Женщина, сидевшая на диване, казалось, состояла из множества цветов. Юбка из двух полотнищ была схвачена у лодыжек браслетами и превращена в шёлковые шаровары, бледно-красная кофта была облегающей. Её рыжие волосы, увенчанные маленькой малиновой шапочкой, расшитой драгоценными камнями, оттеняли белизну лица. Её тонкие пальцы были унизаны кольцами, но сверкающие камни тускнели по сравнению с красотой этой женщины.
Женщина показалась Энтони довольно высокой, хотя и сидела на диване, подогнув одну ногу под себя, а другой касаясь пола. Сквозь шёлковые прозрачные шаровары виднелись её стройные ноги с высоким подъёмом. Верхняя часть тела, более закрытая, предполагала пышные формы зрелой женщины. Лицо её было исполнено покоя. Отлитое в форму сердца, в котором помещались полные губы, маленький нос и широко расставленные зелёные глаза, оно было безупречно. И даже это совершенство было подчёркнуто: ресницы и брови подкрашены тёмной краской, приготовленной из лимона и графита, ногти окрашены хной в красновато-коричневый цвет. Энтони понял, что её волосы тоже покрашены хной.
Она показалась Энтони самой красивой женщиной из всех, которых он когда-либо видел. Несмотря на безупречность её фигуры и грацию, с которой она сидела в такой странной позе, Энтони понял, что она такого же возраста, как и его мать... а значит, ей около пятидесяти.
— Ты красив, Хоук-младший, — улыбнувшись, сказала женщина. — Эмир говорил со мной о тебе. Он человек слова. Ты можешь встать с колен...
Энтони сел на ковёр. Его колени ломило, а голова шла кругом. Внезапно он понял, что Кызлар-ага оставил их наедине.
— Меня зовут Мара Бранкович, — сказала женщина. — Или звали когда-то. Мой племянник — принц Георг Сербский.
Энтони выдохнул. Все в Константинополе знали о Маре Бранкович, сербской принцессе, отосланной в гарем эмира Мурада совсем девочкой. Все в Константинополе поносили Георга Бранковича, поминая недобрым словом его предательство Хуньяди у Косово три года назад, способствовавшее разгрому армии христиан.
— Мой муж умер две недели назад, — продолжала Мара, — всё это время я была очень занята, Мехмед тоже.
— Эмир твой сын, госпожа? — спросил Энтони, не в силах справиться с любопытством.
— Нет, — сказала Мара Бранкович, улыбаясь, — я не смогла родить Мураду сына. И всё же я была его любимой женой. Ни одна другая женщина не доставляла ему такого удовольствия. — Она говорила со спокойной надменностью. — Мать Мехмеда была албанской рабыней, — в её голосе звучало презрение, — но она умерла. — Внезапно она замолчала, и Энтони понял, что эта красивая женщина, возможно, также хладнокровно относится к соперницам, как мужчина. — Я эмир-валиде, что означает, Хоук-младший, мать эмира.
— Ты сказала, госпожа, что эмир — человек слова, — отважился повторить её слова Энтони.
Его смелость ошеломила женщину. Несколько секунд она разглядывала его и только потом улыбнулась.
— Ты далеко пойдёшь, Хоук-младший, — сказала она, — мой сын... заинтересован в тебе. Он очень молод, но всё же он мужчина. К тому же он османец. Не забывай об этом.
— «Осман» означает «ломающий ноги», — пробормотал. Энтони, вспомнив слова отца.
— Не только ноги, Хоук-младший, — продолжила Мара. — Знаешь ли ты, как моего сына зовут янычары? Они зовут его «канкар». Знаешь, что значит это слово?
— Нет, госпожа.
— «Кровопийца». Постарайся запомнить это крепко-накрепко.
— Эмир очень талантливый человек, госпожа, — грубо польстил Энтони. — Он говорит по-латыни так же хорошо, как по-итальянски.
— Конечно. Его мать умерла... молодой, — сказала Мара, — другого сына у Великого Мурада не было, поэтому заботы об образовании Мехмеда я взяла на себя. Мой приёмный сын говорит не только по-латыни, но и по-гречески, арабски, на языках персов и славян, но и пишет и читает на этих языках. Я научила его этому.
