Рука Кроули устала только тогда, когда коснулась низа живота Азирафаэля, задержавшись там слишком долго. Он хотел позволить ей скользить еще ниже, чтобы исследовать те части, которые он только представлял себе раньше, в мечтах, которые давно перестали быть кошмарами и превратились в те, где было много голой кожи и самый ослепительный, восхитительный, блестящий ангел. Кроули жаждал этой близости, как наркоман жаждал еще одной порции своего любимого наркотика, но его страх близости, его страх оказаться неподходящей парой для любви ангела, соответствовал его страстному желанию.
В конце концов, именно Азирафаэль принял решение за Кроули. Его собственная рука, такая мягкая, теплая и такая знакомая, накрыла его руку, переплела пальцы и мягко, но твердо толкнула вниз. Кончики пальцев Кроули скользнули по тонкой пряди тонких волос — что тоже удивило его, но потом он заметил, что это было так похоже на Азирафаэля, что все эти человеческие части присутствовали, так же как его неидеальные зубы или очки, которые он иногда носил — а затем мимо пояса нижнего белья Азирафаэля. Азирафаэль слегка сжал его руку, почти ободряюще, и убрал ладонь, предоставив демону самому принимать окончательное решение.
Кроули сделал крошечное движение, а затем, когда ангел задрожал всем телом, тоже задохнулся от чистой телесности всего этого. Вот он, его рука обвилась вокруг плоти Азирафаэля, и они просто идеально подходили друг другу, член ангела — гладкий, одновременно мягкий, пульсирующий и такой же твердый, каким всегда был сам ангел — и его ладонь, его пальцы слегка дрожали, но быстро приспосабливались, и вскоре Кроули уже гладил Азирафаэля уверенно, почти осознанно, как будто он делал это всю свою жизнь.
Азирафаэль издал сдавленный стон, затем задохнулся, и Кроули почувствовал, как его бедра начинают отвечать движениям его руки, толкаясь в нее все отчаяннее с каждым ударом. Ошеломленный, Кроули прижался губами к тому месту, где шея ангела соединялась с его плечом, где бешено колотилось сердце. Он поцеловал ее дрожащими губами, прерывистым дыханием, его рот сложился в удивленное, изумленное «о», когда его рука продолжила эти безжалостные манипуляции, мышцы предплечья начали постепенно напрягаться, а затем гореть, но Кроули не мог — не хотел — остановиться, не останавливался до того момента, когда все, чем был Азирафаэль, внезапно напряглось против него, каждый мускул в его теле напрягся, как тетива лука. Кроули почувствовал теплую, липкую влагу на своих пальцах, и на этот раз вздохи ангела были громкими, синхронизированными с пульсацией его плоти в руках Кроули.
С открытым ртом, все еще прижатым к плечу Азирафаэля, с рукой, наконец, все еще лежащей на его размягчающейся плоти, Кроули задыхался, пытаясь, но не находя собственного дыхания, когда почувствовал обжигающее прикосновение пальцев ангела к своему бедру. Он не мог понять, чего именно хочет последний, пока Азирафаэль не притянул его еще ближе, прижавшись задом к промежности Кроули так, что демон издал самый смущающий отчаянный всхлип. Но он не сопротивлялся. Руки обвились вокруг груди ангела, сжимая его, возможно, слишком сильно, чтобы Азирафаэль мог успокоиться, Кроули прижался к нему, потираясь об изгиб ягодицы Азирафаэля, когда сладкое и почти болезненное давление в паху стало непреодолимым, а его разум туманился с каждой минутой.
Это продолжалось до тех пор, пока вокруг них не осталось ничего, вся Вселенная Кроули сжалась до фундаментального присутствия его ангела, до руки Азирафаэля, зажатой у него на бедре, и до дикого огня, пожирающего его тело, растущего и распространяющегося по нему, обещающего ему Рай на земле, совершенный момент восторга единения с существом, которое он любил всей своей душой.
И Рай пришел, с парой его последних толчков, и наступило чувство облегчения, освобождения и капитуляции, что-то незнакомое ему, но такое совершенно новое в присутствии единственного существа, с которым он хотел поделиться этим. Всего несколько мгновений они действительно были одним целым, дыхание, сердцебиение, чувства полностью синхронизированы, а затем все закончилось, и Кроули осел на Азирафаэля, внезапно почувствовав усталость до костей, со странным ощущением полной опустошенности, поселившейся глубоко внутри него.
