Мимо прошёл Эрни, нацепивший маску великого старосты, отчитал за плохой пример и несделанные уроки. Помянул недобрым словом «идиота, который по коридорам на ночь глядя рыскает и на отработки нарывается». Солурд сделал вид, что это не о нём, но за сумкой потянулся. Действительно, через три часа отработка, потом ужин, потом будет лень что-то делать, а пустые пергаменты так и вопияли: «Пишите эссе, мистер Огилви, пока Троллем не огребли!»
Пришлось подчиниться.
Эрни, свято уверенный, что это его слов дело, расплылся в гордой улыбке и уплыл делать собственные задания.
Мысли в голове лениво перекатывались с места на место, как неповоротливые улитки; перо, искусанное и облизанное не один раз, выглядело откровенно жалко. Как и сам Солурд, усиленно пытающийся размазать три фразы на два фута — любое его эссе по Трансфигурации было таким, с этим даже профессор Макгонагалл перестала бороться. Но это не значило, что процесс «размазывания» доставлял ему хоть каплю удовольствия.
Время неумолимо катилось дальше, собирая секунды и минуты в слипшийся бесформенный ком. И, стоя перед дверью в кабинет зельеварения, Солурд затруднялся сказать, что он делал все эти три часа. Вроде, сначала писал эссе по Трансфигурации. Потом — слушал причитания Джастина о том, что какая-то команда (то ли «Хохлатые гарпуны», то ли «Хрипящие гомункулы») лишилась лучшего охотника за всю историю, потому что ту забрали «взамуж». Потом, кажется, вернулся к эссе, уже по Чарам, дело пошло веселее, тем более Сьюзи согласилась подсказать пару моментов, и… Потом он оказался перед деревянной дверью, старой, выглядящей так, словно за ней находится пыточная камера. Или кабинет зельеварения — поди пойми, что страшнее.
Солурд постучал, тут же заглядывая внутрь. В конце-то концов, ему назначено! В нос забилось затхлое и кислое, заставив распахнуть глаза и спрятать нос в рукаве мантии — и так он, бедный, за сегодня настрадался.
— Входите, — проскрипел Снейп, смерив Огилви недовольным взглядом. Его волосы, блестящие и слипшиеся, были непривычно стянуты в низкий хвост, из-за чего выдающийся нос казался ещё больше и крючковатей, а узкое лицо — острее. — Подойдите, мистер Огилви. Я дам вам шанс сократить отработку до минимума, если скажете мне, что в этом котле.
Перед профессором стоял котелок, маленький, до краёв наполненный лилово-малиновым зельем, перламутрово отражающим мечущийся свечной свет. Снейп осторожно помешивал его стеклянным черпаком и казался полностью сосредотеченным на этом занятии. Он глубоко дышал, как подумалось Солурду — жадно, и никак не мог надышаться причудливо завитым паром, поднимающимся над котлом. Огилви подошёл ближе, настороженный этой картиной, и попытался понять по косвеным признакам, что изволило сотворить Его Гениальное Величество. Он старался не вдыхать пар, опасаясь, что тоже будет стоять над котлом и учиться заново дышать. Но в голову, как назло, не приходило ни одной дельной мысли. А затем и вовсе не осталось ничего связного: завитушки пара всё же проникли в его лёгкие. И пахли они тем же приторным и цветочным, с лёгкой горчинкой чайного дерева и пряностью специй, что и Гарри.
Последнюю мысль он зачем-то произнес вслух.
Комментарий к Кусь пятый
Итак, кто знает это зелье?)
Кто предскажет, куда же автора несёт-с?
Кусь след. части: https://vk.com/wall-46934002_103
========== Кусь шестой ==========
Солурд знал, почему бравая троица, возможно, не без сопротивления отдельных членов, решила ему довериться.
На пятом курсе, когда Жаба сходила с ума, гоняясь за придуманными врагами и эфемерными революциями, он имел преступную неосторожность торопиться мимо неё к Выручай-комнате, по своему обыкновению опаздывая и врезаясь в косяки на поворотах. Кто ж знал, что министерская шпионка — параноик похлеще Грюма, с которым Хогвартс имел честь познакомиться два года назад. Она придумала гениальную в своём безумии вещь: выучить расписание всех курсов старше четвёртого. И прекрасно знала, что ни на какой урок мистер Огилви опаздывать не мог, а для отработки было рановато.