Мара замолчала, чтобы Энтони мог по достоинству оценить её способности, которые, по её мнению, делали её самой совершенной женщиной в мире.
— Эмир Мурад научил своего сына искусству войны. Он изучал биографии Кира, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Константина V и Феодосия Великого. Он... завоюет весь мир. Ты можешь разделить с ним славу, Хоук-младший, если тебе хватит разума и мужества.
Энтони подумал, что ему снится весь разговор. Но решил продолжить свою игру.
— Если твой сын, госпожа, собирается завоевать весь мир, значит, он станет владыкой и христианского мира, — предположил Энтони. — Разве ты не христианка?
— Да, я христианка, — презрительно бросила Мара, — так же, как и ты, Хоук-младший. Что мы видим, глядя на христианский мир?
Она поднялась с дивана и принялась ходить по коврам, окутанная красным шёлком.
— Англия и Франция погрязли в распрях. Между Папой Римским и императором нет мира. Проклятые византийцы молят мир о помощи... Я сказала тебе не всю правду. Мой сын действительно говорил со мной о тебе, но сначала я поговорила с ним. Я была на галерее в то время, когда вы с отцом находились в зале для приёмов.
«Мелькание ткани за решёткой», — вспомнил Энтони. Эта женщина видела его голым.
— Тогда я поняла, что Бог, чья цель скорее объединение, чем раздоры, послал тебя нам. Мой сын с детских лет мечтает о завоевании Константинополя. Но как его завоевать? Его стены неприступны. Ты поможешь...
— Госпожа, о чём ты? — натянуто спросил Энтони.
Мара Бранкович встала прямо перед ним. Сквозь прозрачные шаровары Энтони заметил, что её лобок выбрит. Он никогда не видел женщину обнажённой, но то, что предстало его взору, казалось невозможным.
— В противном случае ты умрёшь, — сказала Мара и внезапно упала перед ним на колени. — Выбери жизнь и ты достигнешь высочайших из высот. — Она быстро поднялась, не напрягая мышц. — Ты помнишь, как меня зовут?
— Эмир-валиде, — ответил Энтони.
— Это имя ничто, оно просто значит «королева-мать», женщины гарема зовут меня «королевой коронованных». Даже Мехмед не возьмёт себе женщину, если я не дам на это согласие. — Она лукаво взглянула на Энтони. — И красивого юношу тоже.
Энтони только и мог, что пробормотать:
— Госпожа...
— У вас в Англии на такие отношения между мужчинами смотрят неодобрительно, но здесь, на Востоке, это обычное, дело. Женщин используют для удобства, чтобы рожать детей, пока они способны на это. — Губы Мары искривились. — Только красивый юноша может подарить настоящую дружбу и доставить истинное удовлетворение.
— Госпожа...
— Ты должен отказать моему сыну. Он растянет тебя на животе, и ты откроешься по щелчку его пальцев. Чтобы не отдаться ему, ты должен искусно отговориться и даже пойти на обман.
— Ты хочешь, госпожа, чтобы я поступил так с твоим сыном? — недоумевал Энтони.
Мара снова упала на колени перед ним и страстно заговорила:
— Я хочу, чтобы мой сын правил миром. В Константинополе меня называют шлюхой. Я хочу вывалять их в их собственной крови. Но когда мир будет принадлежать ему, я хочу, чтобы он стал вторым Цезарем или вторым Александром. Я должна быть достойной такого сына, Хоук-младший. Завоевателю нужен вдохновитель и надёжный помощник. Завоеватель не назначается законом, религией или обычаями. Муфтии связаны «аныем», древним тюркским законом, переходящим из поколения в поколение. Никто не может нарушить закон, даже сам эмир. Имамы проповедуют законы Корана, ещё более священные, чем «аный». Везиры руководствуются собственными интересами. Янычары обуреваемы жаждой грабежа. Ты можешь стать наставником и другом моего сына. Чтобы быть ему другом, ты не должен допустить физической близости с ним. Я научу тебя, как противостоять его домогательствам, потому что заинтересована, чтобы он обладал только женщинами. Если он ступит на другой путь, то может подвергнуться извращённому влиянию и даже погибнуть. Постарайся быть ему другом, а не любовником, и ты поведёшь моего сына к могуществу, а себя самого к преуспеванию. Твои речи кружат мне голову, госпожа.
