— Снова издеваешься? Да, я считаю, что талант должен прославлять свое отечество и его людей, иначе он может сослужить и писателю, и человечеству плохую службу.
— Конечно, какие же положительные герои без традиционного букета! Нет, Анюта, ты лучше ежедневно изучай «Черную курицу» Антона Погорельского. Не затягивай с этим. Полезно. Мало еще слез пролила, читая ее своим подопечным?
— Аня, не казнись. Это же Инна с ее… заскоками. Ты же ее знаешь, — по‑матерински мягко посоветовала Жанна, заметив побледневшее Анино лицо.
Лена вышла из сонной задумчивости. Пожалуй, она успела неплохо вздремнуть. Аня говорила:
— …Видно ты не читала рассказ Риты о девочке, душа которой отзывалась на разные сложные события жизни неодинаковыми по глубине и осознанности стихами. Иначе проследила бы трансформацию героини, почувствовала бы слова исполненные благодати и многое поняла в Ритиных произведениях.
— Ну как же, Рита — наше национальное достояние! — не смолчала Инна.
— Я читала, что без ярких противоречивых ситуаций не бывает стоящих произведений. Как она создает их в своих романах? — задала вопрос Аня.
— Зачем Рите придумывать противоречия? — удивилась Инна. — В нашей жизни они на каждом шагу.
— Мне очень понравилось то место в последней книге, где у нее как бы сюжет в сюжете. Там она вступает в диалог с самой собой. Не избитый ход, правда?
— Железобетонно! Ее фирменный, — подтвердила Инна и добавила:
— Лена, ты тоже работаешь в этом поле. Но ты пошла дальше. У тебя я наблюдаю стереоэффект. Он образуется из диалогов героев друг с другом, с предполагаемым автором и с их собственными внутренними «я».
— И все же дневники Риты — самое сильное в ее прозе. В них есть моменты опережающего отражения действительности. Там есть ядовитые вещи и даже… принижающие кое‑кого, — снова подключилась к разговору Аня.
— Они не для печати писаны, — сказала Лена и унеслась мыслями слишком далеко, чтобы слышать, о чем рассуждали ее подруги. Последнее, что дошло до ее сознания, были слова Жанны:
— Я еще не читала произведений, состоящих из одних диалогов. Это способ развития дневникового жанра? Там человек разговаривает сам с собой, а Рита разнообразит эту «беседу» общением с друзьями?..
*
— …Здорово Вознесенский сказал: «Обязанность стиха быть органом стыда!» А ты готова признать это изречение справедливым? — спросила Жанна.
— Имеет место быть. Поэт не поэт, если он не считает свой взгляд на мир единственно правильным, — свернула на привычную дорожку иронии Инна.
— Огласила свой приговор?
— Прозаиков я тоже не исключаю из этого списка.
— Все они очень нуждаются в твоем замечании. Без него они оказались бы не на высоте положения, — шутливо, но миролюбиво заметила Жанна. — Тут мое представление не расходится с Аниным.
Уголки губ Ани вздрогнули в еле заметной улыбке. Она поняла и приняла иронию Жанны.
— О гениальных поэтах говорят, что они посильнее коронованных особ, — сказала Инна.
— Гениальность любого поэта в его поразительном великодушии и доброте, — упрямо заявила Аня. — «Лишь наша доброта в веках пребудет». Одна из задач литературы — смягчать сердца людей. От чернухи и крови они каменеют.
— А разве не бороться за правое дело? — насмешливо удивилась Инна. — Примитивно мыслишь, детсадовскими категориями. Перегрелась? Форточку открыть?
— Еще совсем недавно гениальных людей истребляли или высылали, а теперь пригревают и награждают, — сказала Жанна.
— Чтобы подвергнуться изгнанию из Союза писателей или выдворению из страны, надо было заслужить. Опрокинь свою память в советское прошлое. — Инна усмехнулась. — Как нас учили? «Жить надо ради того, за что можно умереть: за Родину, защищая честь и достоинство, спасая кого‑то».
— А разве для совершения подвигов доброта и великодушие не требуются?
— Ритины герои все с изъянами, но нельзя сказать что плохие. Порядочность — вот что их объединяет, — сказала Аня.
— Это характеристика нашего поколения, — подтвердила Жанна.
