60
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
еще почти два года! И не одну меня так спасал Полищук, спасал он и мужчин и женщин, но только осужденных по политическим статьям.
Через несколько дней я пришла в норму и стала работать в лазарете санитаркой. Работа была нелегкая физически, а особенно морально. На твоих руках в прямом смысле умирают люди, так и не дождавшиеся освобождения, возвращения домой, к семьям. Как они переживали о своих родных, зная, что никогда не найдут их могилы! Часто умирали в полном сознании, просили подержать за руку в последние минуты. Держишь его руку, и вдруг она дернется, и как будто подует холодный ветерок, сразу становится понятно, что человек ушел из жизни. Ни в чем не повинный, оторванный от семьи, о которой не знает ничего — где она, что с ней? А сколько осталось сирот, которые не знают, кто были их родители, что с ними стало, не знают своих корней. Почему? За что? Я знаю, что в это время на фронте погибали солдаты, но они умирали как герои, как защитники Родины, а наши мужчины умирали как враги народа, предатели. А ведь они тоже — и мужчины, и женщины, и я вместе с ними — рвались на фронт, но был один ответ: вы не имеете права, вы политические заключенные. Мы были недостойны такой чести, не имели права защищать Родину. Брали только бытовиков — воров и мошенников.
Мой срок заключения близился к концу, оставалось год с небольшим. И вот Борис делает мне предложение
61
стать его женой, и после освобождения ждать его на свободе. С помощью вольнонаемного начальника санотдела Печерлага нам дали разрешение на брак, и до конца моего заключения мы оставались вместе.
Наконец наступило время моего освобождения — 10 августа 1947 года. Все закончилось, можно ехать домой, к мамочке и сестренкам. Но меня все не вызывают. Так идет день за днем, уже наступило 17 августа, меня мучают разные мысли. Вспоминаю, как держали в тюрьме папу, давая один срок за другим, а ведь я уже ждала ребенка. От волнения у меня пошли водяные пузыри по всему телу. Борис меня отпаивал бромом. И наконец, после обеда 17 августа меня вызывают и говорят, что везут в Воркуту. Помню, как Борис провожал меня до станции «Олег и Ольга». Он очень переживал, плакал, и все просил, чтобы я его ждала.
Привезли меня в Воркуту для получения паспорта и справки об освобождении. Справку выдавал секретарь. Тоже заключенный, только по бытовой статье. И он мне говорит, что справку об освобождении дать не может, так как в формуляре написано: срок заключения 10 лет и 5 лет ссылки. И он должен вернуть меня обратно в лагерь, а оттуда меня отконвоируют на место ссылки. Я стала ему доказывать, что раз из Москвы прислали документы на освобождение, значит, я могу ехать домой, значит, ссылку мне отменили. Я была в отчаянии! А секретарь стоял на своем, разговаривал очень грубо, кричал. На крик вышел из кабинета
62
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
его начальник, молодой мужчина в военной форме, видно недавно из армии. Спрашивает, что за шум. Секретарь докладывает, что не может меня освободить, так как у меня в формуляре написано 10 лет заключения и 5 лет ссылки, а из Москвы прислали документы, где меня освобождают подчистую. 5 лет ссылки не указали. Начальник спрашивает меня, за что я была осуждена и кем. Отвечаю, что судила меня тройка ОГПУ по статье «ЧС» — член семьи изменника Родины, что мой отец протоиерей, который был осужден, сейчас неизвестно, где находится, и за это я отсидела 10 лет. Начальник пожал мне руку, поздравил с освобождением, и велел немедленно дать справку. А секретарю сказал, что надо быть порядочным человеком, что я и так невинно пробыла в заключении десять лет, а кто прислал документы из Москвы, видно очень умный и справедливый человек. Господь и в этот раз не оставил меня, послав этого доброго человека. Я вечно благодарна ему.
Воркута-Асбест — небольшой железнодорожный перегон. Первые шаги на свободе. Маленький чемоданчик и тюремный узелок в моих руках для пассажиров вагона — ответ на все вопросы. Да их никто и не задает. Просто потеснее прижались друг к другу и освободили для меня местечко на лавке. Что спрашивать? На этом перегоне либо те, кто при лагере, либо те, кто из лагеря. Но спасибо огромное за сочувствие
63
и сострадание. Это в нас, мы такие. А еще, вижу по лицам, только не зависть, что-то другое, доброе. Как напутствие: не забывай, пусть впереди новое и незнакомое, но есть на пути к нему небольшой перегон Воркута-Асбест, где сделала первые шаги на свободу. И я помню. Помню всегда.
