— Ты хочешь запереть меня на кухне, tesoro mio*, но ты сам знаешь — это не для меня. Быть может завтра нас не станет. Никого не станет. Мы все сгнием в земле, и все что будет жить это искусство! Conosco il mio mestiere*, и до последнего дня я буду петь.
Упрямая дура. Жестокая, хладнокровная стерва. Анна забрала с собой его сердце, и с тех пор он более никого и не подпустил к себе. Так он любил. Кармен насмешливо звякнула струной.
Теряясь в воспоминаниях, гер Ковач провел рукой по лакированной поверхности инструмента. Кармен и Ангелика. Разные женщины. Разные скрипки. Ангелика всегда выручала его, отыгрывая безупречно, но достаточно стандартно. У Ангелики никогда не рвались струны, да и звук был сухой, но уверенный. Кармен была куда более страстным инструментом. С утробным мягким звучанием, пропитанным особой энергией. Кармен сгубила ему уйму смычков. Безжалостно она рвала струны, а порой калечила ему пальцы. Скрипка темно-янтарного цвета была капризна и упряма, но, если Лазарю нужно было выступить с блеском, он брал именно ее. Так и сейчас гер Ковач уверенно вынул Кармен из футляра и поднялся на сцену. Это — его последний концерт, и он должен был блистать, как никогда прежде.
Оглядев пустые ряды, Лазарь глубоко вздохнул. Наяву он представил подле себя оркестр и строгого дирижера. Прозвучал заунывный тон гобоя, и оркестр разросся многочисленными звуками. Настройка окончилась. Публика уже ждала в нетерпении. Стихли воображаемые аплодисменты, и Лазарь прикрыл глаза. Взмах. Звук.
Утонувший в полумраке зал огласила музыка — Скрипичный концерт Сибелиуса*… Выбор, пожалуй, был банален, но Лазарь до дрожи любил этот концерт в ре миноре. Он вкладывал в музыку всю душу, изливая в переменчивых мелизмах всю свою жизнь, и плакал вместе со скрипкой. Как часто Лазарь боялся умереть в одиночестве. Без семьи, без нее, без памяти и без рассудка. А теперь… Какая-то внеземная глыба должна была уничтожить абсолютно все. Все! Все, чем он когда-либо жил. Все, что когда-либо любил… Даже искусство. Земля погибнет, а он?
Он — просто музыкант и захотел остаться им до своего последнего вздоха. Вкладывая все чувства, Лазарь Ковач слился со скрипкой. Смычок стал продолжением его руки. Кажется, в зал вошел человек, но Лазарь не обратил на него внимания.
Он отдал всю свою жизнь музыке. Отдал сердце и душу. Он жив, пока живет его искусство, а раз так он будет играть до конца. До самой последней минуты. До самого последнего вздоха. Лазарь Ковач умрет не один. С ним — его музыка, и четкое осознание того, что…
Искусство — вся его жизнь.
Комментарий к Искусство — это жизнь
*Венские Филармоники — венский филармонический оркестр, один из лучших в мире
*Хабанера — ария Кармен из одноименной оперы Ж. Бизе. Известна так же, как “У любви как у пташки крылья”
*Кармен — опера Ж. Бизе
* tesoro mio — мое сокровище, мой дорогой, золотко
* conosco il mio mestiere — я знаю свое ремесло досл.
* Скрипичный концерт Сибелиуса — концерт в ре миноре Op. 47
========== Держаться вместе ==========
***
Долорес Ерреро услышала шум внизу и перепугалась ни на шутку. С прикроватной тумбочки Долорес взяла кухонный нож, с которым в последнее время не расставалась, и, стараясь ступать как можно тише, вышла из спальни. Слух не обманул ее. Кто-то пробрался в дом и теперь хозяйничал внизу, на кухне, гремя кастрюлями и сковородками. Переступая через некоторые особо скрипучие ступени, Долорес тихо спустилась по лестнице.
У самой кухни она отчетливо услышала, как кто-то звонко причмокивает. Собрав всю волю в кулак, Долорес выскочила из-за угла. Возле плиты вертелся незнакомый ей темнокожий мужчина, опустошая содержимое большой сковороды с приготовленной еще позавчера паэльей. Заметив девушку, он едва не выронил крышку от испуга и выставил руки вперед, будто умоляя не горячиться.
— Простите. Сеньорита… Я…
— Кто ты такой?! — едва не зарычала Долорес. — Что ты делаешь в моем доме?!
— Я просто хотел поесть, — как-то по-простому проговорил чужак и вытер испачканную в масле руку о темно-синюю футболку. — Простите, я думал тут никого нет. Честное слово.