— Емко, трогательно, сердечно прописывает своих героев. Закладывая ту или иную личность, она во многом ее с себя списывает, но с беспощадной самоиронией. «Себя в себе ищу». И читатель напитывается от нее нравственной энергии. И ведь какие вопросы ставит! «Где мы? Что мы есть сегодня, не в самую легкую годину?» По собственному Ритиному признанию — мне однажды довелось присутствовать на ее встрече с читателями, — она пытается осмыслить кардинальные проблемы современного человеческого бытия.
«Аня в Жанне нашла внимательного слушателя», — поняла Лена.
— Мудрейший Сократ в свое время тоже ставил вопросы, но не всегда на них отвечал.
— Сократ!.. — Аня покрутила головой. — Они у него высочайшего уровня, а Рита о нас пишет. Но список наших глобальных проблем тоже не такой уж короткий, — грустно закончила она свою мысль.
— Только и разговоров, что о проблемах. Не много ли Рита на себя берет? Нескромно как‑то. Может, не по Сеньке шапка? Даже хроникёры теперь предвзяты, а тут художественная литература, — с сомнением пробурчала Жанна.
«Что она имела в виду — не поняла Аня. — Не могу уследить за течением ее мыслей, они все время уплывают куда‑то в сторону. Может, это меня ко сну клонит?»
— Рита максимально выкладывает свое сердце людям. Для нее писательство — одна из форм личной ответственности, — пояснила Аня свое предыдущее заявление. — Ее книги — территория полной свободы. Они то, что определяет степень ее счастья.
— Она обязана быть внутри ситуации? Камикадзе, — намеренно насмешливо заметила Инна.
— Не стану тебя разубеждать. Но читая написанное Ритой, я ощутила, что не знала ее вовсе, но теперь многое в ней поняла.
— Реальность сложна и не поддается прогнозированию. В жизни столько абсурда! Вскрывать законы непредсказуемого мира семьи, изучать глубинные мотивы человеческого поведения — все равно, что пытаться изобрести вечный двигатель.
«Иннина труба снова громко вступила, — поняла Лена. — Наверное, заглушит звучание Аниной скрипки».
— Акт творчества выворачивает душу глубже, чем быт, поэтому писателю больше дано, — не согласилась Аня. — Главное, чтобы писалось без узколобого схематизма.
«Молодчина! Наш человек», — молча одобрила Лена Аню.
— Ну как сказать… — неожиданно для себя не нашлась Инна. Это была для нее позорная, выбивающая из привычной колеи, пауза.
«Теряет хватку, выдохлась?» — удивилась Жанна.
— Тебя, Инна, может понять только один человек — ты сама, — грустно пошутила Аня.
— Умно. И яркие краски в голосе появились. Когда ты от страха не прячешься в скорлупу, с юмором у тебя все в порядке. Ты‑то сама поняла что сказала? — не могла не добавить уже взявшая себя в руки Инна.
— Растолковать? Кое-кто не может быть только без себя самой и только от себя получает победные реляции, — с еле уловимой гримасой удовольствия пояснила Аня.
Она вдруг почувствовала неловкость за свою невинную радость от самой же сказанного и за неожиданное, отчаянное желание сохранить в себе это редкое чувство.
Губы Инны передернулись, как от резкой боли, а в потемневших ненавидящих глазах на мгновение промелькнула бездонная оторопь, тут же сменившаяся искусственным наивно-сочувственным интересом, а потом и намеренным ленивым благодушием. Такого от Ани ей еще не приходилось слышать!
«Промахнулась Инесса. Плохо чувствует? Нездоровье не способствует нормальной работе мозга», — про себя прокомментировала ситуацию подруги Лена.
— Не буди лихо, пока оно тихо. Меня учить — только портить. Ты это к вопросу о пересечении линии жизни с зигзагами характера? Так они переплетаются не по законам эвклидовой геометрии, а по Лобачевскому. Все мы не совсем правильные.
— Это уж точно. — Аня быстро и положительно приняла неожиданно прямой и честный ответ Инны. Спорить тут было не о чем.
Высокий голос вывел Лену из задумчивости. Аня объясняла Жанне:
— Для Риты важен не сильный герой, а слабый, насыщенный неоднозначными проявлениями характера, но борющийся, не безразличный, здравомыслящий, которого преследует череда потрясений. Цель его исканий — гармония в себе и в семье. Этим он интересен и заслуживает уважения.