Асбесте пересадка на другой поезд. Билет до дома я должна была получить в управлении третьего отдела ГПУ Но там сказали, что прежде санобработка. От управления до санчасти неблизкая дорога и, как меня предупредили, не безопасная, случались грабежи и даже убийства. В Асбест я приехала к вечеру, пока была в управлении, наступила ночь. Но идти надо. Иду в полной темноте. Вдоль обочины штабеля леса. Вдруг слышу мужские голоса. Разговаривают где- то впереди и все громче. Значит идут мне навстречу. Прячусь за штабелем, жду пока пройдут мимо. Осторожно выхожу на дорогу и быстрее-быстрее вперед к санчасти, а там даже осматривать не стали, поставили штамп и отправили обратно в управление за билетом.
И вот спустя 10 лет я вернулась на Родину, в Анжерку. Думала, увижу маму, сестер, а встретила только дальних родственников.... От них узнала, что мама переехала в город Черемхово, где жила сестра Люба с семьей. Денег нет, дома нет. Близкие помогли купить билет до Черемхово и кое-что из продуктов собрали в дорогу.
64
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
Сколько дней ехала — не помню, только приехала в Черемхово в начале сентября. Было шесть утра. Иду искать улицу, указанную в адресе. Подхожу. Одноэтажный, длинный дом из четырех квартир. Обошла вокруг. Ставни у всех еще закрыты. Постучала в квартиру, где должны жить мои. И слышу мамин голос: «Войдите, дверь открыта». Захожу. В коридоре полумрак, мама стоит посередине комнаты с ребенком на руках. Я смогла сказать только одно слово «Здравствуйте», прижалась к косяку двери, дальше не могу ни идти, ни говорить. Молчание мамы мне показалось долгим, очень долгим. Потом слышу ее крик: «Соня! Соня приехала!» Дальше топот ног. Вбежала Любаша, за ней её муж, Гавычев Василий Платонович, а за ним две девочки. Слезы, расспросы. Опять слезы. Радуюсь, видя, как выросла и какой красавицей стала Люба. Вижу, как постарела мама...
С первого дня в застенках нет ничего дороже, чем свобода. Только надежда обрести её вновь даёт силы пройти через немыслимые испытания лагерной жизни. Ещё одной опорой была для меня вера. Это не вера в чудеса, я верила в то, что есть высокое предназначение следовать христианским заповедям и только так можно выжить и остаться человеком. Я всё время вспоминала и представляла папу, с которого так и не смогли снять крест протоиерея. С живого не смогли. Не был этот крест простым символом, определяющим социальную принадлежность человека. Иначе, не стали
65
бы палачи, видя в нем лишь кусок металла, предлагать в обмен свободу. Думаю, что и папа черпал силы не в ожидании некоего чуда избавления от ужасных мук. Вера в торжество заповедей христовых, в их непоколебимость и общечеловеческую значимость, беззаветное служение им, были его непобедимым оружием. Это видели все, кто страдал рядом с ним в тюрьме, и это больше всего пугало палачей.
И теперь на свободе мне опять была нужна опора на веру. Выходя из лагеря, я несла ответственность не только за себя. Я должна была думать о том, что ждет нашего с Борисом сына, которому дано появиться на свет не в лагерных застенках, а на свободе. Но какова эта свобода? Клеймо врага народа никто с меня не снимал. Такое же клеймо должно лечь и на нашего сына. Несмотря на провозглашённый в стране лозунг: «дети за родителей не в ответе», клеймо врага народа несли все, кто родился в семье политических заключенных. Значит, впереди у нас с сыном, неизвестное будущее, никаких гарантий, только надежда и вера на лучшее.
Я начинала новую жизнь. И первое, что отметила для себя, за десять лет, которые прошли в лагере, здесь, на воле многое изменилось. Уходил страх за себя, за близких, страх, который всегда преследовал нашу семью. страшное время казалось бы отступило от нас, ушло. Наверное, не только потому, что мы с жили
66
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
100-летие мамы. Сидят Надежда, Валентина, Валентина Васильевна,
Зоя. Стоят Любовь, София, Вера. На фото отец Георгий Вуколович
и брат Николай.
в небольшом шахтерском городке, вдали от центра Сибири. Мне кажется и страну, и людей изменила война. Она жестоко прошла через каждую семью. Горе и потери требуют сочувствия и сострадания. Они объединяют людей. Война показала, что есть настоящий враг, которого надо было вначале всем миром победить, а затем сообща выживать после его нашествия, перенося все тяготы послевоенной разрухи. Так, по крайней мере, казалось мне здесь, в провинции. И всё же, принимая меня в своем доме после лагеря, муж Любы, Василий Платонович, рисковал очень многим.
67
С. Г Федина
Валентина Васильевна с внучкой Диной,
дочерью Николая Соколовского-Непонящих
И должностью директора шахты, и партийным билетом. Любой завистник на работе мог испортить ему дальнейшую карьеру. Да и отголоски судебных процессов над врагами народа всё еще доходили до нас. Но меня приняли, как родную, а после тяжелых родов и долгой болезни взяли на себя заботу о сыне.
