К моему великому облегчению, Мария также покинула монастырь, в конце концов, она должна править страной, и, как она намекнула, весьма большая часть её знати отнюдь не так обворожена мной, как она. И во всяком случае, хотя я и согласилась уступить Берик, завладеть им должна была она сама. При всём великодушии Марии я никогда не сомневалась, что наипервейшая её забота — о Шотландии и о себе самой, а уж потом о других, включая меня. Её волнующие объятия научили меня многому, и всё же я считаю, что руки женщины никогда не могут заменить руки мужчины, таково, по крайней мере, моё личное мнение. И последнее. В её обществе, как бы щедра и обаятельна она ни была, я всегда сознавала, что Мария никогда не забывала: она королева Шотландии, а я беглянка. Подобные мысли отнюдь не способствуют подлинной близости.
Здесь, вероятно, уместно спросить, какая пара мужских рук утешала меня после того, как я отослала Сомерсета за море, а королева Шотландии уехала. Добровольцев нашлось предостаточно, но мои мысли занимали более важные проблемы.
Мне нужна была армия, и Мария дала своё позволение вербовать её. Я встретилась со многими шотландскими аристократами и наконец остановила свой выбор на Джордже Дугласе, четвёртом графе Ангусском. В то время ему исполнился пятьдесят один год — как раз подходящий возраст, чтобы увлечься прекрасной тридцатилетней королевой! Это, однако, была не единственная причина, почему он стремился служить мне, а я приняла его услуги. Он принадлежал к тому ответвлению знаменитого рода, которое называли Красными Дугласами. Это ответвление всегда считалось младшим, старшее же возглавлял Чёрный Дуглас. Дугласы всегда были повелителями и грозой пограничных районов, и так как они обладали большим могуществом, кто бы ни правил в Шотландии, всегда стремился сделать их своими союзниками. Второй Дуглас, принадлежавший к ответвлению Чёрных Дугласов, был близким другом бессмертного Роберта Брюса, сражался рядом с ним под Баннокбёрном; в соответствии с волей своего короля он отвёз его набальзамированное сердце в Святую землю, где, сражаясь с сарацинами, бросил священную реликвию в их гущу, а затем повёл своих рыцарей вперёд, дабы отвоевать её. Могу добавить, что повёл не слишком успешно.
Однако, пока он и его потомки поддерживали трон, у Красных Дугласов оставалось мало надежды на возвышение. Но времена меняются, как меняются и люди. Чёрные Дугласы стали чересчур надменными и неуживчивыми, Красные же Дугласы снискали милость двора, и когда теперешний Чёрный Дуглас восстал против мужа Марии Якова II, во главе королевской армии на подавление восстания был отправлен Джордж Дуглас, граф Ангусский. После того как восстание удалось подавить, Чёрному Дугласу пришлось бежать из страны; укрылся он у Эдуарда Марчского, ныне именующего себя английским королём, поместья же его были конфискованы и переданы кузену.
Джордж Ангус, разумеется, не мог чувствовать себя в безопасности, пока жил и процветал его кузен, как и я не могла чувствовать себя в безопасности, пока жил узурпировавший трон мой кузен, поэтому наш общий интерес заключался в ниспровержении Дома Йорка. Ангус начал собирать армию, и я приободрилась. Главным, в чём я нуждалась, как всегда оставались деньги, и тут я рассчитывала на помощь дяди Шарли. Поэтому я с большим нетерпением ожидала вестей от Сомерсета. Когда вести наконец пришли, оказалось, что они худшие их всех возможных. Дядя Шарли был мёртв!
Дядя Шарли исполнилось пятьдесят восемь, возраст, когда, как я полагаю, умереть вполне естественно. Но образ жизни, который он вёл последние пятнадцать лет, несомненно, ускорил его кончину, ибо занятия любовью с женщинами и утром, и днём, и ночью пагубно отразились бы на здоровье самого молодого и крепкого мужчины.
Излишне говорить, что умер он в самое неподходящее для меня время, ибо был моей последней надеждой собрать необходимые деньги для организации кампании. И того худшей представлялась перспектива видеть на французском троне Людовика, одиннадцатого монарха этого имени. Даже если бы мы были друзьями, а мы никогда не были друзьями, меня настораживал бы уже тот факт, что, постоянно враждуя с отцом, кузен провёл много лет, укрываясь в Бургундии... А Бургундия, очевидно, стала верной союзницей Дома Йорка. Как тут было не отчаиваться!