Какое-то время они оставались неподвижными, а потом Азирафаэль начал извиваться и поворачиваться в объятиях Кроули, его собственные руки обвились вокруг стройного тела демона, а рот уткнулся в одну из ключиц Кроули, его лицо было мокрым от пота или слез, или от того и другого, и его губы были такими горячим на коже Кроули. Демон зажмурился, притягивая ангела — Своего Ангела, навеки своего — еще ближе и пытаясь как-то преодолеть этот почти ужасный по своей силе приступ всепоглощающей любви, которую он вдруг почувствовал к Азирафаэлю. Он боялся, что если не сделает этого, то просто задохнется. Он был демоном, он не должен был чувствовать так сильно, и все же он чувствовал, и из всех вещей, с которыми ему пришлось справиться в последнее время, это, это глубокое, подавляющее чувство любви, было самым трудным.
Азирафаэль, казалось, заснул без особых проблем, растянувшись почти на нем, но Кроули не смел закрыть глаза, чтобы не поддаться сну. Он не мог этого допустить. Он сомневался, что от его ночных бдений было много проку, потому что если кто-то Сверху или Снизу действительно приложит усилия, чтобы найти их и уничтожить, ничто не сможет помешать им сделать это. И все же он не собирался давать им ни малейшего преимущества, чтобы застать их врасплох. Он твердо решил не спать до утра и все еще был далек от уверенности, что они увидят свет.
Чего ему действительно хотелось сейчас, так это вернуться в Мэйфейр, в свою постель с атласными простынями, где рядом мирно спал бы ангел Азирафаэль. Или еще лучше, спальня на верхнем этаже в магазине Азирафаэля в Сохо была бы еще более подходящей, пылинки и старомодные обои с цветочным принтом, каждый предмет раздражающе устаревший, но дорогой. Чего он действительно хотел теперь, когда они с Азирафаэлем наконец-то были вместе, несомненно, самым близким образом, так это Мира. Он хотел бы еще шесть тысячелетий только для них двоих, с ужинами в Ритце, прогулками в Сент-Джеймсе и бутылками вина, разделенными за непринужденной беседой или жаркой дискуссией в задней комнате книжного магазина Азирафаэля, пока они бы заглаживали вину за все ночи, проведенные вдали друг от друга. Он тоже хотел заверений, заверений Азирафаэля в том, что у него все в порядке, что это удушающее чувство любви было в порядке, что он не сойдет с ума из-за его невероятной силы.
И это, он был убежден, было чем-то, что они не собирались получить. Они нарушили так много правил и бросили вызов такому огромному количеству людей, что казалось, что оба мира должны быть одержимы тем, чтобы на этот раз окончательно избавиться от них обоих.
Кроули подавил тяжелый вздох, не желая будить ангела, который, казалось, хотя бы на время избавился от кошмаров, и приготовился к еще одной бессонной, самой темной ночи. Горькая ирония заключалась в том, что теперь, когда они отказались от сифонной магии в своих телесных формах, чтобы поддерживать их, их тела нуждались во сне, чтобы восстанавливать силы, и со стрессом последних двадцати четырех часов, независимо от того, насколько неохотно каждый из них дремал, было трудно сопротивляться. Однако прошло совсем немного времени, прежде чем Азирафаэль проснулся в первый раз в ряду многих, совершенно перепуганный и вцепившийся в плечи Кроули так сильно, что наступит утро, и от него останутся синяки, которые демон не осмелится убрать, и они останутся на его коже, постепенно превращаясь из багрово-фиолетовых в желтоватые.
Кроули делал все, что мог, пытаясь выговорить и выцеловать Азирафаэля из Ада, в котором он был заперт, вытирая влагу с его щек и повторяя снова и снова, что он сейчас здесь, рядом, и всегда будет. В такие моменты Азирафаэль просто цеплялся за него, не говоря ни слова, и Кроули даже не был уверен, что слышит его. Через некоторое время он расслаблялся, возвращаясь к себе и реальности, его мертвая хватка на руках Кроули ослабевала, и тогда он просто зарывался лицом, все еще влажным от слез, в грудь Кроули и погружался в другой период беспокойного сна, оставляя Кроули смотреть на темный прямоугольник окна и тени, двигающиеся и извивающиеся снаружи, и желать, чтобы у него был шанс сделать то, что он всегда делал, когда обстоятельства, казалось, подавляли его. Он хотел бы прийти в книжный магазин, нечеловечески напиться и упасть в обморок в теплом ангельском присутствии Азирафаэля, защищенный от всех страданий и неприятностей в мире, пока его ангел наблюдал за его сном.