В городе Черемхово постепенно воссоединялась и возрождалась наша семья. В день моего возвращения приехал Жорж Екенин, муж моей младшей сестры Зои. Он работал инженером на другой шахте, неподалеку от Черемхово. Приехал по делам в управление шахт и зашёл к Гавычевым в гости. Узнав, кто я, он сразу же поехал домой, и уже на другой день открывается
68
шжш
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
Дети, внуки и правнуки сестер Веры, Валентины, Зои
и брата Николая на 100-летии. Братск 2013.
Дочери и внучки сестры Любови.
69
дверь, и я вижу кра-
сивую девушку, не ту
восьмилетнюю девочку,
которую я оставила в Ан-
жерке, а высокую восем-
надцатилетнюю красави-
цу, мою дорогую Зоиньку.
После родов я долго бо-
лела, лежала в больнице.
Зоя приехала помочь мне,
возилась с ребенком, при-
носила его ко мне покор-
мить. А потом и Жоржа пе-
ревели в Черемхово, глав-
ным инженером шахты,
где работал Василий Пла-
тонович. Жорж и Зоя жили в двухкомнатной квартире в
общем бараке. Они взяли меня к себе. Вскоре Василий
Платонович устроил меня на работу на шахте. Работала
телефонисткой, затем перевели в библиотеку. Дали жи-
лье — две комнаты в трехкомнатной квартире. В Че-
ремхово приехала Вера с маленькой Таней, затем её
муж Василий Петрович. Их семья ждала второго ре-
бенка. Жили все у меня пока не получили квартиру.
Оставалось только дождаться приезда Нади и нашей
старшей сестры Валентины с её многодетной семьёй.
Когда это произошло, наша мама наконец-то смогла по-
чувствовать себя счастливой. Её окружали дети и мно-
Мама, Валентина Васильевна
Непомнящих 1988г.
70
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
гочисленные внуки. В Черемхово я прожила до сентября 1954 года с мамой, сыном и племянником, сыном Нади, Колюшей.
В 1953 году умер Сталин. Лагеря были распущены, и вот перед Пасхой в 1954 году Бориса освободили. Все мои близкие хотели, чтобы он приехал в Сибирь. Подыскали хорошее место работы врачом в одном из санаториев, но Бориса ждали в Москве. Он 15 лет не видел родителей. Я его прекрасно понимала и не стала уговаривать. Вскоре он прислал письмо, просил, чтобы я с Женечкой приехала к нему. И вот 5 сентября 1954 года мы приехали. На вокзале с цветами нас встречали Борис, его брат Александр и сестра Антонина.
С семьей мужа, Бориса Федина 71
С сестрой Зоей и семьей Александра Гавычева, сына Любы.
Встретили очень хорошо. Собрались все Федины в доме сестры Бориса Ирины — отец Бориса, Федор Дмитриевич, Антонина, Александр, Ирина, их тетя Паша и девочки Ирины — Оля, Таня и Нина. Не было только матери Бориса, она была тогда на Родине в Рязани. Больше с Борисом мы не расставались.
Когда обрывается нить жизни близких тебе людей в твоей душе навсегда остается шрам. Боль утраты со временем утихнет, но следы потерь всегда будут с тобой. В любую минуту они могут напомнить о себе, разворошить твою память воспоминаниями. Мои дети
72
С сестрой Надеждой и мамой 1965 г.
порой упрекают меня за излишнюю, на их взгляд, привычку оглядываться в прошлое. Они стараются оградить меня от тяжелого груза, оставленного позади. Но прошлое всегда с тобой. И оно — неотъемлемая часть твоей жизни. Ты понимаешь это только тогда, когда сам теряешь самых близких тебе людей, когда они остаются с тобой только в твоей памяти. И другого общения с ними в этой жизни у тебя уже не бывает. Я не боюсь таких встреч, таких мгновений. Многие, многие годы, самыми тяжелыми были для меня воспоминания, связанные с папой. Это был самый тяжелый груз из прошлого.
Все мои попытки узнать о месте его захоронения не приносили результата. Расстрелян в Мариинске и дата
73
расстрела — вот всё, что я знала о последних минутах его жизни. Казалось бы, никакой надежды. По правде говоря, не было её и тогда, когда отправила письмо настоятелю Мариинского храма Отцу Алексею Баранову. И каким же неожиданным оказался ответ на него, полученный спустя долгое время. Столь долгое, что и ждать его, практически, перестала. Из письма следовало, что по моей просьбе Александр Васильевич Винников начал искать возможных свидетелей массовых расстрелов узников Мариинской тюрьмы в конце 30-х годов. На поиски откликнулась дочь бывшего станционного смотрителя. Она показала участок леса недалеко от нынешней городской черты и городского кладбища, куда, по рассказу её отца, тюремные «воронки» привозили по ночам заключённых,