Любаша смеется:
— Не хочешь ли, чтобы у него была такая же лапища, как у тебя?
Разговор явно не клеится. Сжимаю виски руками, молчу, Чувствую на себе вопросительный взгляд. Голову поднять не могу.
Скрипит табурет, Любаша встает:
— Надо идти. Юру кормить пора.
— Сына назвала Юрием?
— Да.
Она произносит это спокойно, но в голосе столько чувства! В нем материнская любовь, нежность к ребенку и такая же любовь, нежность к тому, чье имя он носит.
У порога Любаша останавливается. Спрашивает, вступил ли я в партию. Получив утвердительный ответ, заявляет:
— Теперь во Дворце будет два коммуниста.
Она советует мне побывать в городке у руководителя уездной организации и встать на учет.
Председателем укома оказался тот самый Миронов, который в свое время поручил мне организовать комсомольскую ячейку. У него сохранилась старая привычка слушать собеседника, прикрыв глаза ладонями.
Разговор с ним был короткий. Два-три вопроса, ответы, и Миронов говорит:
— Работать пойдешь на пилораму. Нам нужен строительный материал, доски.
— Когда выходить?
— Если не устал с дороги, то завтра. Наведи порядок. Есть подозрение, что там кое у кого руки липкие к государственному добру. Поймаешь таких — безжалостно выгоняй. На их место комсомольцев хороших подбери. Лес нам нужен до зарезу.
— Понятно.
— И еще, — продолжал он, — это уже партийное поручение: как бывшего фронтовика, назначаю тебя начальником взвода ЧОН[1]. Пусть молодежь будет готова в любой момент помочь районной власти…
Прошла неделя, как я стал работать на пилораме. К нам явился Миронов. Сначала выругал всех за то, что в «такое время» бесхозяйственно относимся к горбылю. Потом отошел, спросил, сможем ли по-комсомольски нажать и увеличить выработку лесоматериалов.
— Не горячитесь, все взвесьте, — отвел Миронов руку от глаз. — Вы и так работаете сверх всяких возможностей. А сделать немного материала дополнительно все-таки надо. Решено во Дворце построить силами общественности один дом.
Я посмотрел на него.
— Не догадываешься, Степан, для кого? — спросил он улыбаясь. — Для Любаши Метельской, для нашего женорга. Совхоз выделил подводу. Комсомольцы уже поехали за лесом.
Дом семье погибшего комиссара в свободное от работы время строили не только жители Дворца, но и крестьяне прилегающих сел. Самым активным строителем был, конечно, дядюшка Егор. Окончание стройки приурочили к празднику четвертой годовщины Великого Октября. В этот день дедушка Егор в торжественной обстановке вручил счастливой Любаше ключ от нового, просторного, с деревянными полами дома.
Мы создавали новую жизнь и боролись с теми, кто нам мешал. А враги объединялись в банды и мстили активистам кровавой местью.
Вначале, как начальнику взвода ЧОН, затем, как добровольцу политбойцу 30-го кавалерийского полка имени Степана Разина, мне довелось участвовать в разгроме крупных националистических банд под Шкловом и Могилевом. Тогда-то, в кавалерийском полку, окончательно решилась моя судьба.
Помню, вызвали меня в штаб. Иду, удивляюсь: кому и что от меня потребовалось? Дежурный штаба показывает на дверь комиссара:
— Заходи.
В кабинете и командир полка. Комиссар предлагает:
— Садитесь, товарищ Шутов. Нужно поговорить. В боях вы проявили себя неплохо. И коммунист сознательный. А вот политбоец из вас слабый. — Помолчал немного, потом спрашивает: — Вы рассказывали на днях красноармейцам о бое советских эсминцев «Спартак» и «Автроил» с английской эскадрой в Финском заливе?
— Так точно, рассказывал, товарищ комиссар, — ответил я и подумал: «Кажется, все было правильно».
— Ну да, рассказывать рассказывали. Но на вопросы красноармейцев ответить не смогли.
Мое самолюбие было уязвлено:
— Ответил, товарищ комиссар. Вам неправильно доложили. Это кто-то подкапывается под меня. Сразу видно, человек не наш, раз нашептывает.