— Так я тебе и поверила! — грозно потрясла ножом Долорес, и, выпучив свои огромные глаза, чужак замахал руками.
— Оу-оу. Поосторожнее, синьорита. Нож — не игрушка.
— Зачем ты пришел?
— Да говорю. Я есть хочу. Жрать! — активно жестикулируя, чужак указал на сковороду. — Я несколько дней иду в Валенсию. Многие побросали свои дома. Думал, и тут пусто.
— Зачем? Зачем ты идешь в Валенсию? — зачем она вообще об этом спрашивала? Сама того не замечая, Долорес кричала и все не сводила острия ножа с незваного гостя. Он ее напугал.
— Не знаю. Мне некуда идти… — шмыгнул носом чужак и попытался опустить руки. Долорес приподняла лезвие, и он вынужденно поднял ладони кверху. Снова. — Я решил, что если буду идти хоть куда-то, так будет лучше.
— Ты — бездомный? — догадалась Долорес. Чужак кивнул, и она едва заметно ослабила хватку.
— Да.
— Ты хотел только поесть? Ты не хотел сделать ничего плохого мне…
— Нет-нет! Говорю же… — затараторил чужак, все также потряхивая руками. — Я не ел целый день, а тут…
— Как тебя зовут?
— Тадеуш.
— Прости, — переведя дух, Долорес опустила нож. — За последнюю неделю меня пытались изнасиловать трижды. Я вся на нервах. Думала и ты…
— Нет-нет, сеньорита. Честное слово.
— Долорес… — поправили чужака Долорес. Из-за обращения «Сеньорита» она всегда чувствовала себя лет на пять старше. — Меня зовут Долорес.
Оправив темную прядь, выбившуюся на лоб, Долорес Эрреро получше пригляделась к Тадеушу. Пахло от него не самым приятным образом. Выглядел он, словно обычный бездомный, потертый и запылившийся, но в его простом желании поесть было даже что-то трогательное, а главное, безопасное. В последние дни люди сходили с ума. Долорес поэтому даже заперлась в четырех стенах, желая сберечься до конца света, и все же… Ей было страшно оставаться одной. Сегодня был последний день, а потому в голове Долорес созрело странное предложение.
— Если тебе некуда идти, то можешь остаться здесь, Тадеуш.
— Ну…
— Это последний день на Земле… Только пообещай, что не тронешь меня!
— Да больно надо, — искренне проговорил Тадеуш, вызвав едва ли не возмущение со стороны Долорес. Но действительно! Девушка в пижаме с единорогами его как-то не интересовала. Уж тем более, когда он попросту хотел есть. — Я пообещаю, но пообещайте и вы, дамочка. За последние два дня меня пытались убить всего единожды, но…
— Извини.
Долорес виновато отложила нож в сторону.
***
Тадеуша отправили в душ, дав вволю вымыться впервые за последнюю полмесяца. Долорес выдала ему одежду, оставшуюся еще от ее парня, и которую она почему-то не выбросила. Красная футболка повисла на тощем Тадеуше мешком, но бездомный был безумно рад. Уж коли помирать, то чистым и сытым.
— Как ты вошел? — спросила его Долорес, опустошив сковороду. Тадеуш тут же принялся за последнюю порцию паэльи. Ей было не жалко. Кому оставлять-то? Четырем всадникам?
— А! — пренебрежительно протянул Тадеуш. — У этих замков одна и та же проблема. Чуть поддел, и на тебе.
— Ты говоришь как вор-домушник. Ты воровал?
— Иногда приходилось, — без утайки признался Тадеуш. — Хочешь жить, умей вертеться.
— Как давно ты здесь?
— В Испании или в Европе? В Испании пять лет. И все пять нелегально. В квестуре вечно были недовольны моими документами. Едва не депортировали… Ну и ладно! — набив донельзя рот, Тадеуш потряс головой словно в такт беззвучной музыке. — Ну… А чем занимаешься ты?
— Я, видимо, из тех, кто был недоволен твоими документами. Я работала в квестуре.
— Че? Серьезно. Ха! — Тадеуш размашисто хлопнул себя по колену. — Вот так мир тесен. Я еще подумал. То-то у нее морда протокольная.
— У меня не морда, а лицо! — нахмурила Долорес широкие чернющие брови, и Тадеуш смутился.
— Извини. Вообще ты симпатичная. Я не в этом смысле! Не-не-не… — завопил он, увидев, как Долорес потянулась к ножу. Фыркнув, она просто-напросто отрезала себе дольку лимона. — Тебя реально пытались изнасиловать?