Кроули задумался, сможет ли он когда-нибудь сделать это снова, а затем сильно прикусил губу. От одной мысли об этом ему становилось дурно. Когда близилось утро и бледный предрассветный свет начал проникать сквозь полузакрытые шторы, Кроули тоже погрузился в неглубокое подобие сна, все еще крепко прижимая к себе ангела.
***
* «Место милосердия» Ник Кейв и плохие семена
========== Глава шестая ==========
И я тебя люблю, и я тебя люблю, и я люблю тебя.
Наступит мир, наступит мир, покой придет вовремя.
Придет время, придет время, придет время для нас. *
©
***
Несмотря ни на что, наступило утро, и снаружи их не ждала ловушка, а с обеих сторон не было людей Ада или Рая. В тот день, чудесно ясный, с голубым небом и пушистыми облаками, рассеянными по его просторам, они ехали через французскую сельскую местность к Атлантическому побережью. Они могли бы отправиться в Париж, они оба искренне любили это место, но обстоятельства не казались особенно подходящими, и поэтому они оказались на бесконечных равнинах Нормандии, двигаясь со скоростью пятьдесят пять миль в час большую часть дня, в попытке установить как можно большее расстояние между собой и тем, что является — или, возможно, было раньше — домом.
Азирафаэль молчал в течение дня, в основном глядя в окно на пейзаж, на луга и поля всех оттенков зеленого и желтого и крошечные причудливые деревни. Они бывали в некоторых из них и раньше, так много воспоминаний о более счастливых временах, вызванных ими, каким-то образом только усиливали глубокий страх, вызванный их нынешним затруднительным положением. Сдержанность ангела не была бы чем-то особенно необычным в других обстоятельствах — они провели много дней и ночей в обществе друг друга, не обменявшись и десятком слов, тишина всегда уютно располагалась между ними, знакомая, безопасная, которая скорее успокаивала, чем нервировала, потому что в ней не было ничего, что можно было бы скрыть.
Но теперь, похоже, было что скрывать. Несмотря на то, что ангел, очевидно, старался изо всех сил сохранить видимость того, что он в состоянии справиться со всем случившимся, без неконтролируемых рыданий или дрожащих рук, Кроули скорее чувствовал, чем видел, что все было в световых годах от прекрасного. Была какая-то подавленная меланхолия, боль, которая была обуздана чистой силой воли и заперта так глубоко внутри, и она нависала над Азирафаэлем, как темная туманность, грозовая — не та, что угрожала вызвать бурю огромных размеров, но та, которая, казалось, порождала эту бесконечную, пронизывающую тишину в бытие, когда ангел отступал все глубже и глубже в себя.
Кроули оставил его в покое, зная по собственному опыту, что некоторые вещи нужно осмысливать и решать самостоятельно, позволяя ангелу пребывать в мире и покое, которых он заслуживал. Понимание этого, однако, не принесло особого облегчения самому Кроули, поскольку каждый раз, когда он бросал взгляд в сторону Азирафаэля, видя бледность его кожи, крепко сжатые губы, как будто ему требовались все силы, чтобы держать себя в руках, опущенные уголки рта, явное страдание в его странно бесцветных глазах, он был на грани того, чтобы задать один вопрос, который, как он знал, был бессмысленным — все ли в порядке с Азирафаэлем. Он знал, что это не так, как бы храбро он ни пытался это показать. Все, что он мог сделать, это молча посылать мысль, полную любви, по крайней мере столько любви, на сколько он был способен, не уверенный, что этого было достаточно, остро осознавая свою демоническую природу, которая не должна была быть сострадательной в принципе, но каким-то образом была, прошедшая по своему собственном кривому пути. Он не осмеливался предположить, что это может быть так же полезно, как присутствие самого Азирафаэля в те давно прошедшие времена после Эдема, просто там, мягко мерцая божественным светом и любовью, успокаивая, давая надежду, даже если он даже не понимал этого тогда, но он продолжал думать, что это было что-то, и что-то уже было лучше, чем ничего.