Комиссар покосился на командира полка. А тот говорит:
— Это я рассказал комиссару о той беседе. Выходит, я и есть не наш человек.
«Вот так влип, — подумал я. — И дернуло же меня за язык. Теперь жди головомойки».
А командир между тем продолжал:
— Нельзя, товарищ Шутов, не проверив, сразу людям ярлыки клеить. Вспомните-ка, как вы на вопросы отвечали. У вас спросили: «В честь кого эсминец назван был „Спартаком“?» А вы что ответили? «В честь героя русско-турецкой войны».
Я сидел потупив взгляд. Лицо у меня горело. Только и нашелся ответить:
— Виноват. Всего три зимы учился…
— Это не вина ваша, а беда, — отозвался комиссар. — При царе у трудовых людей не было возможности университеты посещать. Лишь теперь перед ними открылись двери учебных заведений. Только учись. — Комиссар пристально посмотрел на меня: — Мы тут с командиром посоветовались и решили, что подучиться вам в самый раз. Думаем направить вас в Москву, в Объединенную военную школу имени ВЦИК.
Командир полка добавил:
— На кавалерийское отделение. В Кремле будете учиться!
С трудом верю свалившемуся счастью. Я буду в Кремле! В столице нашей Родины!
Комиссар разрешает:
— Можете идти.
А я стою, не в силах осмыслить происходящее…
Первые часы в Кремле. Совершаем экскурсию. Осматриваем древние зубчатые стены. Успенский, Благовещенский, Архангельский соборы. Башни Спасская, Никольская, Троицкая, Боровицкая… Меня сейчас мало интересует, какие цари тут жили, каких послов принимали. Мысли заняты другим: сейчас здесь, рядом с нами, помещается правительство — мозг страны. Отсюда тянутся незримые нити к народу.
Экскурсовод — преподаватель военной школы — показывает: по этой дорожке совсем недавно ходил в свой служебный кабинет Владимир Ильич Ленин. А вот там, на плацу у Боровицких ворот, состоялся знаменитый субботник, в котором он участвовал. Представляю себе, как Ленин, чуть-чуть нагнув голову, нес с курсантом тяжелый кряж…
Спасские ворота. Отсюда Ленин выходил на Красную площадь выступать с пламенными речами перед отправляющимися на фронт красноармейцами…
С двумя из будущих однокашников я уже успел познакомиться. Одного зовут Володей. Фамилия его Глухов. Он из-под Воронежа. Другой — грузин, однофамилец героя гражданской войны Киквидзе.
— Интересно, — обращается ко мне Саша Киквидзе, — о чем ты сейчас думаешь?
— О Ленине.
— И я, — говорит Володя.
— Я тоже.
— И я…
Оказывается, вся группа, осматривая Кремль, думает о вожде революции. Всего несколько месяцев назад он еще жил, работал, бывал здесь и, возможно, стоял на том же самом месте, где стоим сейчас мы.
— Если бы нас немного раньше прислали, то мы увидели бы его, — вздохнул Киквидзе.
— Товарищи, — предложил кто-то из ребят, — давайте будем учиться так, как завещал Ильич!..
Вступительные экзамены. Для меня это вообще первые экзамены, и я их побаивался. Строевая подготовка, чтение, даже чистописание пугали не так, как география и арифметика. На подготовку всего четыре дня. Боюсь, что этого слишком мало. А если провалюсь, придется в часть возвращаться. Тогда — позор! Стыдно будет товарищам в глаза смотреть.
От учебника меня отрывает вдруг вспыхнувший смех. В казарме кого-то качают. Подхожу ближе: на руках у ребят Глухов! Оказывается, он уже сдал арифметику. Это никого не удивило. Глухов назубок знал таблицу умножения, быстро решал задачи с дробями.
— Не в тот огород ты, Володя, попал, — шутит кто-то. — Твое место в бухгалтерии.
Я подошел к Глухову, честно признался:
— Спасай, дружище. Боюсь, что на арифметике срежусь.
— Не волнуйся, — успокоил он. — Я помогу. Садись, давай заниматься.