Однако я всегда страдала от чрезмерно упрощённых взглядов на политические дела. Я знала, чего хочу, и относилась с излишней прямотой к тем, кто становился на моём пути. Кузен же Луи был моей полной противоположностью. За последние десять лет он снискал себе прозвище Паук, ибо свои интриги плёл, словно паутину. К моему крайнему удивлению, а также к большому облегчению, из Парижа спешно прибыл шотландский епископ Кеннеди, который передал королеве шотландцев послание от нового короля Франции, где говорилось, что он был бы весьма признателен, если бы она продолжала поддерживать Ланкастерский Дом.
Это загадочное обстоятельство требует объяснения. Должна предупредить, что разгадать ход мыслей кузена Луи — дело очень и очень нелёгкое, но всё же попытаюсь изложить свои соображения. Прежде всего должна сказать, что кузен укрывался у своего дяди Филиппа скорее по необходимости, чем по доброй воле, а Филипп пригрел его на своей груди больше из желания насолить дяде Шарли, чем по любви. Длительное пребывание Людовика в Брюгге изобиловало ссорами между ним, Филиппом и кузеном Карлом Шаролезским. У него хватало возможностей наблюдать за силой и величием Бургундии и её двора, а я должна отметить, что в то время во всей Европе не нашлось бы более блистательного герцогства.
Кузен Луи всё это тщательно обдумал. Тут следует вспомнить, что во времена Генриха V, который едва не превратил Францию в придаток Англии и, безусловно, причинил много бед королевству, успехи англичан в значительной мере объяснялись союзом с Бургундией. Со смертью Генриха этот союз распался, ибо Филипп с трудом находил общий язык с Бедфордом, а тем более с Хамфри Глостерским, но теперь образовался новый союз, вдохновлённый Йоркским Домом. Мой кузен хотел мира для своей страны и горел решимостью как можно скорее разрушить это опасное партнёрство, а для этого требовалось незамедлительно сместить с трона Эдуарда Марчского или, по крайней мере, постоянной угрозой низложения отвлечь его мысли от континентальных авантюр.
Существовал и ещё один фактор, который влиял на ход мыслей кузена Луи. Став королём Франции по праву первородства, он оказался в окружении братьев, упорно стремившиеся причинять ему неприятности. Эти молодые люди всё время оставались во Франции, или рядом с отцом, или в своих поместьях и, пока кузен Луи находился в изгнании, успели обзавестись многочисленными приверженцами. Поэтому кузен стремился привлечь на свою сторону как можно больше людей, и главным своим союзником в случае гражданской войны считал моего старшего брата Жана Калабрийского.
Должна откровенно сказать, что Жан почти так же мало преуспел в своих попытках завоевать неапольскую корону, как я в своих удержать корону английскую, и на какое-то время отрешился от мысли усадить нашего папа на этот слишком горячий трон. После этого он вернулся в семейные поместья во Франции, возможно, с преувеличенной репутацией талантливого полководца. Кузен Луи хотел привлечь герцога Жана, как титуловали моего брата, на свою сторону, а вернейшим для этого способом, как он чувствовал, стало бы оказание поддержки, пусть даже тайной, его беглой сестре.
Всё это вселяло надежду, но ведь на поверхности плещущегося в кружке эля собирается преимущественно пена. Кузен Луи поощрял стремление Марии помочь мне, но делал это тайно, ибо в то же время не только Бургундия, но и её собственная знать требовала моей высылки. Как ни замечательна была новость, что брат Жан возвратился во Францию и сблизился с королём, но он страдал от хронической болезни всех Анжу... полного безденежья. Той же болезнью, очевидно, страдал и кузен Луи. А я крайне нуждалась в деньгах.