— Уважения? Знала я одного такого типчика: слабый, склонный к депрессии, к припадкам страха и предсердечной тоски. И, тем не менее, при сильной жене в их семье он верховодит. Почему? — возмутилась Жанна.
— Для любящей жены он вечное дитя, а больной ребенок в семье обычно главный, вокруг него всё вертится, — подметила Аня.
— Ритин главный герой — женщина. Вот откуда мысли такого странного толка! Ура, ура! — проскандировала Инна. — Будем, дрожа от нервного ликования, жить и думать как Рита. Станем неукоснительно следовать всем ее предписаниям. Только я вот читаю классику и вижу: мало что изменилось в характерах людей за последние пятьсот лет. И это грустно, — очевидно, всё ещё подавляя в себе волны поднимавшегося недовольства предыдущим разговором, вмешалась Инна.
«Настырно задает тон нашему разговору. Она не просто иногда иронизирует, она иначе мыслить не умеет. Что‑то внутри нее зудит, раздражает, толкает на выплескивание желчных инсинуаций, создает воинственное настроение, отчего она взрывается на мелочах. Ее все время куда‑то заносит. Мастерица морочить головы. Может, это чувство тайного превосходства? Та еще фифа. Если бы она ушла, я бы не очень огорчилась. И каким ветром, какой волной ее прибило к нашей компании, тем более после прошлогоднего инцидента? А вдруг она сама страдает от своего характера? Выговорится и вернется в ровное расположение духа или явит «миру» веселое настроение», — на себя примерила Инины закидоны Аня и запретила себе реагировать на вспышки ее эмоций.
— Проблемы в жизни людей есть и всегда будут. Рита, когда подступилась к ним, тоже поразилась их масштабности, вот и стала рассматривать и осмысливать только одну, точнее один ее узкий аспект. А сначала пыталась охватить тему со всех сторон, — сказала Аня. — Только дебютанты надеются быстро дать ответы на все вопросы.
— Что ей до чужих комплексов и терзаний? Так и кое‑куда загреметь можно.
— А ты на себя оборотись, тогда поймешь, — кольнула Жанна Инну.
— Еще бы, кто я такая, чтобы судить? Писатель должен затрагивать всеобщие и самые глубокие проблемы, а не оттачивать и шлифовать бытовые события и копаться в чужом грязном белье. Рита надеется суметь банальное представить монументальным? Снова «запоет» на тему воспитания?
— Наверное, писать о том, есть ли жизнь на Марсе, интересней, тут мы далеко заглядываем. Только мне кажется, что стоит чаще задаваться вопросом: «Есть ли жизнь после свадьбы»? Я не вижу проблемы важнее, — сказала Аня. — Но вот как далеко заходить в интимную сферу отношений, чтобы вскрыть причины того, что творится за дверями запертых квартир, и проработать весь материал до мелочей, — это вопрос внутренней цензуры автора. А вдруг именно это, казалось бы, глубоко личное и является основной, глобальной причиной проблем в семьях? Разве о нем надо молчать?
— Куда же нам без прописных истин? — хмыкнула Инна.
— О них труднее всего говорить. Но даже их не всем и не сразу удается усваивать. Человек медленно меняется. Вот и приходится писателям, забыв о высоких материях, вдалбливать элементарные понятия, потому что они являются основой бытия.
— Например, интересоваться степенью уязвимости человеческой души. Как живет человек, который не хочет соприкасаться с реальностью? За счет чего он выживает? Как самые обычные люди под влиянием обстоятельств превращаются в злодеев. Да?
— Если ты о немцах в войну, то они были частью той системы, в которой жили, и нечего их защищать. Простые солдаты тоже виноваты, он шли воевать, надеясь получить кусок советской земли в личное пользование, а русского человека сделать рабом, — жестко заметила Аня. — Немецкие женщины боготворили Гитлера и посылала сыновей воевать. Женщины!! Что в нем было такого, что они ему поверили? Как могла нация, взрастившая Гете и Баха идти на уничтожение других народов?
— И своего, — заметила Инна.
«Анина память застряла в военном детстве. Это ее самое главное тяжелое воспоминание. При малейшем намеке на прошлое оно всплывает из глубины сердца и тревожит, тревожит…» — подумала Жанна.
