- Сын, переступи, не бойся, это не смертельно. Мы не побоялись пламени в Аду, на Герионе, теперь же мы гораздо ближе к небесам. Ты просто подойди и поднеси к огню подол. - Но я все не решался, первобытный страх меня сковал. Тогда мой проводник волскликнул: - Это же стена промеж тебя и Беатриче! Ну... и чего мы ждем.
Учитель улыбнулся мне ласково, как перепуганному пацану, -- и исчез в огне. Стаций стоял за мной и повторял, что уже почти видит Беатриче. Я шагнул...
... Первое, что я услышал за стеной огня, было: "Venite, benedicti Patris mei!" Этот гимн пел ангел -- столь яркий, что я не в силах был поднять глаза. Садилось Солнце, мы торопились подняться по тропе, вьющееся промеж двух скал. Тьма нас застала на ступенях, снова нужно было пережидать ночное время.
Мы лежали, созерцая звезды, спутники мои молчали. Я не заметил, как провалился в сон. Передо мной предстала прекрасная и юная жена; собирая на лугу цветы нежное созданье пело. Имя ее: Лия, а в песне девица вспоминала свою сестру Рахиль...
Проснулся я, когда кусочек неба едва лишь начал теплиться зарей. Мои проводники стояли наготове, Вергилий заявил:
- Сегодня, сын, ты все свои желанья утолишь сладчайшим из плодов.
Как легко шагалось мне! Я даже не заметил, как мы поднялись на самую вершину. Здесь учитель торжественно провозгласил:
- Ты видел все горнила, все круги познал. Сейчас же мы достигли места, где я обязан тебе сказать: вот Солнце, озаряющее твое чело, вот леса, луга, цветы. Пока не снизошел счастливый взор Той, которая однажды пришла за мной, ты можешь здесь пройтись и оглядеться. Но отныне я не открою уст своих. Твой же дух свободен, ты теперь сам себе судья и проводник, вознагражденный миртой, и венцом.
Итак: мы находились в Земном Раю. Все здесь дышало жизнью утренних растений. Я взошел на невысокий холм. Нежный ветер обдувал мое лицо, я наслаждался руладами сокрытых ветвями птиц: пичужки воспевали великолепный многокрасочный рассвет. Между деревьями петляла речка, поток которой нежил травы. Здесь передо мной явилась дева.
Напевая, она неспешно собирала желтые и алые цветы. Меня завидев, девушка направилась ко мне. Улыбкой одарив, юное созданье принялось сплетать венок. Нас разделяли три шага. Она произнесла:
- Ты здесь впервые. Знаешь уже что это место было первым приютом людей? - Я молчал, любуясь девушкой и наслаждаясь звуком ее речи. Она продолжила, взглянув окрест: - Этот мир тебя мог удивить или смутить... Но разум твой да будет озарен, если ты вдумаешься в смысл песнопенья "Delectasti". Спрашивай, что хочешь, я готова ответить.
- Мне странно видеть здесь, - признался я, - воду и ветер.
- Твое сомнение понятно. Демиург создал человека добрым для добра и поселил его на этом месте, в преддверьи Вечного Покоя. Но человек, вкусив от Древа, научился отделять добро от зла -- безвинное существованье превратилось боль и плач. И чтобы смуты, порождаемые паром, идущим от Земли, не преумножали человеческих страданий, вздыбилась гора. Все мороки, рожденные стихиями, остаются за воротами Чистилища. Воздух здесь только небесный, рождаемый вращением первой тверди и текущий равномерно. Время от времени здешние растения доверяют ветру свое семя, которое разносится по всей Земле. Так что не стоит удивляться, если где-то возникает поросль без видимого семени. Этот дивный лес, - дева простерла свои руки к долам, - и есть плоды, которых там не рвут. Райская земля богата всяческую силой. Река же черпает поток свой от господних изволений -- он исходит с двух сторон. Струясь сюда, вода смывает память согрешений, обратно -- дарует память всех благих поступков. Нужно испытать силу двух вод, чтобы очиститься.
Я посмотрел назад, желая убедиться, что мои проводники со мной. Они в траве стояли, улыбаясь. Я снова обратился к девушке, а она запела: "Beati, quorum tecta sunt peccata!" Потом она пошла вдоль русла. Я -- с ней, плечом к плечу. Не пройдя и ста шагов, она остановилась и произнесла:
- Смотри и слушай, брат мой.
В чаще леса принялись играть огни, воздух наполнился нежным звуком. Я разглядел семь золотых деревьев. Не сразу понял я, что предо мною светильники. Вновь оглянувшись, я увидел изумленные глаза Вергилия.