Терять, кроме неполученного аттестата, Солурду было нечего — с магическим миром семья Огилви связалась через него и, наверное, в то время лучшим решением оставался окончательный уход в мир простецов. Истрепав нервы, наградив бледным шрамом на запястье и суточной мигренью от запаха молока, чая и корицы, его отпустили. Но дорога в ОД для Солурда с того дня была заказана: он боялся привести в их уютную компанию невоспитанный хвост. Не то чтобы его самоотверженность сильно помогла: буквально через полмесяца Жаба, устав подбирать ключики, разнесла стену Выручай-комнаты Бомбардо.
А от запаха корицы его до сих пор мутит.
Огилви вспомнил это, понял, когда крайне заинтересованный в случайной оговорке Снейп навис над ним, заслонив собой и мир, и свет, и все пути к отступлению.
— Где вы слышали этот запах, Огилви? — допытывался профессор, щуря чёрные глаза и раздувая крылья выдающегося носа. — Причём тут Поттер?
«При всём», — хотел ляпнуть Солурд, но язык точно к нёбу прилип, а ещё в ноздри забивалась навязчивая полынь, перемешанная с ирисами, и это вызывало лёгкую, нарастающую минуту к минуте, мигрень. — «Поттер всегда при всём, особенно у вас».
— Поттер? — он попытался разыграть образцовое изумление, но не дрогнувший и чертой профессор прямо намекал: не получилось. И не получится. Но когда это Хаффлпафф сдавался без борьбы? Частенько, на самом деле, но не будем о грустном. — Почему вы вспомнили Поттера, профессор?
Снейп отпрянул, его рот приоткрылся, чтобы сказать… что-то, оставшееся неизвестным. Он хмыкнул, презрительно вздёрнув уголок губ, и вернулся к котлу, словно ничего и не было. Действительно, мало ли «Гарри» в школе, что вы сразу о Поттере. Солурд выдохнул.
Преждевременно.
— Говорите, Поттер пахнет как Амортенция? — тихо и вкрадчиво уточнил Снейп, разливая готовое зелье по тёмным фиалам. Закупоренные, они казались причудливыми чёрными жемчужинами.
Огилви следил за осторожными движениями, зачарованный мягким мерцанием жидкости и пластикой рук, и потому не сразу осознал подоплеку вопроса. Зато когда осознал…
— Поттер что?.. Это Амортенция?! — он подался вперед, комкая рукава мантии и восторженно выдыхая: власть над другим человеком, над его чувствами — так близко, только руку протяни. Всего один фиал — или даже меньше — и Эрин будет его!
Эрин… прекрасная невесомая Эрин с тонким взглядом гордой орлицы и сахарной улыбкой Венериной мухоловки. Эрин, любящая голубой цвет, ветер и яркие перья. Та самая Эрин, которая отвергла его любовь.
Нужно ли?
Клан Огилви влюбчив и несдержан в выборе средств для получения желанной взаимности, но до подлостей они не опускались никогда. И Солурд первым среди них не будет. Он нервно сглотнул, навсегда хороня в себе все чувства к капризной Эрин, как и ко всем девушкам до неё, и настороженно посмотрел на профессора.
…Снейп смотрел так, словно вольёт порцию Амортенции Солурду в горло, если тот не ответит на заданные вопросы. А потом надругается. И спокойно избавится от тела. Некстати вспомнились все те слухи о прошлом и возможном настоящем «придворного зельевара Того-кого», и, глядя в холодные чёрные глаза, Огилви склонен был поверить всем слухам сразу. Даже тем, где Снейп вампир и по ночам купается в крови девственников, чтобы вернуть утраченную красоту.
Солурд сглотнул, передёргивая плечами.
— Я даю вам последний шанс сказать правду, мистер Огилви, — пророкотал Снейп, мерно постукивая по парте.
— Но я ничего не знаю, сэр, — пролепетал хаффлпаффец, шмыгая и переводя словно намагниченный взгляд на фиалы с Амортенцией. Её перламутровый отблеск влёк его, как сирены завлекают моряков в свои сети — мягко, но неостановимо. Они были совсем рядом — лишь руку протяни, и можно будет хоть того же Снейпа заставить плясать под свою дудку. Узнать, почему Гарри пахнет Амортенцией…
Почему Гарри?..
— А я думаю, — тихо и угрожающе произнёс зельевар, — что знаете!