— Сейчас она закружится ещё больше, Хоук-младший. Ты должен убедить твоего отца пойти на службу к эмиру. И тогда все звёзды на небосклоне будут ему доступны. Но ты должен остаться предан мне и моему сыну. — Она улыбнулась и взяла его руки в свои. Её кофта неожиданно распахнулась, и руки Энтони коснулись обнажённой груди Мары. Грудь была упругой, как у девушки, но соски, казалось, заполнили его ладони. — Я говорила, что прошлой ночью видела тебя голого и грязного... Я сразу поняла, чего хочу и что могу сделать с таким мужчиной, как ты. Я решительная женщина, я вдова и эмир-валиде. Вот уже две недели у меня никого не было, и я храню свою страсть. Я овладею твоим телом, Хоук-младший, и вдвоём мы покорим мир.
Она встала, и его руки опустились на её бёдра. Её шаровары скользнули вниз, и Энтони благоговейно замер, разглядывая её обнажённую плоть... Его боль и усталость улетучились, как по мановению волшебной палочки.
Эмир-валиде расхохоталась, видя его выражение лица:
—У тебя не было женщины?
Энтони отрицательно покачал головой.
Мара сняла его руки с бёдер и жестом приказала встать.
— В таком случае ты действительно будешь моим, — сказала она. — В течение всей своей жизни тебе не найти ни одной женщины, которую можно было бы сравнить со мной. — Она развязала шнурок на его шароварах, и они спустились до колен. — Как долго я мечтала об этом, — страстно проговорила она и посмотрела ему прямо в глаза. — Но наша любовь будет тайной, Хоук-младший. Если ты хоть словом обмолвишься своему отцу или даже своему отражению в зеркале, я сама спущу с тебя шкуру.
— Но Кызлар-ага... — Энтони облизнул губы.
— Он никогда не предаст меня. — Она обнимала Энтони, и даже её угрозы не могли остановить его нарастающее возбуждение.
— Теперь иди ко мне, — мягко сказала она, — я научу тебя любить.
Эмир Мехмед II стоял на зубчатой стене Анатоли-хисар, вглядываясь через Босфор на Константинополь. Его окружали паши и советники. Халил-паша, великий везир, которого пленники приняли прошлой ночью за эмира; Заган-паша, порученец эмира; анатолийский хараджи[35]; Исхак-еврей; Балт-оглу, болгарский перебежчик, адмирал турецкого флота; Хамуд-паша, доверенное лицо эмира, и другие. Вместе с ними находились Джон и Энтони Хоквуды.
На вершине скалы, находившейся ниже уровня крепостной стены, как будто готовясь к нападению, выстроились янычары, их великолепное обмундирование сверкало в лучах утреннего солнца. У берега были пришвартованы семьдесят галер, которые представляли весь турецкий флот и вряд ли могли удовлетворить амбиции юного эмира. Но османцы плохо знают море, подумал Джон.
— Объясни мне, Хоук, почему Константинополь, находящийся в самом центре моих владений, всё ещё противостоит мне? А ведь мои сипахи поят лошадей водой Дуная и предки мои похоронены в тени гор Тавра... Действительно ли стены этого города неуязвимы? — размышляя вслух, спросил эмир.
— Нападению плоти и крови, о падишах, — ответил Джон, которого научили правильно обращаться к эмиру. — Если эти стены будут защищать решительные воины, город неуязвим.
— Есть ли в городе решительные защитники?
— В распоряжении императора менее пяти тысяч человек.
— Менее пяти тысяч человек? Моё войско во много раз больше.
— Пяти тысяч воинов достаточно, чтобы отразить атаку на город и победить.
— Ты считаешь, город не может быть взят? — Мехмед нахмурился.
— Вряд ли он падёт при осаде, о падишах, — предположил Халил-паша.
— Трусливый старик, — презрительно бросил Мехмед. — Осада? В течение двух лет эти стены осаждали арабы... и безуспешно. Я не собираюсь ждать два года. Мои янычары рвутся в бой, к победе. Если они не опрокинули до сих пор котелки, то только потому, что я эмир едва ли неделю. Я должен доказать им, что я — завоеватель такой же, как мой отец. Времени на ожидания у меня нет. — Эмир взглянул на Хоквуда. — Что ты знаешь о янычарах, Хоук?