- Попробуй разглядеть, - сказала дева, - то, что за огнями.
Вода в реке переливалась всеми цветами радуги. Голову подняв, я увидел чинно шагающих старцев, две дюжины, в одеждах белых, и каждого венчала лилия. Дальше шли четыре зверя, полные очей: их головы обвиты зеленою листвой, у каждого -- по шесть крыл. Над зверями возвышалась колесница, запряженная золотокрылым Грифоном. У самой ступицы в танце кружили три женщины: одна вся алая, другая -- изумрудная, третья -- белая. Последняя как вы вела двоих. С другого края колесницы плясали четыре девы, в пурпур наряженных: ведущая имела третий глаз. Следом я увидел двух стариков: один одет был так же как одеваются врачи, другой же обнажил свой меч. Потом прошли четыре смиренных старца, а по их стопам еще один старик, шагавший как во сне, с челом провидца. Их головы венчали багряные цветы.
Едва повозка поравнялась со мной, раздался гром. Процессия остановилась. Шедшие повернулись лицами к Грифону, а один из старцев провозгласил: "Veni, sponsa, de Libano, veni!" -- и тут же с небес спустился сонм ангелов. Все пели: "Benedictus qui venis!", рассыпая вокруг цветы. И предстала женщина.
Она была под белым полупрозрачным покрывалом, с оливковым венком на голове, в плаще зеленом и алом платье. Меня объял восторг. Я нашел глазами любезного Вергилия, чтобы ему сказать: "Какой же трепет пронизывает плоть мою! Я узнал следы былого пламени..." Но моего вождя, учителя, отца я не нашел. Из глаз моих полились слезы...
- Данте, не плачь! Не этот меч тебе был предначертан!
Это говорила Она, стоявшая на противоположном берегу. Через покрывало лица Ее я не видел, но милый сердцу голос я узнал!
- Да, да... смотри смелей! Я -- Беатриче. Как же ты посмел, до Земного Рая возвысившись, нюни распустить.
Я расслышал в голосе возлюбленной оттенки гнева. Мне стало стыдно. Я опустил глаза к воде -- и увидал свой жалкий образ. Мне представлялось, что я стою как нашаливший сын пред матерью. Ангелы запели: "In te, Domine, speravi". Готов был я уж провалиться сквозь землю, но ангелы воззвали: "Госпожа, не слишком ли строг твой суд? Прости его".
- О, неспящие в свете вечном, - сказал Беатриче, - я отвечу тому, кто там стоит в слезах. Да соразмерится печаль делами! Когда-то он расточал свои дары безмерно. Я старалась его наставить на верный путь, но, когда я распростилась с земною жизнью, он перекинулся к другим. Когда моя душа взлетела к небесам, он ко мне стал холоден, избрал дорогу к ложным благам, и напрасно я нему взывала в снах: он не скорбел и не осознавал своей беды. Спасти его можно было лишь показав загробные страданья грешников. Я просила Вышних, чтобы они сюда его взвели и помогли раскаяться. А ты, стоящий у священного потока, - теперь Она уж обратилась ко мне, - скажи: я права?
Я ощущал такую слабость, что не был способен и слова вымолвить. Да и сказать-то было нечего...
- Так что же ты молчишь, - произнесла Она не столь жестоко, - надеюсь, память о прошедшем в тебе не умерла.
Меня объяли столь сильные смущение и страх, что я лишь губами проговорил: "Да..."
- И какие же, - Она спросила, - преграды ты повстречал, что мужество так безнадежно растранжирил? Может быть, чары тебя сдержали, или какой-нибудь обет...
Я горестно вздохнул. Почувствовал, что снова слезы катятся из глаз моих. И наконец с усильем выдавил:
- Меня тщета земная влекла. Она манила, когда Ваш образ стал... слишком далек.
- Ты можешь и хитрить, и лебезить, но Высшего Судью тебе не провести. Он все твои деянья знает. Другое дело -- когда кто-то признает свою вину. А, чтобы твой стыд стал явственней, чтоб тебя опять не обольстило завывание сирен, утри-ка нюни и меня послушай. Когда, как ты сказал, мой образ удалился, иначе говоря, стал горстью пыли, тебе нужно было знать, куда идти. Признайся, наконец: ни природа, ни искусство тебе не дали удовлетворенья большего, чем мой облик, исчезнувший в могиле. С моей земною смертью ты лишился смысла. Смысла!
Я стоял, желая только одного: провалиться в тартарары. Она мне приказала:
- Не прячь лица! Смотри вперед, будь, наконец, мужчиной.
