— Еще раз клянусь Фрейей! Неужели это была ты? — Торарин внимательно разглядывал ее лицо.
Он втянул Эдду в дом и запер дверь на засов.
Сигурд, словно тень, скользнул к дому. Он вскарабкался на завалинку из торфа и приник ухом к оконному проему.
— Что стало с моей дочкой? — проговорила Эдда. — Она жива?
В доме воцарилась мертвая тишина. Торарин ответил не сразу.
— Дай-ка вспомнить, что же случилось той ночью. Я сбился с пути и оказался в лесу. Вдруг передо мной появилась женщина. Ее освещала луна, на руках она держала ребенка.
— Это и была я, — сказала Эдда.
Сигурд впился ногтями в бревенчатую стену. Его трясло. Так вот что все эти годы таила Эдда! Вот ее тайна, которую она не доверяла никому! Сигурд весь напрягся, чтобы не пропустить ни единого слова. Эдда говорила отрывисто и неразборчиво.
— Я очень испугалась, когда из-за елей выехал всадник. Мне показалось, что это сам бог смерти.
Всю ночь я в отчаянии бродила по лесу и плакала. Девочка прижималась ко мне, точно умоляла сохранить ей жизнь. Я надела малютке на шею крестик, чтобы он уберег ее от опасности. В середине крестика я нацарапала звезду, надеясь когда-нибудь по ней найти свою дочь.
Торарин тихо засмеялся.
— Когда я назвал свое имя, ты поняла, что я обычный путник, заблудившийся ночью в лесу. Ты указала мне дорогу, я поблагодарил тебя и хотел ехать дальше. Но ты попросила меня подержать ребенка. И вдруг… вдруг ты исчезла.
— Я неслась по лесу, как слепая олениха, — прошептала Эдда, — и ни разу не оглянулась.
Снова наступила тишина. Сигурд услыхал слабое всхлипывание. Неужели Эдда плачет? Он никогда не видел ее плачущей.
Наконец Торарин снова заговорил:
— Я решил, что лучше всего оставить ребенка где-нибудь под елкой. Ведь я понимал, что это ребенок рабыни. Чем раньше такой ребенок погибнет, тем лучше: все равно ничего хорошего его в жизни не ждет. Однако богини судьбы судили иначе. Ночь была студеная, и я крепче прижал к себе ребенка.
Сигурд затаил дыхание. Он не смел пошевелиться, боясь выдать свое присутствие.
— До селения я добрался на рассвете. Мне встретились мои родичи, и дальше мы уже ехали вместе. Они поинтересовались, что со мной приключилось и почему у меня свободна только одна рука. «А я другую поранил», — солгал я. Видно, моя ложь позабавила Одина, и он сыграл со мной шутку: через некоторое время у меня из-под плаща раздался жалобный плач. Мои попутчики засмеялись и сказали, что впервые видят руку, которая так жалуется на боль. Они сдернули с меня плащ, и все увидели несчастного маленького ребенка, плакавшего от голода.
— А потом? Что было потом? — перебил Торарина сдавленный крик Эдды.
— Потом все уладилось наилучшим образом, Один из попутчиков сказал, что знает усадьбу, где живет старая бездетная вдова.
— Дева Мария услыхала мои молитвы, — прошептала Эдда. — Значит, моя дочка жива!
— Он забрал девочку, — сказал Торарин, — И это все, что мне известно. Больше я в тех краях не бывал.
Сигурд разжал пальцы, вцепившиеся в бревно, и отступил от дома. Сердце у него бешено колотилось. Странные мысли нахлынули на него помимо его воли. Ему не хотелось знать о ребенке Эдды. В глубине души он желал, чтобы Эдда никогда не нашла свою дочку.
Дверь открылась, и Эдда выскользнула во тьму. Сигурд прижался к стене.
— Раб должен всего остерегаться, — прошептала она. — Если кто-нибудь увидит меня здесь..
— Никто тебя не увидит, — успокоил ее Торарин. — Я всегда смогу тебя спрятать. В своем сундуке, — засмеялся он. — Сам сын ярла подал мне эту мысль.
Кончилась дождливая осень, принесшая скудный урожай, и началась зима. Ледяные иглы кололи горные склоны. Ветер и снег хлестали землю. Казалось, некий всесильный бог обдает долину своим морозным дыханием. В гриднице днем и ночью в трех очагах пылал огонь, но стужа проникала и сюда.