— Не хочу об этом говорить, — пробурчала Долорес, вертясь у кухонного столика.
— Ну не говори. Мир сошел с ума под конец, — и так было ясно. — Никто не следит за порядком… Видела бы ты, что происходит в Барселоне. Твори, чего не хочу… Я зашел в какой-то кабак в Салоу. Думал… Ну хрен с ним. Никого нет, хоть пожру спокойно, — неужели Тадеуш не мог думать о чем-то кроме еды, подумалось Долорес, и она тут же упрекнула себя. В отличии от Тадеуша ей, привыкшей к хорошей жизни, голод был неведом. — Полез я за прилавок, а оттуда какой-то дед-пердед. Да еще с ружьем. Вот он меня чуть не завалил. Я от страху такого деру дал.
— Ты так спокойно говоришь об этом.
— А че… Это наш последний день. Завтра нас и так не станет, — вздохнул Тадеуш. Едва не вылизав тарелку, он довольно погладил живот. — Я хоть кому-нибудь бы выговорился. Все лучше, чем скитаться по дороге.
— А я решила запереться дома.
— Одна?
— Да, — в прозрачной кружке зазвенел ложка. Долорес помешала сахар. — Родители далеко. Мы не смогли встретиться.
— Парень? Может, девушка?
— Парень, — Долорес едва ссутулила плечи. — Расстались месяц назад.
— Он что? Подождать не мог? Какой идиот расстается за месяц до конца света?
— Я так решила, — буркнула Долорес и вернулась за стол. От ее кружки приятно запахло кофе.
— Ну блин… Ты обломала кайф мужику. Ты понимаешь? — почесал коротко остриженную голову Тадеуш. Ему самому еще не было и тридцати. Долорес было по его подсчетам где-то около того. Поэтому чувства молодых ему были понятны. — Нет. Серьезно. Месяц до конца света, а он без бабы.
— По-твоему, я должна развлекать его? До своей последней минуты?
— О-о-о-о… Все ясно. Ты из этих.
— Из каких?
— Ну всякие там «мужиков долой». Бой-баба, короче.
— Я не бой-баба и не феминистка, если ты об этом. Я… Я просто поняла, что не любила его… А мне. Мне не хотелось встречать конец света с тем, кого я не люблю.
— Странная ты, — пожал плечами Тадеуш. — Лучше, конечно, быть одной, а то встречать конец света с таким как я… Вообще вы любите находить себе проблемы.
— Вы?
— Да… Ну тут. В Европе. Там, откуда я родом, конец света каждый день. Знала бы ты… — Тадеуш нахмурился. — Девушку моего друга изнасиловали у него на глазах. Я видел, как продавали детей. Я видел, как матерям приходилось отдаваться кому ни попадя за еду для своих детишек. Я видел, как умирали старики, мужчины, женщины и дети в поисках такой жизни, как твоя… — вновь потрясший головой Тадеуш сбросил с себя неприятные мысли. — А ты?.. Извини, но ваша жизнь, куда легче. Но вы выдумываете себе проблемы. Больше… Высасываете их из пальца.
— Теперь уже все равно… — безразлично проговорила Долорес, и все же слова Тадеуша прозвучали ей упреком.
Тадеуш был очень тощ и очень высок. На шее его Долорес заметила светлый шрам. Кто знает, какую историю длиною в жизнь он мог ей поведать? Уж точно жизнь африканца-нелегала была куда тяжелее ее собственной. Долорес стало жаль его. Голодный Тадеуш так вцепился в позавчерашнюю еду, а ведь сегодня утром она едва не выкинула ее в мусорный бак. Вот она — шкала ценностей. Как же поздно Долорес Эрреро задумалась о вещах, представлявших реальную ценность в этой жизни.
— Ты прав. Я — просто эгоистка.
— Да не. Не знаю… Вот посмотри на меня, — хлопнул Тадеуш себя по груди. — Кто я? Я — бродяга с большой дороги. Я даже не помню, когда в последний раз принимал душ и ел так вкусно, как сегодня. Я даже не знаю, куда я шел. Я знал лишь откуда. Если бы я остановился, я бы попросту умер. От голода. От холода. От пули в лоб или ножа в ребре. Мое движение вперед было необходимостью. А у тебя все по-другому. У тебя была крыша над головой, любимый человек. Я бы с радостью с тобой поменялся… Ну только без молодого человека. Я того… Нормальный. Твое движение вперед… Ну просто… Оно без цели.
— Да ты — философ.
— Фило-кто?