— Я знаю славу о них.
— Янычары — и наша сила, — сказал. Мехмед, — и наша слабость. Когда мой великий предок Осман пришёл с Востока, его войско состояло только из тюрок. Наша кавалерия была самой сильной в мире. Да и сейчас лучше её нет... Осману не нужна была пехота. Его сын Орхан понял, что всадники не способны штурмовать крепостные стены. Он приказал набрать людей в пехоту, их назвали яя, или пешие солдаты. Они были на службе у эмира и платили им серебряную монету в день. Мои люди как ветер, они не умеют повиноваться, их объединяет только стремительный порыв. Но ветер не может взять стен города. Сын великого Орхана, Мурад-хан Гази, поразмыслив, решил создать войско, которое умело бы только воевать и подчиняться. Все янычары по рождению христиане, ещё детьми их выкупили у родителей и воспитали в мусульманской вере.
Эмир медленно перевёл взгляд на Энтони, стоявшего около отца. Сердце Энтони часто забилось, но он понял, что эмир ни о чём не догадывается. Никто из этих людей, даже его отец, не знал истинного смысла жизни. Никто из этих людей никогда не приникал к пульсирующим бёдрам самой прекрасной женщины в мире и не слышал её страстных стонов...
— Новобранцев назвали янычарами, что означает «новое войско», — продолжал Мехмед. — В настоящее время они подчиняются жестокой дисциплине и живут отдельно в своих очагах. Они преданы эмиру, как собаки. Как, спросишь ты, можно этого добиться? Ими командует «чорбаджи», или кашевар. У него в подчинении «ашжибаши», или шеф-повара, их адъютантов называют «сакабаши», или водовозы. На их кроваво-красном знамени вышит полумесяц и меч Омара, их полковой тотем — котелок с мясом. Ты правильно назвал их силой, которую боится весь мир. Янычары знают об этом. Они понимают, что чувствуют люди, когда узнают о том, что янычары переворачивают свои котелки. За время моего правления они не делали этого. Янычары ждут, когда их поведут на врага. Это должно произойти очень скоро.
Пальцы эмира подрагивали. О чём, интересно, мечтал этот могущественный человек, понимавший, что его сила зиждется на переменчивом и таящем жар вулкана урагане? Опираясь на ужасающую мощь, он должен пронестись сквозь свою жизнь...
Джон Хоквуд уже принял решение, понимая, что только этот молодой человек может спасти и его самого, и его семью. Кроме того, эмир нуждался в знаниях Хоквуда даже больше, чем император Константин. К тому же Джон больше не считал себя обязанным Константину, потому что он, несмотря на заверения в дружбе, не заступился за Вильяма, не спас его... Теперь византийцы заслуживали только мести.
— Я научу тебя, как взять Константинополь, о падишах, — сказал наконец Хоквуд.
Среди людей, Окружавших эмира и немного понимавших по-латыни, прошёл шорох.
— Говори, — приказал Мехмед.
— Нужно будет как следует подготовиться. Даже целой армии, о падишах, недостаточно для штурма города. Тебе нужны корабли, их должно быть намного больше, чем сейчас.
Мехмед взглянул на Балт-оглу, адмирал энергично закивал головой.
— Корабли будут, — сказал Мехмед, — их начнут строить завтра. Ты думаешь, корабли смогут взять Константинополь, Хоук?
— Корабли не дадут пополнять город свежими силами и продовольствием. Следующее, что потребуется, — ружья для янычар. В Константинополе уже есть ружья.
Мехмед вопросительно посмотрел на Заган-пашу.
— Я говорил тебе об этом, о падишах, — откликнулся Заган, — на Косовом поле у христиан были ружья. Используя их, они опустошили наши ряды. Я рассказал об этом Великому Мураду, и он поклялся запомнить это. Но тогда он был уже болен...
— Мы закупим ружья, — сказал Мехмед. — Ты считаешь, Хоук, что ружьями можно взять Константинополь? Ружьями и кораблями?
— Ружья и корабли позволят твоим янычарам сражаться с христианами на равных, но и они не смогут разрушить стен Константинополя... Только пушки способны на это...
— Пушки! — воскликнул Мехмед, и снова в его окружении послышался шёпот. — Мои люди ничего не знают о пушках.