Год, проведённый в Шотландии, стал одним из самых несчастных в моей жизни. Мария регулярно навещала меня, но постепенно эти постоянные вторжения в моё уединение стали угнетать меня, и не только из-за её неуёмного любострастия, но ещё и потому, что она изводила меня рассказами об успехах, якобы одерживаемых её армиями. Стремясь овладеть обещанными им крепостями, они и в самом деле вели необъявленную войну против Англии, хотя и без особых результатов. Неприятно действовали на меня и известия о том, что Эдуард Марчский прибирает к рукам, помимо королевства моего мужа, ещё и всех живущих в нём женщин. И самое худшее, невозможно было предугадать, что произойдёт далее. Ангус собрал довольно большое войско, готовое следовать за мной. Лазутчики доносили, что весь север Англии готов восстать на мою защиту. Но без денег никто не хотел не только поднять меч, но даже и шевельнуть пальцем.
От своего окружения я не получала никакой помощи. Генрих проводил всё своё время в молитвах. Принц Эдуард, до чьего восьмилетия оставалось совсем немного времени, служил мне неиссякаемым источником утешения, но каких можно ждать советов от восьмилетнего мальчика? Это в полной мере относилось и к пятнадцатилетнему пажу, Джону Комбу, чтившему меня как богиню.
Сомерсет благоразумно оставался во Франции, не рискуя снова оказаться во власти Марии.
В довершение всех моих бед перед самым Рождеством умерла Байи. Я даже боялась подсчитать, сколько лет она была моей доброй и верной служанкой, постепенно поднявшись от положения няни до положения моей главной постельничьей. Но она оказалась не созданной для той бродячей жизни, которую мы вели несколько последних лет, и стала недомогать ещё до Таутона. Я похоронила её с тяжёлым сердцем, разрываемым к тому же невесёлыми мыслями о будущем.
Я не из тех, кто легко предаётся отчаянию, но даже представить не могла, кто способен оказать мне помощь, пока меня — уже не впервые в жизни — наконец не озарило, что единственный человек, на которого стоит рассчитывать — я сама. Поездка во Францию была не только изнурительной, но и рискованной, ибо в проливе крейсировали военные суда Уорика, но я поняла, что должна лично поехать к кузену Луи и напрямик поговорить с ним о своём положении: если он хочет отстранить йоркистов от власти, недостаточно симпатии, нужна конкретная помощь.
После того как я приняла решение, оставалось дождаться подходящей погода, а погода, как и обычно в Шотландии зимой, была неизменно отвратительной. Мария, чего и следовало ожидать, считала, что я поступаю совершенно правильно. Как и многие ненасытные в любви женщины, она отличалась непостоянством: моё пребывание у неё в гостях доставляло ей немалые неприятности, а тут ещё ей стало приедаться моё общество. Она охотно предоставила мне необходимые для поездки средства, не сомневаюсь, рассчитывая никогда больше не увидеть моего лица. Мария согласилась на некоторое время оставить у себя Генриха — везти с собой короля во Францию было бы крайне опрометчиво, — но она ясно поняла, что между нами уже не существует супружеских отношений.
Решив полагаться лишь на самое себя, я торопилась вступить в борьбу со стихиями. Но только в самом начале апреля, когда ветры наконец перестали бушевать, принц Эдуард, я и моя значительно поредевшая свита смогли сесть на корабль в Керккадбрайде — там же, где я высадилась восемнадцать месяцев назад.
Как явствует из моих слов, для переезда во Францию был избран самый окольный путь. Я сразу же поняла: мне предстоит тяжелейшее испытание, только не знала, что продлится это испытание целых две недели! Мы почти было преодолели Ирландское море, но были снесены назад. На протяжении многих дней мы видели горы Уэльса, а однажды так близко подошли к берегу, что я смогла различить знамёна, вьющиеся над бастионами харлехского замка, где доблестный граф Пемброкский Джаспер Тюдор всё ещё отстаивал дело Алой Розы. Я чувствовала сильное искушение велеть капитану пристать и хоть двадцать четыре часа отдохнуть от непрерывно терзавшей меня рвоты. Но так и не сделала этого — по двум причинам. Во-первых, я боялась, как бы капитан не покинул меня на берегу, во-вторых, не была уверена, что найду в себе достаточно силы воли продолжать столь неприятное путешествие.
Наконец 16 апреля 1462 года я высадилась в Роскофе, в Бретани.
Глава 13
Естественно, я сошла на французский берег не без некоторого душевного трепета. Семнадцать лет назад я уехала отсюда, уверенная, что никогда больше не возвращусь. И вот я возвратилась при самых худших для меня обстоятельствах. Но само возвращение изрядно удивило меня.