— Не важно. Ты прав. У меня просто не было цели…
Странно, что едва знакомый Тадеуш с такой легкостью понял ее натуру. У Долорес и вправду никогда не было цели. Ее цели. Всю жизнь Долорес Эрреро была хорошей девочкой. Она прилежно училась. Ходила на все курсы и кружки, куда ее отдавали родители. Специальность ей также выбрали, а потом пристроили работать по знакомству в квестуру. Даже с Феррандо, ее бывшим, ее свели друзья друзей. Долорес было только тридцать, а ее все не покидало ощущение, что в ее жизни нет ничего интересного, ничего примечательного. Никто не думал о ней, о ее настоящих желаниях, оттого и сама Долорес разучилась думать о других.
— Почему ты один? — задумчиво спросила она у своего проницательного гостя. — У тебя нет кого-то, кого ты любишь?
— Да кому я всрался, — Долорес снисходительно закатила глаза. — Родителей у меня нет. Братьев и сестер тоже. А никакой девушке бездомный не нужен. Я вырос в лагере для детишек. Ну знаешь, там всякие сестрички в белых рясах с четками на пузе. Все молятся и говорят о боге. Там вкусно кормили.
— И почему ты ушел оттуда?
— Терпеть не мог петь в церковном хоре. Ну че? Мне медведь на ухо наступил. Я вообще все это не любил, — Тадеуш шумно вздохнул. — А че один я языком треплю? Ты вообще как?
— Да никак. К черту все это, — выругалась Долорес. Ей хотелось убежать прочь от своих мыслей. — Конец света близок. Хочешь вина? Можем погонять в приставку. Она старая, но должна работать.
— Никогда этого не делал.
— Самое время.
Да. Самое время творить то, чего никогда не делал.
***
На кофейном столике блестели пузатые бокалы. Стояла откупоренная бутылка красного сухого вина, но никто к ней так и не прикоснулся.
— Прыгай! — завопила Долорес, подогнув ноги под себя. — Крестик. Крестик… Да жми ты!
— Да куда прыгать!
— Все-е-е… Ты умер.
На экране высветилось заветное Game over, и Тадеуш недоуменно свел брови на носу.
— Че случилось-то?.. Я же долетел до этой фигни.
— Надо было прожимать два раза!
— Вот блин… — фыркнул Тадеуш.
— Тебе понравилось?
— Понравилось ли мне? Да это лучший конец света в моей жизни! — громко воскликнув, Тадеуш широко развел руки в стороны. — Жаль, что другого такого не будет.
— Давай выйдем…
— Зачем?
— Я хочу видеть… Не хочу умирать в четырех стенах.
— Ох! — пробурчал Тадеуш. Уж он бы не отказался умереть под крышей собственного дома. — То ты решила запереться, то ты решила выйти… Знаешь, на месте твоего парня, я бы тебя сам бросил.
— Пошел ты!
Переглянувшись, они улыбнулись.
Тадеуш и Долорес Эрреро вышли на пристроенную к частному дому террасу. С холма им открылся чудесный вид на Балеарское море. Прямо над ними пролетели чайки. Вечер едва сгустил синеву на небе, и где-то под самым куполом возник бледный полудиск луны. Вдалеке зажглась первая звезда. Она становилась все ярче, и над землей понесся ужасающий гул.
Тадеуш протянул свою руку. Долорес неуверенно посмотрела на его светлую по сравнению с основным оттенком кожи ладонь, и, часто задышав, неуверенно коснулась его пальцев. Ей было страшно. Да и ему. Тадеуш весь взмок, и Долорес отчетливо чувствовала его дрожь. Она и сама дрожала.
— Мы так и будем глупо держаться за руки? — спросила она.
— Все лучше, чем умирать в одиночку.
— Это больно?
— Не знаю, — честно ответил Тадеуш.
— Спасибо, — помолчав, прошептали оба.
Не выдержав, Долорес зажмурилась. Зажмурился и Тадеуш. Гул становился сильнее. Кажется, затряслась сама земная твердь. До чего же было страшно, но рук они так и не выпустили.
Так и держались вместе, пока небо не обрушилось на них.
========== И умерли в один день ==========
***
В маленькой квартирке на окраине Москвы ютились двое. Без одежды, без мыслей. Прижавшись к друг другу, они то целовались, то замирали, проводя свой последний день в постели. На окнах мерцали развешанные гирлянды. Новый год должен был наступить не скоро. Лишь через два месяца, но Лена любила гирлянды в независимости от времени года. Мерцающие огоньки навевали на нее особенный по-детски наивный восторг. Эта наивность была нынче просто необходима, оттого последние дни их маленькая квартирка переливалась всеми цветами радуги. Это успокаивало, отвлекая от тяжелых и неприятных мыслей.