По географии взялся помочь Иван Кузовков. Но оказалось, он сам имеет о предмете смутное представление. Знал Иван названия четырех морей и трех государств, да и те показать на карте не смог. Пришлось просить помощи у других.
Итак, по ночам я занимался с «репетиторами», а днем сидел в классе, где сдавали экзамены товарищи. Последнее принесло большую пользу. Преподаватели задавали вопросы, ребята отвечали, а я, как говорится, наматывал на ус. Одним словом, экзамены сдал. Несколько позже у меня состоялся любопытный разговор с преподавателем.
— Не думайте, что вы меня обманули, — заметил он. — Все четыре дня я следил за вами и понял, что знания у вас слабые. Но меня подкупили ваши настойчивость и желание учиться. Поэтому вопросы вам я подобрал полегче…
С первых дней учебы курсанты объявили войну отметке «неудовлетворительно». Ее у нас почему-то назвали «крысой». Даже оценки «удовлетворительно» и «хорошо» имели презрительные клички «черепаха» и «лягушка».
Долгое время, несмотря на помощь подготовленных товарищей, я носил с собой короб всяких «тварей». Но мало-помалу подтянулся.
Учиться плохо никто не мог. Сознание, что живешь в Кремле, рядом с выдающимися деятелями партии и государства, невольно подтягивало. Был и еще один фактор, оказывавший влияние на нашу боевую и политическую подготовку, — это несение караульной службы в Мавзолее Ленина. На пост назначали только отличников учебы в качестве поощрения.
Ленин лежит, сложив руки на френче. Стою против него вытянувшись, приставив винтовку к ноге.
На груди у Владимира Ильича орден Красного Знамени. Всероссийский староста Михаил Иванович Калинин прикрепил его к френчу, когда Ленин уже лежал на смертном одре. Каким скромным был этот великий человек! Он основал Коммунистическую партию, создал первое в мире Советское государство, отстоял его в схватке с врагами и считал, что награды не заслужил!
По ту сторону саркофага лицом ко мне стоит стройный, невысокого роста курсант Иван Кузовков (в настоящее время Герой Советского Союза, генерал-лейтенант).
Мимо нас задумчиво, сдержанным шагом проходят люди. Рабочие, красноармейцы, крестьяне, студенты, служащие, домашние хозяйки, дети. Представители разных национальностей: русские, украинцы, армяне, белорусы, узбеки, евреи, таджики…
У саркофага на мгновение задерживается полный человек в очках с золотой оправой. Иностранец. Лицо его непроницаемо, надменно. В уголках тонких сжатых губ кривая улыбка. Кто он? Журналист, профессор, министр? Может быть, враг? Если так, пусть не радуется. На ум приходят слова Маяковского, которые утром учили всей группой:
Доступ в Мавзолей прекращается. Появляется начальник караула. Делает короткий, предостерегающий знак: внимание! И уходит. За ним показывается комендант Кремля. С минуту стоит молча и тоже уходит.
Снова тишина. Я думаю о матери, о Синкевиче, Миронове, Метельском, о Любаше, ее сыне, который, как мне писали, уже говорит: «Дедуска Ленин, я любу тебя». Очень хочется, чтобы они сейчас стояли рядом со мной.
Но вот опять шаги. Это Надежда Константиновна Крупская, Мария Ильинична Ульянова, Феликс Эдмундович Дзержинский. Каждого из них я знаю в лицо. Но кто такой этот военный, с четырьмя орденами Красного Знамени на груди? Молодой еще. Плотный. Густые, черные брови. Под ними — серые внимательные глаза. Темные, коротко остриженные усы. Он, видно, впервые здесь. Его бритая голова опущена, ноги плотно сдвинуты, руки по швам…
Посетители уходят, и через несколько минут нас сменяют.
— Ваня, — спрашиваю у Кузовкова, выходя из караульного помещения, — не знаешь, что это за военный приходил в Мавзолей? С четырьмя орденами Красного Знамени.
— Не узнал? — удивляется Кузовков. — У нас в классе его портрет висит.
— Неужто Блюхер?
