— Думай, с кем говоришь! — внезапно взвизгнула Элизабет. Люси никогда не слышала ее голоса на такой высокой, визжащей ноте. — Приди в себя, Эдмунд.
— Ни то что?! — вскрикнул Эдмунд. —Превратишь меня в камень, как твоя полоумная тетка?
— Умерь свое непомерно раздутое эго, иначе клянусь…!
— Вы всего лишь дети, — со злым сарказмом сказал Каспиан, и два ненавидящих взгляда вонзились в него.
— Ты жалкий трус! — воскликнул Эдмунд. Люси кинулась к брату, но тот оттолкнул ее. Стоящая за его спиной Элизабет успела схватить девочку до того, как та оступилась и упала в Мертвую воду, но обрадоваться Лу не успела — Элизабет отпихнула ее в другую сторону. Но этого мгновения хватило: Люси разглядела мертвые, лишенный выражения глаза своей подруги, которые были помутнены как вода в болотах.
Ссора, тем временем, продолжалась.
— Я тоже хочу править! — воскликнул Эдмунду.
— Коли ты такой храбрец, докажи!
— Вы смешны, — выкрикнула Элизабет, когда два Короля скрестили оружие. — Двое мальчишек, которые не могут поделить игрушку!
— А ты, ведьма… — взорвался Эдмунд, и неизвестно, что он хотел сказать, да и чем бы все это закончилось, не встань между ними Люси.
Наваждение сошло так же быстро. Люси видела, как в глаза ее друзей возвращается осмысленность, как начинает мелким подрагивать Элизабет, пряча клинки дрожащими руками обратно в ножны. Она прошептала что-то похожее на «Их орудием…». Стыд отразился на лицах Каспиана и Эдмунда; Пэванси отбросил ракушку, и та мгновенно ушла под воду. Все уставились друг на друга, словно пробудившись от сна. А Элизабет почувствовала, как внутри начинает тянуть рана, и слезы набегают на глаза; то чувство исчезло, но его заменила боль, и Элиз не знала, чем ее вытравить. Все их слова, сказанные несколько минутами ранее, внезапно обрели вес. Как это бывало, в пылу ссоры ты не осознаешь всего сказанного, а потом уже ничего нельзя будет изменить. Как нельзя было забрать назад и забыть слова, которые Каспиан, Эдмунд и Элизабет сказали друг другу.
— Лиз, — внезапно дрожащим голосом обратился к девушке Эдмунду, когда они остались на несколько секунд один в этой пещере. По ее щекам скатились две слезы. — Прости меня. Пожалуйста, я…
Но Элизабет лишь покачала головой, и хрипло сказала, что им сначала надо убраться отсюда. Она внезапно нашла названию чувству, которое преследовало ее все утро, из-за которого она чувствовала себя такой же, как эта вода — дорогой, но абсолютно неважной. Пустота. С того самого момента, как Элизабет прочитала то письмо, как бы она не старалась закрывать эту рану, она ощущала только пустоту. Пустота — идеальное понятие, существующее прежде всего в представлении. И ничего более. Теперь же ей было больно, но зато она приняла одно важное решение.
Уже на палубе, отчалив от берега и заимев в команде Юстэса нового вида, Эдмунд и Элизабет смогли поговорить. Элиз смотрела на него, и чувствовала лишь боль — всепоглощающую и нестерпимую, слезоточивую. Но все это было лучше пустоты, которую заполнить было нельзя, которая появлялась, когда Элизабет не было больно. А боль ей причинял только Эдмунд.
— Лиз, — начал он тем же дрожащим голосом. — Слушай, мне очень стыдно за мои слова. Я не знаю, что на меня нашло, из-за чего я накинулся на вас с Каспианом. На тебя уж точно, я же… я же люблю тебя.
До этого смотря в пол, Элизабет подняла глаза, и Эдмунд едва ли не умер от осознания того, что его девушка плакала. Он подошел к ней и взял за руки, прикоснувшись лбом к ее лбу.
Может ли любовь причинять боль? Нет, конечно, любовь не может причинять боль. Как самое высокое, самое главное чувство на Земле может причинять боль? Это абсурдно. Сама любовь никогда не причинит боль. Боль причиняет не любовь, а совсем другие вещи, такие как обида, ревность, злость, нетерпимость, список можно перечислять до бесконечности, но любовь больно не делает. Больно делают сами люди.
— Я так не думаю, — тихо сказал он. — Я люблю тебя большего всего на свете. Очень люблю.