Кроме глубокой озабоченности и страха за свое благополучие, Кроули постоянно обращал внимание на своего партнера и вторую половинку, но в нем происходили и, вероятно, происходили и до сих пор перемены. Дело было не только в его глазах — почти таких же, как раньше, но при этом совершенно других, — а в том, что по какой-то извращенной причине, которую Кроули не мог понять, Азирафаэль выглядел необъяснимо красивым в своем горе. С нимбом светлых кудрей, освещенных заходящим солнцем, свет падал так, что его глаза почти снова казались голубыми, каким-то жестоким обманом зрения, с выцветшими ресницами, опущенными на кожу щек, когда ангел часами изучал проносящийся мимо пейзаж, эти губы, которые так притягивали к себе взгляд Кроули всякий раз, когда ангел мягко улыбался ему, теперь скривились в трагическую линию, эти руки, сложенные на коленях, были идеально аккуратными, пальцы — мягчайшими и нежнейшими, вены, выступающие под слегка загорелой кожей… Кроули хотел взять эти руки в свои и поцеловать каждую костяшку и каждый палец, самым нежным из способов, которыми Азирафаэль заслуживал поцелуя, эфирным совершенством, которым он всегда был.
Было и еще кое-что, что тоже изменилось. Ранее в тот день они действительно сделали кое-какие необходимые покупки, Кроули отказался от своих любимых гладких костюмов в пользу пары черных джинсов, футболки и кожаной куртки, гораздо менее причудливых, но все же достаточно крутых и более практичных, учитывая их усилия, которые обычно отличались от того, как он обычно одевался, но ничего необычного. Азирафаэль, однако, оказался в чем-то, что он никогда раньше не надел бы — классические синие джинсы, рубашка пастельного цвета и мягкий шерстяной кардиган поверх всего этого. Он выглядел на удивление нормальным, заметил Кроули, очень по-человечески. В общем, у него был вид молодого университетского профессора, более красивого, чем любой профессор имел право быть, с этим облаком непослушных светлых кудрей. А эти две верхние пуговицы на его рубашке оставались расстегнутыми, обнажая дразнящий кусочек его ключицы, и его джинсы были как раз в нужном количестве плотны в области промежности. Так вот, Кроули был демоном, был демоном на протяжении тысячелетий, и, будучи единственным его создателем, он знал, что такое искушение. Азирафаэль всегда был воплощением одного из них, во всяком случае, с его точки зрения, даже одетый в те старомодные костюмы, которые он любил, но теперь…
Кроули вздохнул и снова устремил взгляд на дорогу — неразумно было отвлекаться сейчас, когда они все делали по-человечески, тем более пока ехали по узким сельским дорогам. Со смесью чувств, назревавших в нем, было сложно справиться. Он уже привык к тоске. Он привык любить Азирафаэля, несмотря ни на что и вопреки здравому смыслу. Он привык к неторопливому темпу, которого они придерживались, флиртуя друг с другом в течение последних двадцати двух лет, к легкой рутине, когда их отношения разворачивались таким чудесным, по-человечески обыденным образом, шаг за шагом. Но теперь все смешалось: его безусловная любовь к Азирафаэлю, его тоска по нему, его страх перед обоими — более глубокий, чем он мог себе представить, — его беспокойство и смятение из-за того, что он не мог избавиться от боли, которую испытывал ангел, и его жалкий ужас перед будущим.
Они никогда не говорили о том, что произошло прошлой ночью, и Кроули не был уверен, испытывал ли он облегчение или нервничал. Ангел проснулся в его объятиях, со взъерошенными волосами и сонным теплом, с его дыханием и губами на груди Кроули и его липкой горячей кожей на лбу. Кроули прижал поцелуй к его лбу, ненормально нежный, чтобы быть дарованным демоном, а затем еще один, и еще, пока он не почувствовал, как рука Азирафаэля скользнула от его лопаток вниз к талии, сжимая его бедро, пальцы растопырились на ягодице Кроули. Они провели так некоторое время, не разговаривая, просто дыша в присутствии друг друга, как будто это могло быть уничтожено в любой момент, и оно действительно могло, конечно, пока голос ангела не вернул Кроули в туманную реальность бегства, как он сказал, что было бы лучше, если бы они пошли. Так они и сделали, и вот они здесь, в нескольких сотнях миль от той ночи, от того, чего Кроули жаждал, как наркоман, веками, ни разу не сказав ни слова о том, что там произошло.