Никто, разумеется, не ждал моего приезда, и комендант роскофского порта изумлённо воззрился на незнакомый корабль, который просил разрешения войти в гавань. Его изумление, вероятно, ещё более возросло, когда он получил сигнал, что на этом корабле прибыла английская королева. Гавань в Роскофе неглубокая, она доступна для судов лишь во время прилива, поэтому пришлось ждать довольно долго, прежде чем мы смогли причалить. Между тем на берегу выстроился почётный караул. Это радовало, но одновременно означало, что к герцогу Бретонскому был спешно послан нарочный, чтобы уведомить его о моём прибытии, и меня тут же препроводили в Сен-Мало — поездка продлилась несколько дней, — где меня по-королевски приняли добрый Франсис и его супруга.
Во всех направлениях были разосланы конные гонцы, И из Сен-Мало со всей возможной быстротой я переехала в Анжер. Как описать чувства, теснившие мою грудь, когда я приблизилась к местам, где проходило моё счастливое, ничем не омрачаемое девичество? В те времена я не представляла себе, какие превратности судьбы меня ожидают. Ещё труднее описать чувства, испытанные при въезде в город, где меня приветствовали кланяющиеся пажи, весёлые девушки, закованные в броню рыцари и дамы в высоких остроконечных шляпах-хеннинах. И везде были алые розы, и передо мной, на дороге, и вышитые на всех знамёнах. Позднее я узнала, что папа занял восемь тысяч флоринов, чтобы оказать мне достойный королевы приём. Если бы только он послал деньги в Шотландию, на снаряжение армии!
Но каким счастьем было для меня вновь видеть моего дорого папа, дорогую маман, брата и сестру. Папа, казалось, ничуть не переменился за протёкшие семнадцать лет. Маман же сильно состарилась. Жан выглядел мрачнее, чем прежде, но так же, без сомнения, выглядела и я сама. Иоланта превратилась в тучную домохозяйку. Её муж выглядел так же отталкивающе, как всегда.
Но как порадовала меня встреча с семьёй, ведь никого из них я не надеялась когда-либо увидеть. Я ни на миг не забывала о том, что главная цель моего приезда во Францию — переговоры с Людовиком. Мы с ним договорились встретиться в Шиньоне, и это означало, что он предпочитает приехать ко мне, нежели пригласить меня к себе. Это отнюдь не было проявлением учтивости с его стороны. Он хотел сохранить наше свидание (а ещё лучше то, что я вообще была во Франции) в тайне от Бургундии и Эдуарда Марчского. При всей тщетности обмануть кого-либо этой затеей предполагалось устроить так, будто он охотился, очень устал и решил заночевать в Шиньоне, где по стечению обстоятельств оказалась и я.
Кузен Луи, как я, кажется, уже писала, был всего на шесть лет старше меня, иными словами, в то время ему исполнилось тридцать восемь лет. Последние семнадцать лет мы ни разу не встречались. Я охотно признаю, что жизнь отнюдь не баловала его, но пусть кто-нибудь посмеет только сказать, что на его долю выпали большие тяготы, чем на мою, а ведь я женщина. Однако я готова утверждать, что моя красота за это время ничуть не потускнела. Даже румянец на лице стал чуть более ярким, потому что в девичестве единственным моим недостатком считалась бледность. Мои груди слегка отяжелели, бёдра немного раздались, но для тех, кто хочет разделить с женщиной её ложе, это может представляться лишь достоинством; в скором времени я приведу доказательства, что едва заметная полнота только прибавила мне привлекательности. Мои волосы оставались всё ещё великолепного рыжевато-коричневого цвета, дыхание — благоуханным, движения — полными энергии.
Но что сказать о том сморчке, который предстал передо мной? Он едва мог держаться прямо, волосы у него сильно поредели и поседели, ноги походили на щепки, а речь постоянно прерывал сухой кашель. Глядя на него, я подумала, что он не жилец на этом свете. Моё заключение оказалось ошибочным, ибо сейчас, когда я пишу эти строки, он всё ещё жив, и нет никаких признаков, позволяющих сделать вывод, будто он когда-либо, тем более в обозримом будущем, умрёт. Некоторые люди рождаются старыми и только постепенно становятся ещё более старыми, тогда как другие сохраняют свой юношеский взгляд на мир до самого своего горестного конца. Это я и намереваюсь сделать.