Вся эта жизнь – пыль, пустота, полнейшее ничто и ничтожество на фоне картины мира. И вся задача человека, высокого человека…, состоит в том, чтобы попытаться создать видимость. Хотя бы ненадолго. Хотя бы на время своей жизни. Видимость, что это не так. Пустота является единственной тайной, оставленной для человека.
— Я должна тебе кое-что сказать, — все тем же хрипящим, пустым голосом произнесла Элиз, и подняла на Эдмунда глаза.
***
В комнату проникал неяркий, утренний свет, пуская забавных солнечных зайчиков на паркетный пол. В кровати спала юная девушка — ее кудрявые, темно-каштановые волосы разметались по подушке, кое-где золотясь от солнечного света. Молодое, красивое лицо — без грамма косметики, которую юница накладывала на себя перед завтраком. Она спала, обняв подушку — красивая, чувственная леди, само совершенство. По крайней мере, так думал юноша, который наблюдал за ней пару секунд, прежде чем войти в комнату, тихо приоткрыв за собой скрипящую дверь. Он был высоким, со смуглой кожей и тёмными, вьющимися волосами, аккуратно причесанными.
Намеренно создавая чуть больше шума, чем мог бы, юноша подошел к кровати и опустился на корточки. Его рука скользнула по темным волосами и мягко потряс девушку за плечо.
— Сьюзен… Сью, проснись.
Она поджала губы, потом причмокнула губами и открыла глаза, захлопав глазами спросонок.
— Рабадаш… — сонно протянула она, но через несколько секунд ее голос стал обеспокоенным. —Что ты здесь делаешь? Если мой отец…
— Твой отец вчера вечером убедился в чистоте моих намерений, — с улыбкой перебил царевич Тархистана Королеву Великодушную. — У тебя есть белое платье?
— Бежевое есть, — ответила сбитая с толку Сьюзен. Рабадаш согласно кивнул.
— Хорошо, одевай. Нас ждут.
— Кто? — спросила девушка, но Рабадаша уже вышел из ее комнаты. Поняв, что долго собираться она не может, Сьюзен быстро умылась, гладко расчесала волосы, и одела свое любимое бежевое платье, которое хранила для особых случаев. Было еще рано, и ее родители тоже не проснулись. Они с Рабадашем тихо вышли из дома, никем не замеченные минули сад и оказались на улице, где царевич уверенно повел ее в какое-то место.
В целом, отношения Королевы и царевича вполне можно было охарактеризовать как «романтичные». Наконец-то освоившись в этом странном для него мире, Рабадаш старался уделять даме своего сердца как можно больше внимания. Прогулки на закате и рассвете, верховая езды, совместное проведение времени в библиотеки; все омрачалось лишь только излишней ревностью Рабадаша, которая, впрочем, не была совсем уже безосновательной — старшая Пэванси имела большую популярность в светском обществе, со всеми была предельна вежливо и всем дарила дежурную улыбку. Родители иногда поражались — где их дочь научилась так себя вести в обществе? А Сьюзен, закаленная жизнью и правлением Нарнии, поездками в дипломатическими миссиями, множеством балов, чувствовала себя вполне уютно. Рабадаш, воспитанный в лучших традициях Тархистанского дворца, тоже не был лишен своеобразного шарма, и если даже Сьюзен многие ревновали, признавали, какая они гармоничная и прекрасная пара.
Разве что небольшие сомнения были у мистера Пэванси на этот счет. Если с его женой вела долгие разговоры Элизабет, убеждая женщину в том, что все правильно, то тут пришлось справляться самим. Но, если верить словам царевича, и эту проблему он решили.
— Ты привел меня в церковь? — со скептицизмом спросила Сьюзен, оглядывая небольшую часовню.
— Да, я вчера познакомился кое с кем на приеме твоего отца. Поэтому… — тут Рабадаш запнулся, откашлялся и, взяв ее за руки, внезапно опустился на колени. — В жизни дверь распахнув мне настежь, ты явилась весны красивей. Сьюзен Пэванси. Я, царевич Рабадаш из далёкого Тархистана, Рабадаш Грейс в таком близком Лондоне, прошу сейчас пройти со мной в эти ворота и навсегда соединить наши судьба перед ликом Бога. Соединить настолько, сколько продлится наша жизнь.