Не стоило ему рявкать в конце. Солурд, отвлечённый внезапной мыслью, нервно дёрнулся — и по традиции врезался в парту, ту самую, с фиалами рядком. Покачнулся, схватился за первое попавшееся — по иронии, рукав чужой мантии, — но пальцы соскользнули, и он нелепо растянулся на полу. Заныло ушибленное бедро, колени и клацнувшие зубы, а в левую ладонь, казалось, и вовсе кто-то хищный возил кривые зубы. Зазвенело бьющееся стекло, застучали по камню пуговицы, вскрикнул Снейп, подтягивая ворот поруганной мантии, и этот вскрик напомнил Огилви старые фильмы про индейцев и их боевые кличи. Нестерпимо запахло острыми специями, цветами и чайным деревом. Он зашипел, захныкал, подтягивая пострадавшую руку к груди, и почувствовал, как рукава пропитываются чем-то тёплым и вязким.
Разъярённый профессор схватил его за шиворот, поставил на ноги и зарокотал, раздуваясь, как атакующая кобра:
— Чш-ш-што вы тут устроили, Огилви?! Минус тридцать баллов с Хаффлпаффа и отработки до конца недели! Нет, две недели!
Солурд судорожно сглотнул, чувствуя, как от полыни, цветов и пряностей мир кружится перед глазами, как мокрая одежда неприятно липнет к запястьям, обволакивая пальцы, как горят ладони: и раненая, и целая. Голова, тяжёлая и словно квадратная, ощущалась бесполезным придатком к остальному телу. Он попытался найти точку опоры, вслепую водя руками и, нащупав подушечками холодное дерево, тут же к нему прислонился, кутая руки в длинные рукава мантии и свитера.
— Пош-шёл прочь, мальчишка, пока я тебя не убил!
Ватные ноги слушались плохо, и всё же Огилви отклеился от парты и, пошатываясь, поплёлся к двери. Голова болела всё сильнее, до жужжащего гула в ушах и заполошно бьющегося в висках сердца. Но, раз профессор так спокойно его выгоняет, значит, ничего страшного не происходит? Верно?
…Верно?
Ледяные пальцы сомкнулись на горящем предплечье, и хаффлпаффец вскрикнул, тут же закусывая пересохшие губы. Хотелось пить и плакать, а ещё отцепить от себя того, кто так жестоко тянет куда-то, сильно и непреклонно — не вырваться. А затем оторвать этому «кому-то» руки, чтобы не швырялся порядочными студентами, как бесполезным мусором.
Солурд с трудом устоял на ногах, покачиваясь и стеклянно глядя на щербинки каменной стены. Внутри зрело что-то горячее, огненное, безжалостное…
И, когда вместо бездушной стены он увидел растерянное, белое до синевы лицо, это что-то взорвалось.
Комментарий к Кусь шестой
Что ж, рванём по всем клише и избитым ходам разом.
Зачем мелочиться.
З.Ы. Не, рыбят, рано вы Сола хоронили. А за Сева абидна :с
https://vk.com/wall-46934002_113
========== Кусь седьмой ==========
Рассуждая о смысле жизни, Солурд обычно вспоминал уютные вечера дома, когда вся семья собиралась после ужина в гостиной, разжигала камин, и в воздухе даже без Рождества витал дух светлого праздника. В их доме пахло кардамоном и ванилью, когда мама пекла булочки, такие вкусные, какие Хогвартским эльфам и не снились; а ещё любимыми мамиными ирисами, которые отец дёргал со всех соседских клумб по очереди, чтобы потом приносить в качестве извинения свежую выпечку. И слушать наигранные причитания мамы, мол, что о нас люди подумают. Люди думали, что им бы такую любовь, огромную и уютную, как лоскутное одеяло.
Солурд тоже думал, что если и жить для чего-то, то для такой любви. А пока жил в её предвкушении.
— Ты как? Эй, что с тобой? Огилви! Мордред… Сол!
Белый силуэт холодом касается лба и висков, шепчет, а затем срывается на нервный крик, и это короткое «Сол» почему-то греет душу, словно вернулся домой на каникулы, и впереди неделя шуточек и веселья, и мама готовит свои фирменные коврижки, и…
Под губами чувствуется атлас чужих губ, мягких и влажных от помады. Скулы сдавдивают холодными пальцами, белый силуэт отстраняется, хрипло шепчет:
— Глупый-глупый Сол…
И толкает в темноту.