— Куда тебя повело? О семье речь вели, — удивилась Лена. — Оно, конечно, понятно… Та война — наша боль на всю жизнь. Ее невозможно изжить. История может чему‑то научить, только если нам больно… Мой сынок Андрюша в шесть лет после просмотра фильма о войне задумчиво сказал: «Всех людей жалко». А я ответила с горькой усмешкой: «Жалость к фашисту, убившему твоего родного деда, и к твоему деду, погибшему, защищая Родину и нашу семью, наверное, должна быть разной. Или ты не признаешь оттенков? Черное-белое, да-нет». Задумался сынуля. Потом мы с ним говорили по душам, рассматривали старые фотографии. Я всплакнула. Сынок долго сидел, опустив голову. Пытался меня понять. Потом занялся конструктором, но продолжал думать о чем‑то серьезном.
— Ты напрямую рассказывала маленькому сыну об ужасах войны? Я читала, что детям надо преподносить сложные вещи художественным языком и разными выразительными средствами. Дети — визуалисты. Для них надо ломать взрослый формат и создавать свою парадигму в искусстве воспитания. Фантасмагория им более понятна. Они проще уходят в метафизичность. У детей, например, насчет существования Бога до определенного времени нет сомнений, — сказала Инна.
— Все эти способы хороши для развития у ребенка воображения, — сказала Лена. — Но когда закладываешь в него базовые понятия, требуется говорить коротко, четко и доходчиво. Ребенок должен понять, что война — это плохо, но есть Родина и ее необходимо защищать от врагов. Он должен знать, что несет война и как можно ее предотвратить, чтобы избежать грозящей катастрофы. Он должен помнить, что из каждого нашего маленького выбора… вырастает история нашей страны, спасается Россия. Надо чаще с детьми заглядывать в зеркало нашего прошлого, чтобы в глубине его видеть то, что нельзя забывать.
И с подростками надо разговаривать. И лучше, если на равных. Почему Достоевский пишет о корневых, но низменных человеческих качествах? Потому что эта тема рано или поздно все равно всплывает для любого подростка и очень его волнует. Все проходят через осознание зла, непонимание и обиды. Важно вовремя суметь ему помочь, подсказать, направить. И труднейшие вопросы нашего прошлого мы поднимаем для того, чтобы каждый заглянул внутрь себя и подумал, как он повел бы себя в данной ситуации, кем бы он стал: надсмотрщиком, рабом или борцом за справедливость? Мы обязаны воспитывать личную ответственность.
— Аня, ты не ищешь оправдания ненависти народов друг к другу? — спросила Жанна.
— Нацизм и терроризм нельзя оправдывать. У таких преступлений нет срока давности, — категорично заявила та.
— А прощать? Немцы повинились перед нашим народом за Гитлера, даже отступные платят евреям, а мы за злодеяния Сталина перед своим — нет, — осторожно сказала Жанна.
— Так ведь перед своим… Но осудили, — сказала Инна.
Аня горячо возразила:
— Сталин — гений, но злой гений. Не могу я простить ему ни коллективизации, ни того как он после войны жестоко подавлял предполагаемый бунт побывавшей за границей армии-победительницы, отправляя героев на смерть, в Сибирь эшелонами… Ни медали, ни ордена их не спасали… Еще отсутствие праздника Победы великому народу…
— И в семьях извиняться не умеем, и на государственном уровне не хотим признавать своих ошибок, — тихо, словно только для себя пробормотала Жанна.
— Насчет того, что в семьях, ты права. Но для стран — это вопрос политики, а не здравого смысла. И он многократно всесторонне изучен, — заметила Аня. — Простите. Я начала разговор за здравие, а окончила, как всегда… Вернемся к творчеству Риты. Она пишет о несправедливостях в человеческих судьбах, зависящих не столько от объективных обстоятельств, сколько от людей, живущих рядом. Еще о злодействах в быту, если они принимают массовый характер. Она затрагивает вопросы, которые, к сожалению, никогда не устаревают. Читая, казалось бы, о простых, неприукрашенных событиях, я открывала в ее книгах и второй, и третий план, и мощный подтекст. Умеет об обыкновенных вещах рассказывать так, что за сердце берет, — с задушевной ноткой в голосе поделилась Аня.