У Сьюзен по щекам текли слезы, и какой-то частью мозга она успела подумать о том, что хорошо, что она не накрасилась. От услышанного ее глаза широко распахнулись, и пару секунд Сьюзен лишь хватала ртом воздух, пытаясь выдавить из себя хоть что-то.
— Да, — наконец шепотом произнесла она, и ее голос звенел от слез. — Господи, Рабадаш, да!
На лице царевича расцвела какая-то облегченная улыбка, она встал и подхватил бросившуюся ему на шею Сьюзен. Единственное, что видела Королева, было лицо Рабадаша, заполнившее все ее мысли и чувства. Его глаза горели расплавленным золотом, а прекрасные черты казались почти суровыми от обилия переживаний. Но стоило Сьюзен огласить свой ответ, и лицо озарила счастливая улыбка.
========== Разбуди меня ==========
— Я должна тебе кое-что сказать, — все тем же хрипящим, пустым голосом произнесла Элиз, и подняла на Эдмунда глаза.
Юноша кивнул, чувствуя, насколько серьезна его девушка. Он расцепил их руки.
— Хорошо, давай поговорим.
Это был тот самый момент, когда теряешь всякую, даже крохотную частичку надежды, когда плохие мысли всё лезут в голову, не давая проходу хорошим и светлым, когда хочется плакать и бросить всё, забыть все, когда на душе скребут коты, когда в душе опустело.
— Я солгала тебе, — честно признает Элизабет. — Когда у меня было ведение на Одиноких островах, я увидела тот момент, когда ты, ещё ребёнком, пришёл к ней, к Джадис. Слышала, как сказал, что тебе важно мое присутствие. Так случилось, что не напрямую, но я получила от Джадис кое-какое послание.
— И что там? — небрежно спрашивает Эдмунд с легкой ухмылкой, стараясь казаться незаинтересованным, однако повисшее между ним и Элизабет напряжение ощущает с лихвой. — Что-то важное?
— Да, — легко произносит девушка. — Там написано, что я ее дочь.
— Дочь, а…? — машинально повторяет Эдмунд, но тут ухмылка сползает с его лица потому что смысл слов до него доходит. — Стой, нет, подожди… как?
Элизабет тяжело вздыхает и произносит, медленно, выделяя каждое слово, чтобы дать Эдмунду время осознать сказанное ею.
— Я. Дочь. Джадис. И я знаю, что ты попытаешься найти логичное объяснение, но нет, это не туман. Я получила доказательства от Алетиометра, Кориакина и даже от Аслана. Это правда.
— И как давно ты знаешь?
Это, конечно, не тот вопрос, которого Элизабет ожидала, да и судя по Эдмунду он хотел спросить вовсе не это, но девушка не была в состояние как-то самостоятельно думать и предпочла отвечать на вопросы. Это было странное чувство, вроде ты и все сказал, и внутри такая противная звенящая тишина, а тебе продолжают задавать вопросы, и ты в этом мертвом звоне ищешь ответы на них.
— Узнала почти сразу после нашего отбытия с острова Кориакина, — медленно ответила девушка, и коротко рассказал все события, упомянув о намеках Аслана в самом начале, настоящих видениях Алетиометра, словах Кориакина, о том, почему она рассказала именно сейчас. Голос звучал ее тихо и приглушенно, и со стороны могло показаться, что девушка просто не хочет говорить, но Эдмунд знал ее лучше всех остальных, лучше себя самого — внутри Элизабет бушевала буря, и она пыталась не выпустить ее из-под контроля. Ей было больно.
Эдмунд захотел подойти обнять ее, но, как и тогда в лодке, этот жест показался ему неуместным, и вместо этого он спросил:
— И молчала все это время?
Получалось куда жестче, чем он рассчитывал, но это, кажется, придало Элиз сил. Она встрепенулась.
— Я вообще говорить не хотела. Думала, что вернувшись в Лондон, смогу вытравить из себя эти воспоминания. Но после острова Мертвой воды поняла, что мне лучше самой тебе рассказать, чем ты бы узнал это как-то ещё.
— Разве я дал тебе повод не доверять мне?! — внезапно сорвался Эд, и Элизабет вздрогнула. Его слова рассекли пространство как резкий холодный осенний воздух. — Хоть раз!?
— Это другое… — слабо возразила Элизабет.
— Отчего же? — едко поинтересовался Эдмунд, и колдунья поняла, что он на взводе. — Ты являешься дочерью нашего бывшего врага, но Джадис пала. Неужели это имеет какое-то значение?
