проповедь, причем, на зырянском языке. Аборигены внимали ему, раскрыв рты.
Первыми послушниками подвижника стали его бывшие враги, охотники-зыряне. Так было положено начало христианизации дикого языческого края. Лет через пятьдесят после кончины преподобного Серафима его мощи были обретены. Тело подвижника оставалось нетленным и благоухало. Много чудес явлено было и от иконы Николая Угодника. Обитель, названная Никольско-Беловодскоой пустынью, неуклонно разрасталась и преумножалось православным людом. На довольно тесном пространстве холма выросли не только собор, надвратная церковь, трапезная, братский и настоятельский корпуса, но и целое поселение мирян, называемое деревней Беловодье, а в просторечии - слободою. Отдаленность Беловодья от крупных городов и больших дорог не шибко способствовала прославлению обители во всероссийском масштабе, но пустынь за 300 лет не знала особых бедствий - вплоть до революции и гражданской войны. Это я понял из дневниковых записей безвестного монаха.
Особая история у дороги, связывавшей Беловодье с большим миром. Она проложена через болото (это больше 15 километров), и по преданию строили ее не только монахи, но и паломники. Дорогу постоянно проглатывает болото, сей факт был известен широко, и каждый, отправляющийся в паломничество к мощам праведного Серафима с святой иконе, знал, что в путь к святому месту надо взять хотя бы несколько камней. После войны, когда в Беловодье затеяли колхоз, камни навозили грузовиками. Сотни тонн щебенки! Однако техника не столь эффективно справлялась с задачей, нежели верующие люди, и дорога неуклонно погружалась в пучину.
В 60-е годы прошлого века до чего дошло: из-за утраты дороги расчистили в Беловодье площадку и организовали на ней аэродром, то есть, поле, пригоднное для посадки кукурузников типа У-2. Было времечко, возили самолетами на большую землю даже масло, выработанное местным Беловодским маслозаводом. Именно поэтому последние оставшиеся в живых беловодчане считают советское время "золотым веком" своей милой малой родины.
Колхоз именовался "Коммунаром". Народ туда собирали из деревень, считавшихся неперспективными. Так же селили в слободе тех, кто был эвакуирован во время войны с оккупированных фашистами земель, а после не желал возвращаться в разрушенные в Европейской части СССР деревни, прознав, что они сожжены супостатами.
Жорина мать, Таисия Семеновна, родом со Псковщины. К сожалению, не застал я ее в живых, а ведь, как рассказывали знающие Таисию Семеновну, была она светлым и умнейшим человеком. Работала учительницей начальных классов в школе, располагавшейся в настоятельском корпусе. Много знала. Жора, мужик таежный и близкий к природе, если честно, про историю Беловодья знает немного. Схоронили Таисию Семеновну три года назад. Из старого, еще в советское время жившего здесь населения остались только четверо: Жора да три бабушки: Любовь Васильевна, Елена Валерьевна и Марина Автономовна.
Я нахожу все же некоторую мистическую связь с Жорой. Его корни на Псковщине, и я найден был в Псковской области. Как мне рассказали, Таисия Семеновна девочкой еще была, когда их из села Волышово в 41-м эвакуировали вместе с элитными орловскими рысаками. В Волышове был старинный конный завод, основанный еще при царе. Казалось бы: какое дело было советский власти до коней? Впрячь их в лафеты - и на передовую. Так нет: спасали табун - для будущих поколений! Недавно узнал (случайно в газетке одной, из тех, что изредка до нас доходит): теперь, когда совок издох, конный завод похерили. Весь табун на колбасу пустили... Ну, да не в этом дело. Эшелон, в котором ехала Таисия, попал под бомбежку. Она была ранена, девочку отправили на Восток. Узнав, что родителей нет в живых, подросшая Таисия решила остаться в здешних краях.
Училась, вышла замуж за местного, из охотников. Вскоре после рождения Егора муж пропал в лесу без вести. Так и не нашли... Так что, Жора наш - безотцовщина. Но ни в коей мере не маменькин сынок! Гены отца взыграли в мужике вполне, хороший охотник из Жоры получился! И вся драма Беловодья разыгралась на Жориных глазах.
Случилась со слободою вот, какая беда. Каменная насыпная дорога провалилась в тартарары, а зимник проходим только с ноября до апреля. В застойные брежневские времена транспортную проблему легко решала малая авиация. Но пришла перестройка, пропал керосин в доблестных наших авиационных соединениях, и вообще нагрянул в слободу кирдык. Население Беловодья таяло неуклонно. Закрылись школа, медпункт, почта, ликвидировали сельсовет. В лучшие годы в слободе проживали до 450 человек. Колхоз "Коммунар" был на хорошем счету, и особенно славилось здешнее сливочное масло, которое самолетами возили прямиком в областной центр. Нарушили и маслозавод, и контора колхозная перестала существовать. Те, кто помоложе, конечно, старались убежать. И в итоге допрыгались до того, что из мужиков в Беловодье остался один Жора.
Жоре одно время везло: он в лесхозе состоял на должности лесника. Государственный человек, однако! Зарплата-то не ахти - так, копейки - зато на законных основаниях - при оружии, в казенной форме (которая, правда, за дюжину лет изрядно поизносилась, а новую начальство зажимало) и с полномочиями. К тому же Жора выполнял социальные функции: охотничьими болотными тропами он ходил в райцентр не только за зарплатой и новостями, а заодно забирал пенсии и почту для своих старушек.
В лучшие времена в Беловодье даже проведена была линия электропередач. Столбы сгнили, провода сперли предприимчивые охотники за цветметом. Ну, как-то слобожане свыклись в том числе и с отсутствием электрической энергии. Веками предки как-то исхитрялись жить без шустрых потоков электронов, при лучине - чем мы-то, современные люди хуже?
Оно конечно, плохо, что Жора к своим 35 годам так не обзавелся семьей. Видный-то жених: не выпивает, опять же. Гениальный охотник. Вот, лично я уже многим охотничьим премудростям у Жоры научился. Ну, а что касаемо женской ласки... Что-то от Люси мужику все же перепадает. Добрая она...