— Конечно! Василий Константинович! Он сейчас в Китае, главный военный советник у Сунь Ят-сена…
На следующий день в зале школы состоялась встреча курсантов с Блюхером. До этого мы уже кое-что слышали о его жизни и полководческой деятельности. Знаем, что родился Василий Константинович в 1889 году в глухой деревушке Барщинке, Ярославской области, в бедной крестьянской семье. После революции нерусская его фамилия вызывала массу толков и пересудов. Белогвардейцы, например, утверждали, что Блюхер — немецкий генерал, продавшийся большевикам за деньги. Этим они хотели бросить тень на военачальника, которого ненавидели и побаивались. Побаивались не зря. Партизанские отряды и войска под водительством Василия Константиновича били врагов на Урале, в Сибири, у Каховки, Перекопа, у знаменитой Волочаевки, под Спасском.
Но кончилась гражданская война в России, и на юге Китая в Национальной революционной армии появляется молодой талантливый генерал Га-лин. Вездесущие корреспонденты, для которых, как известно, тайн не существует, вскоре уже знали, что Га-лин — это китайское имя Блюхера. Революционное правительство Сунь Ят-сена пригласило советского полководца главным военным советником…
Василий Константинович покорил нас простотой и скромностью. Просим его рассказать о своих походах, о боевых делах. Улыбается:
— Похвастать нечем. Вам скучно будет.
Ничего себе скучно! Мы знаем, что человек он необыкновенной храбрости, и вдруг — «скучно будет!» Начинаем настойчиво просить. Его черные брови сдвигаются, он говорит серьезно, без всякой рисовки:
— Я солдат. Обыкновенный солдат Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Если же о боевых подвигах желаете, то надо рассказывать о бойцах, моих товарищах. О Волочаевке? Что ж, можно и о Волочаевке.
Блюхер на мгновение задумался, собираясь с мыслями. Потом продолжал:
— Вблизи станции Волочаевка белые сильно укрепились. Они вроде бы создали своеобразный дальневосточный Перекоп. Высокую сопку Карамм опутали колючей проволокой, всю изрыли окопами. Но этого мало. Враг превосходил нас в артиллерии, танках, к тому же его поддерживали бронепоезда. Нельзя не сказать и о том, что вражеские солдаты имели теплую одежду и находились в хорошо оборудованных землянках. У нас же был один-единственный старый танк. Люди наши плохо обуты и одеты. А морозы стояли сорок — сорок пять градусов. И, несмотря ни на что, мы победили. Хотите знать почему? Да потому, что красноармеец воевал за лучшую жизнь. За счастье, свободу он жизни своей не жалел…
Ходынка. Историческое место. Знаменито оно не только катастрофой, разыгравшейся здесь во время коронации Николая II. 2 августа 1918 года на Ходынке выступил с речью перед отправляющимися на фронт красноармейцами Владимир Ильич Ленин.
Именно отсюда прозвучали его пророческие слова: «Российская революция указала всему миру пути к социализму и показала буржуазии, что близится конец ее торжества…»
Летом школа выезжала в Ходынские лагеря. Здесь занимались много, старательно, не ограничивались боевой практической учебой. В свободное время, если оно выдавалось, «вне программы» изучали историю, литературу. Наши любимые преподаватели Найденов и Кузьмин часто наезжали в лагеря. Помню, как-то прибыл Найденов и собрались мы на свежем воздухе на дополнительное занятие по истории. Все шло хорошо, пока преподаватель не вызвал курсанта Федченко.
— Расскажите, — спрашивает, — что вы знаете о Спартаке?
— Спартак был вождем крупнейшего восстания рабов, которое вспыхнуло в Италии в первом веке до нашей эры. Оказался талантливым полководцем. Создал сильную армию и одержал ряд побед над римскими военачальниками в Средней и Северной Италии. Угрожал Риму…
Федченко рассказывает, а меня душит смех. Закрываю лицо руками, держусь изо всех сил, но чувствую, вот-вот прысну. Найденов заметил это, нахмурился, жестом останавливает Федченко и строго спрашивает меня:
— Товарищ курсант, объясните свое поведение.
Встаю, одергиваю гимнастерку. Хочу рот раскрыть и боюсь. Курсанты удивленно смотрят на меня, а это подливает масла в огонь.