— Для меня - да! — горячо воскликнула девушка, но тут же вздохнула, стараясь успокоиться. Их мелкие с Эдом ссоры, которых никто не видел, но которые все же были, начинались именно так — один из них кипятился, и другой тоже начинал злиться. Маленькие бытовые ссоры, которые не были чем-то серьезным. —Ты не понимаешь, какого это быть… другой. Эдмунд, твоя семья… я вошла в неё изначально с вранья, и хотя я люблю вас больше всех во всех этих мирах, я не могу откинуть чувство того, что я не должна занимать то место, которое занимаю. Чужая, даже когда мы стали парой, я все равно была чужой. Подкидышем, у которой нет истории и нет настоящей семьи, кроме вас, которым меня навязали, — тут она усмехнулась, зло скривив рот, хотя Эдмунд видел, как слезились ее глаза. — Кроме того, ты сам говорил о том, что ничего не должно напоминать тебе о Джадис.
— О, теперь я виноват?
— Я не это сказала, — заметила девушка, потирая лицо, и на пару минут они замолчали.
Эд повзрослел. Он больше не был тем глупым мальчишкой, который постоянно спорил с Беллатрисой Грейс, давая таким образом понять, что она ему небезразлична. Элиз пыталась сохранить серьезное выражение лица, но буря эмоций: страх перед будущим, грусть от того, что она, возможно, больше не увидит этих черных глаз и не услышит его подколов разрывала ее изнутри. Хотелось кричать.
— Хорошо, — сказал Эдмунд. — И что мы теперь будем делать?
— Не знаю. Я хотела, чтобы ты принял решение, — Эдмунд удивленно посмотрел на девушку, и Элиз всплеснула руками. — Я не могу взваливать на тебя подобное и делать вид, что ничего не произошло, как и не могу заставить тебя мириться с этим.
— А, вот оно значит как. Твой единственный вариант - разрыв?
— Нет, конечно, нет! — Элиз вскрикнула, сделав шаг назад от такого страшного, невозможного предположения. — Но… ты меня понял.
— А знаешь, что самое отвратительное? — внезапно спросил Эдмунд, и Элиз услышала в его голосе настоящую горечь. Тут же она осознала, что больше не плакала — глаза резало, как от яркого солнца, но слез не было. —Ты предпочла лгать и изворачиваться, вместо того, чтобы сказать правду сначала. Зачем это понадобилось? Это же…
— Может, потому что я и Джадис не такие уж и разные? Может, узнав о нашем родстве, я стала принимать то, что похожа на неё?
Слова прозвучали резко и неожиданно, и сказаны были с каким-то особенным холодом, и перед глазами Эдмунда встала высокая женщина в меховых одеждах. Он зажмурился и покачал головой.
— Ты не похожа на неё!
— Нет? Почему? — каждый вопрос ударял без промаха, в сердце и юноши, и девушки с одинаковым успехом. — Мы ничего о ней не знаем, я ничего не знаю о женщине, которая оказалась моей матерью! Она могла провести детство и юношество так же, как и я, а потом оступиться.
— Ты видела, что она творила! — и он чуть было не добавил «и я видел, я ей помогал», но так и не сказал. Эдмунд чувствовал бурю в сердце Элизабет, и так же остро ощущал, как сам тонет в ней, настолько крепко он был связан с этой темноволосой красавицей.
— Да, и я ненавижу ее за это, — ровно произнесла Элизабет. — Но проблема в том, что она стала такой в итоге, и где гарантия что и я не стану такой в итоге, —она делает паузу, вспоминая все ее злые шутки на Юстэсом, слова на острове Мертвой воды, и признается только в одном. — Тогда, когда Люси похитили однотопы, я принесла решение, что сожгу их всех, если с Лу что-то случится.
— Это другое! — вскрикивает Эдмунд, и хочет сказать, что он тоже принял такое же решение. Он бы убил каждого, кто причинил бы вред его сестре, и без малейших раздумий снес бы голову тому карлику-вождю. Но эти слова лишь больше разозлили девушку, она буквально вспыхнула:
— Да хватит это твердить! — а она смотрит на его мутные глаза умоляюще, пытается разгадать чего же он прячет за ними? Но не может. Никто не мог, кроме нее. В сердце колет, а горло сушит, от чего он начинает кашлять. Он готов сквозь землю провалиться чтобы не видеть Элизабет и не вспоминать треклятую Джадис. —Другое или нет, но я спокойно приняла решение о том, что убью, а убийство - в любом случае убийство.