— Пусть рабы принесут еще дров, — приказала жена ярла Эдде.
Эдда встала и направилась к двери. На пороге она обернулась и сказала тихим дрожащим голосом:
— Рабы уже несколько дней ничего не ели. Они так ослабели, что вряд ли переживут зиму. Они просят дать им какую-нибудь одежду, лишь бы потеплее. И хоть немного еды.
Жена ярла ударила Эдду по губам, чтобы заставить ее замолчать.
— Самому ярлу нечего есть, кроме каши утром да вечером! — крикнула она. — Ты хочешь, чтобы хозяева ползали без сил, а рабы жили, как ярлы!
Эдда нагнула голову и вышла на трескучий мороз.
По ночам завывали волки, их серые тени бесшумно скользили среди елей. К дому ярла стекались толпы бедняков. Оборванные, в тряпье, выглядывали они из-за каждого угла и горящими глазами сверлили дверь поварни, за которой рабыни готовили пищу. Голодных детей ничто не пугало: ни брань жены ярла, ни удары и пинки дружинников, ни рычание сторожевых псов. Однажды, когда свирепствовал особенно сильный мороз, ярл отворил дверь гридницы и впустил Ворону. Она присела на скамью в самом дальнем конце гридницы и, кутаясь в шаль, поджала под себя потрескавшиеся от мороза ноги. Но взгляд жены ярла, обращенный на Ворону, был холоднее, чем злая стужа, царившая на дворе.
Через месяц после зимнего жертвоприношения жена ярла родила дочь. Девочка родилась большой и крепкой, служанка поднесла голого ребенка к почетному сиденью ярла. Ярл поднял новорожденную и дал ей имя. Но лицо его при этом не смягчилось.
— Я надеялся, что родится мальчик. Даже два мальчика-близнеца. Когда у ярла всего один сын, его положение непрочно.
— Как будто мало я родила ему сыновей? — возмутилась жена ярла, узнав об этих словах. — Ярлу сыновья нужны только для походов. Трое наших сыновей уже пали в бою. Хоть эта крошка останется со мной дома.
По приказанию жены ярла было приготовлено угощение для пира. Вскоре в усадьбу съехались жены знатных людей округи, они привезли новорожденной богатые подарки.
— Я уже выбрала для дочери кормилицу, — похвасталась жена ярла и вывела к гостям молодую рабыню с длинными светлыми волосами. Это была Уна, подруга Дигральде. Она недавно тоже родила дочку, но девочек на усадьбе было много, и ярл распорядился отнести ребенка в лес. Уне предстояло кормить и пестовать новорожденную дочь ярла.
— Приведите сюда ирландскую девчонку, — приказала жена ярла.
Слуга был послан в лачугу рабов, и вскоре Тир уже стояла в дверях.
— Что вы о ней скажете? — обратилась хозяйка к гостям.
— На вид у нее изъянов нет, разве что ноги чуть кривоваты, — засмеялась одна из женщин.
Однако все единодушно решили, что рабыне нужно вычесать вшей и как следует вымыть ноги.
Сигурд свысока смотрел на Тир. За все это время он видел ее только один раз. Как-то, когда он ехал лесом, она подбежала к нему и стала умолять, чтобы он помог ей попасть на корабль, который поплывет в Ирландию, Сигурд повернул лошадь и ускакал прочь..
Тир очень изменилась с тех пор. Суровая зима сказалась на ней. Она исхудала, остались кожа да кости, в глазах уже не было прежнего упрямства. Робко, недоверчиво оглядывала она гридницу и незнакомых женщин, которые сидели на лавках вокруг очага.
— Небось спишь и видишь, как бы вернуться домой? Все рабы мечтают только об этом, — обратилась к ней жена ярла.
Глаза у Тир загорелись.
— Но тебя ждет более счастливая судьба, — сказала жена ярла с кислой улыбкой. — Когда настанет лето, ты переберешься сюда, в мои покои.
Кивком головы она отослала девочку прочь и повернулась к гостям.
— Через полгода у моей маленькой дочки прорежется первый зуб. Есть обычай в такой день делать ребенку подарок, Я решила подарить дочке эту рабыню.