Он проснулся не в своей комнате. И даже не в спальне Хаффлпаффа. Резко сел, оглядываясь и подтягивая тонкое одеяло к облачённой в серую пижаму груди, которая ещё чувствовала фантомный лёд чужих ладоней. Когда толкают в бездну — это неприятно…
«Толкают? Что? Ох, какой бардак в голове…»
Белое бельё, хрустящее от чистящих чар, светло-жёлтые ширмы и непередаваемая смесь запахов зелий, перечной мяты и чего-то кислого ненавязчиво намекали: ты в Больничном крыле, Сол, поздравляю. Ему доводилось здесь бывать всего раз или два, еще сопливым — в буквальном смысле — первокурсником, подхватившим с непривычки к местным сквознякам простуду. Потом крепкий иммунитет дал болезням сдачи, и вот уже четыре года Солурд если и чихает, то из-за чувствительность обоняния. А горло у него от роду не болело. Зато ныла левая кисть, туго перемотанная бинтами, а голова, тяжёлая и пустая, слегка кружилась. Солнце сквозь запылённые окна пробивалось белыми, почти вертикальными лучами, и Огилви понял, что бессовестно проспал две первые пары. А скоро проспит и обед. Словно откликаясь на эти мысли, тоскливо заворчал желудок. За ширмой зашелестели шаги.
— Очнулись, мистер Огилви? — мягко спросила школьная медсестра, ставя на прикроватную тумбочку поднос с чашкой чего-то вкусно пахнущего и тёмным фиалом. — Ох, и заставили вы нас поволноваться.
Она легко всплеснула руками, складывая кисти на белом переднике, тряхнула головой — полы чепчика укоризненно качнулись — и вздохнула. Солурд терялся в догадках. Что привело его в Больничное крыло? Он пришёл на отработку, чем-то разозлил Снейпа, был вышвырнут из лаборатории и…
Дыхание перехватило. Сияние. Ему явилось прекрасное Сияние, от вида которого слезились глаза, а губы сами собой расползались в счастливой улыбке. И темнота. Тихая и ласковая, как тёплое одеяло. А где же? Где же?..
— Хорошо, что вы вовремя попали ко мне, всё же отравление Амортенцией — не рядовой случай, — рассуждала медиведьма обеспокоенно, пока вливала в Солурда горькое, вяжущее рот зелье и вручала ложку. Его руки слегка дрожали, а в чувствах и вовсе творилась такая мешанина, что вычленить что-то одно было настоящим подвигом. — Слабость пройдёт, не переживайте. Вы два дня были без сознания, организм ослаб… Ох, ещё и директора Дамблдора неделю как нет, некому… Вопиющий случай!
— Как… Два дня? — упавшим голосом прохрипел больной, с трудом проглотив ложку горячего безвкусного бульона. Показалось, что по горлу силком протащили ежа. — Как… Отравление? Но…
— Ешьте молча, мистер Огилви, — строго отрезала медиведьма, и даже выбившийся из пучка седой волос завился по-особенному сурово, а голубые глаза потемнели. — Ещё успеете рассказать свою версию событий.
Солурд счёл за благо заткнуть себя ложкой.
Через час в отведённый ему угол просочился профессор Снейп, окутанный запахом ирисов и крепкого чая.
Огилви чувствовал себя достаточно сносно, чтобы успеть вспомнить основные вехи прошедшего вечера и кое-что для себя решить. Краеугольным камнем уже второй — четвёртый, если считать дни лечения? — день были запахи. Они и раньше доставляли Солурду энное количество неприятных минут, но теперь это стало принимать воистину угрожающие масштабы. Как вести себя со Снейпом, говорить ли ему, что тот стал подозреваемым в «Деле о блудящем Поттере», или поберечь своё и без того подорванное несчастным случаем здоровье? Кидаться голословными обвинениями не хотелось, и Солурд решил подождать с этим, пока не докопается до истины.
Правда его больше не устраивала, ведь у каждого она своя.
Медиведьма — Огилви никак не мог вспомнить, как её зовут — грозно шуршала шагами и звенела фиалами за пределами его маленького мирка, и зельевар вздрагивал каждый раз, как слышал особенно красноречивый «звяк». Он выглядел взъерошенным и помятым, словно эти два дня не студентов привычно учил, а боролся с сотней питонов разом, неизбежно проигрывал, и его съедали, но почему-то не переваривали, а выплёвывали. И всё начиналось с начала.
— Я вынужден извиниться, мистер Огилви, — тихо проскрипел Снейп, морщась от звука собственного голоса, и оттянул от горла жёсткий воротник сюртука, — что не заметил вашего… ранения и выставил вон. Отработки, разумеется, отменяются.