Я так и сделал. И увидел, что Беатриче смотрит на Грифона. Даже скрытое покровом ее чело было прекраснейшим. Меня объяла скорбь -- и я упал...
...Очнувшись, я услышал голос первой мною встреченной в Земном Раю: "Держись..." И дева повела меня через поток. Она ступала по поверхности воды, я же почти тонул, ее руки не отпуская. Я услышал глас ангелов: небесные создания пели "Asperges me". Голову мою объяв ладонями, она меня всего буквально опустила в воду -- так, что я чуть не захлебнулся. Выведя на противоположный берег, она ввела меня в круг четырех девиц, каждая из которых положила руки на мое чело. Они пропели: "Теперь ты чистым предстанешь перед Беатриче; но постигнешь свет ее отрадных глаз среди тех трех, чей взор острей..."
...Я смотрел на Беатриче, Она же -- на Грифона. Непонятно, как, но в зеркале Ее очей я видел отраженье зверя, содержащего в себе два существа: льва и орла. Нимфы стали танцевать; они провозгласили: "Взгляни, о, Беатриче, на того, кто ради веры смог все круги пройти! Даруй нам твою милость, разоблачи себя, чтобы ему было открыта твоя вторая красота!"
И Она явила свое лицо, осененное гармонией небес. Я наконец смог насладиться видом той, которой на Земле нет уж десять лет. Беатриче улыбалась. Невольно я влево отступил, одна же из богинь воскликнула: "Слишком напряженно!" Я потерял способность видеть -- меня как будто Солнце ослепило. Когда же зрение ко мне хотя с трудом, но стало возвращаться, я разглядел: процессия уходит прочь -- с семью светильниками и золотою колесницей. Я пристроился там же, где шли дева, проведшая меня через воду забвения, и Стаций.
Под пенье ангелов проехав три полета стрелы, колесница остановилась и Беатриче с нее сошла. Услышал я, как кто-то прошептал: "Адам!" Все обступили древо. На нем не было листвы или цветов. Раздалось восклицанье: "Хвала тебе, Грифон, за то, что не ранишь своим клювом ствол, хотя в нем и отраден вкус, но чрево терпит горькие терзанья!" Птицелев изрек: "Соблюдем семя всякой правды!" Грифон придвинул колесницу к голому стволу и дышло связал одною ветвью. И вдруг на древе проросли цветы! Нежные как полевые фиалки и густые подобно розам. Я не понимал, что происходит, тем более что мною вновь овладевал густейший сон...
...Разбудил меня сердитый возглас: "Да вставай же! Что за сила тебя заставила забыться?" Говорила переведшая меня через поток. Я спросил:
- Где Она?
- Восседает у корней листвы, обретшей новое величье. Взгляни, как души ввысь восходят, за Грифоном следуя.
Я прежде всего искал глазами возлюбленную. Беатриче сидела в одиночестве рядом с колесницей, ветвью связанною с древом. Вкруг Нее смыкались цепью семь нимф, держащих светильники. Она произнесла:
- Ты здесь лишь на краткий срок, дабы потом пребыть со мной. Для пользы мира, в котором препирается добро, опиши потом что видел...
И предо мной предстали образы: орел, слетая с дерева, колесницу истово клевал; подбиралась подло тощая лиса; опять орел, осыпающий повозку золотыми перьями; дракон, выползший из разверзшийся между колес земли, хвостом пронзающий воз снизу... Злобно извернувшись, зверь из бездны оторвал у колесницы частицу дна -- но тут же повозка как бы оделась перьями. Над опереньем птичьим выросли семь глав: три бычьи -- вдоль дышла, четыре головы единорогов -- по углам. Теперь на колеснице восседала блудница, озирая пространство загребущими глазами. Рядом стоял урод и оба целовались то и дело. Едва блудница кинула свой похотливый взгляд на меня, страшный хахаль ее сердито отстегал. После, источая злобу, он отвязал чудовище и уволок его с блудницею в чащобу.
"Deus, venerunt gentes", - донеслись до меня слова из Псалтыри. Это пели поочередно то девы, то почтенны старцы, то непорочны жены. Все они сияли от чистых слез. Беатриче в скорби внимала им. Потом произнесла: ''Modicum, et non videbitis me. Et iterum, Modicum, et vos videbitis me".
Слова Ее принизали все сущее, как будто свет объял тьму тысячелетий. Она одним движения руки мне, Стацию и деве приказала идти вслед за седмицей светочей. А на десятом шагу в глаза мне хлынул свет Ее очей.
- Не отставай, - Она сказала мне, - и слушай. Подумай, что спросить.