— Недурная мысль, — одобрили женщины. — Крошке нужна будет расторопная нянька.
Когда гости уехали, мать подошла к Сигурду.
— Ты один, Сигурд, ни слова не сказал о сестре…
— Она похожа на старую, беззубую рабыню, — честно признался Сигурд, поглядев на кричащий сверток, который держала служанка. Но, увидев лицо матери, он добавил: — Пожалуй, у нее красивые ушки.
Мысли Сигурда были далеко. В тот день старый Ховард сказал ему, что летом одна из кобыл должна жеребиться.
— И возможно, — шепнул он Сигурду на ухо, — что отец этого жеребенка твой Белогривый.
Сигурд еще раз посмотрел на новорожденную сестру.
«Жеребята куда интереснее, чем такие вот крикуньи», — подумал он, затыкая пальцами уши.
Наконец наступила весна. Бонды уже работали на полях, вспахивая тяжелую непросохшую землю. У большинства земли было немного — таким приходилось трудиться круглый год. Летом они обрабатывали землю, охотились и добывали в горах железо. Зимой почти все жили впроголодь — берегли зерно для посева.
Но были и такие, которые мечтали о богатстве и больших усадьбах. Те уходили с ярлом в поход, предоставив жене и детям гнуть спину на поле.
В день отплытия ярла с дружиной на берегу фьорда собралось много народу: людям хотелось пожелать своим близким удачи и победы над врагом. Пахло смолой. Злые Горы отливали синевой и были так красивы, что никак не оправдывали своего названия.
По толпе пробежал шепот:
— Корабль! Глядите, какой у ярла корабль! — Постепенно шепот перерос в радостный крик: — Дракон! Дракон!
Похожий на прекрасную черную птицу, корабль отражался в зеркальной глади фьорда. Нос и корма были украшены извивающимися фигурами диковинных животных: драконы и змеи сплелись в смертельной схватке. Велико было искусство мастера, вырезавшего все эти украшения! С гордой улыбкой стоял Торарин Резчик среди толпы, восхищавшейся кораблем. Он широко расставил ноги и выпятил живот.
Сигурд редко видел отца таким довольным. Его вечно сумрачное лицо словно озарилось, глаза гордо блестели. Люди на берегу приветственно махали, многие приплыли на лодках из других фьордов и бухт. Они издавали воинственные крики и в знак приветствия поднимали в воздух весла.
— Когда стоишь на носу корабля и в лицо тебе летят морские брызги, только тогда и понимаешь, что значит свобода. На будущий год я возьму тебя с собой. А пока учись прилежно воинскому искусству, — сказал на прощание отец.
Последним на корабль поднялся Дигральде. На нем была толстая рубаха из бычьей кожи, в руке он держал тяжелый боевой топор.
— Неужто и раба тоже берут? — подивился какой-то бонд. — А если он надумает отомстить за годы своей неволи? Закон не разрешает рабу носить оружие.
— Ярлу нечего опасаться Дигральде, — возразил другой бонд. — Говорят, этот детина души не чает тут в одной из рабынь, он непременно вернется к ней. Ярл пообещал, что, если Дигральде отличится в походе, он во всеуслышание объявит его на тинге свободным человеком.
— Там, на западе, у многих душа уйдет в пятки, когда на них кинется такой берсерк[63] с боевым топором, — засмеялись бонды.
«На будущий год…» — думал Сигурд, провожая глазами корабль, покидавший фьорд. Раньше ему не терпелось стать взрослым и уйти в поход вместе с викингами. Стать прославленным воином. Но теперь все изменилось. Сигурд смотрел на воронов, кружившихся в небе, — уж не предвещают ли они беды, как в прошлом году, когда погибли братья? Далеко на мысу стояла Ворона. Ветер раздувал ее платье. Теперь она обходила стороной дом ярла: мать Сигурда однажды все-таки спустила на нее собак. До сих пор на ноге у Вороны не зажила глубокая рана.
Сигурд отвернулся: ему хотелось забыть и корабли отца, и Ворону. В лесу было так светло и красиво. Он возвращался домой белой березовой рощей. Шальная весенняя радость пьянила его. Он натянул лук и послал стрелу далеко-далеко, в голубой простор.
Неожиданно на тропинку выбежал какой-то человек.
— Одолжи мне твой лук!
Сигурд удивился, узнав Рейма, ирландского раба. Не успел Сигурд и рта раскрыть, как рыжеволосый мальчишка выхватил у него лук и наложил стрелу на тетиву.
Сигурд не смог заставить себя ударить этого наглого раба. Уж больно хорошо тот умел стрелять! Стрела его пронзила птицу, летевшую высоко над рощей.
Птица забила черными, как смоль, крыльями и упала на землю. Раб с довольной улыбкой бросился подбирать добычу.
— Прости, я не должен был этого делать, — смущенно сказал он, возвращая Сигурду лук. — Но дома, в Ирландии, стрельба из лука была моим любимым занятием…
Сигурд в изумлении смотрел на раба Он вдруг перестал замечать изодранную рубаху и грязные ноги в опорках.
— Пойдем со мной в лес, — вдруг предложил он Рейму и двинулся по тропинке. — Я покажу тебе поляну с высоким дубом. Там, если хочешь, мы сможет состязаться в стрельбе!
Раб безмолвно последовал за Сигурд ом. Земля под деревьями поросла молодой травой и была усыпана голубыми и белыми цветами, пахло весной.
— Как твое настоящее имя? — спросил Сигурд через плечо.
— Патрик. Меня назвали в честь самого главного ирландского святого. Он всех превосходил своей силой и мужеством.
— Всех, кроме Сигурда Победителя Дракона, в честь которого назвали меня, — резко заметил Сигурд. — А тебе правда одиннадцать зим?
Рейм кивнул.
— Почти двенадцать. Мать говорила, что я родился в тот год, когда у нас в монастыре построили церковь. Так что нетрудно сосчитать. А через год родилась моя сестра. Ее назвали Суннива.
— А твой отец, он тоже раб? — Сигурд затаил дыхание.
Глаза мальчика сверкнули.
— Раб? Ну нет! Мой отец — самый богатый бонд во всей Ирландии! — Он закусил губу и понурил голову. — Но я уже никогда их не увижу. Ни родителей, ни бабушку Гелион, ни младших братьев и сестер, я тут как в клетке.
Сигурд молчал. Он не знал, что ответить Рейму.
— Подумаешь, братья и сестры! У меня тоже есть сестра. Она похожа на поросенка, а от ее крика я скоро оглохну.
— Я помню, как они мне досаждали, когда я жил дома, — вздохнул Рейм. — Только теперь все изменилось. Я так скучаю по ним… Бывало, мы играли с ними в лесу за нашей усадьбой. Ты бы видел, какие у нас в Ирландии дубравы! Мы устраивали там сражения и прятались за толстыми стволами. А еще мы играли в разбойников и захватывали друг друга в плен… — Он понурился с невеселой улыбкой. — Чудно теперь вспоминать об этом.
— Расскажи еще про Ирландию!
Мальчики вышли на поляну и забрались в дупло огромного дуба. Сигурд всегда любил слушать о странствиях викингов. Но слушать рассказы рабов о своей родине ему еще не доводилось. Теперь он узнал, как его отец со своими воинами пристал к берегу Ирландии, как брата и сестру похитили via маленькой мирной деревни, как связал и им руки и ноги и потащили к большим кораблям. Узнал он также, сколько слез они пролили и сколько вынесли мучений прежде, чем прибыли в холодную северную землю.
Наконец Сигурд поднялся и взял лук. Матери не понравится, если она узнает, что он завел дружбу с рабом или бедняком. Он повернулся к Рейму спиной и вскочил на Белогривого.
— Приходи сюда завтра! — крикнул Рейм ему вслед. — После захода солнца.
С того дня Сигурд почувствовал в себе перемену.
Возвращаясь домой, он знал: еще никогда в жизни он не был так счастлив. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. И все оттого, что он повстречал рыжего ирландского мальчишку, раба!
Обычно Сигурд с презрением и брезгливостью смотрел на оборванных людей, населявших дом у болота. Они были собственностью ярла и существовали только для того, чтобы работать на ярла и его домочадцев. Два раза в день рабов кормили водянистой кашей, ходили они в ветхой и рваной одежде. Их уделом было гнуть спину на хозяев.