— А я, наоборот, не раз задумывался, почему ты пошел в испытатели? Твоими тонкими пальчиками клавиши аккордеона, рояля нажимать, а не катапультные рычаги. И прежде всего ты — военный человек… Аптечка, йод, бинт. А ты подумал, для чего ты хотел спасти лисенка? Чтобы продлить его мучения? Ведь он и мышонка не поймает, чтобы с голоду не сдохнуть.
— А как же клятва Гиппократа? — удивился Игорь новому откровению в характере стража их здоровья и безопасности.
— Клятва, что и молитва, — мало чего стоит. А я материалист, предпочитаю целесообразное. И не живодер, как ты соизволил выразиться. Не утопил я твоего лисенка, хотя это лучший выход для него… В кустах вон он. А камень… поищи, их тут много.
— Нет!
— Не гуманно? Зато разумно. В этом вся суть нашего бытия. Чувствовать могут и животные, а думать — только мы, люди. И разум должен руководить нами, а не чувства, мой дорогой друг.
— А как в таком случае с совестью?
Ответить Измайлов не успел: из леса вернулись Дина с Любашей, неся букеты из разноцветных листьев.
— Что мы видели, папочка! — с восторгом воскликнула Любаша. — Лису. Рыжую, длиннохвостую. И с лисенком в зубах.
— Только что от вас выскочила, — подтвердила Дина. — Я поначалу подумала, что она у вас что-нибудь стащила.
Игорь метнулся к кустам. Лисенка там не было.
— А у нее, видишь, другая логика, — сказал Игорь Измайлову, кивнув в сторону, куда, по рассказам Любаши и Дины, убежала лиса со своим детенышем.
— Вы это о чем? — поинтересовалась Дина.
— О праве на жизнь, — ответил Измайлов. — Слишком сентиментален твой муженек. При первом удобном случае спишу я его с испытательской работы.
— А теперь нельзя? — умоляюще попросила Дина.
Игорь хотел рассердиться, но лицо Дины выражало такую тоску и переживания, что ему стало жаль ее. Он еще раз шуткой попытался развеять тревогу:
— Посовещайтесь, посовещайтесь, несчастные заговорщики. Оставлю здесь одних, будете знать.
— Не надо, — взмолилась Любаша. — Мама хорошая. — И, обняв одной рукой мать, второй потянулась к отцу.
ПРОСЫПАЯСЬ ОТ ТЯЖЕЛЫХ КОШМАРОВ
Память снова и снова прокручивала прошлое, которое нельзя было ни вернуть, ни остановить, ни изменить. А ведь уже тогда на душе у него было неспокойно и мелкие неурядицы сыпались одна за другой, словно предвестницы большой беды…
Ясноград. 20 сентября 1988 г.
Веденин не раз подмечал — если с утра не повезет, весь день пройдет кувырком. Он еще ночью стал маяться, предчувствуя неприятности, и спал плохо, с перерывами, просыпаясь от тяжелых кошмаров. То ему снилось какое-то болото, из которого он никак не мог выбраться, то пожар вокруг, который он тушил и никак не мог потушить, то всякая другая чертовщина. Встал он с тяжелой головой и плохим настроением. Едва появился на службе, звонок из министерства: срочно явиться к заместителю министра. А у него на 9.00 намечено совещание с начальниками отделов: на завтра он планировал отправить передовую группу на полигон для подготовки испытания «Супер-Фортуны». Пришлось совещание переносить на 14.00.
В министерстве ему накрутили хвоста: за финансовые перерасходы, нарушения финансовой дисциплины и другие грехи — он не очень-то принимал все близко к сердцу (голова была занята катапультой), — и все равно настроение еще более ухудшилось.
Не успел вернуться в кабинет (начальники служб уже поджидали его в приемной), звонок от Гайвороненко:
— Юрий Григорьевич, что там творится с твоими подопечными? — недовольно и сердито спросил генерал.
— Что именно, Иван Дмитриевич? — переспросил на всякий случай Веденин, предполагая, что речь идет о все том же нарушении финансовой дисциплины.
— Кто такая у вас Таримова?
— Понятия не имею, — облегченно вздохнул Веденин — не о финансах.
— А кого Батуров привез в гарнизон? Кто такая Вита?
— А-а, — вспомнил Веденин. — Кажется, ее фамилия Таримова.
— Знаете, чем она у вас там занимается?
— Понятия не имею.
— Как же так? — возмутился Гайвороненко. — Твой подчиненный привозит в закрытый гарнизон неизвестно кого, оставляет в квартире, а ты не удосужишься спросить, зачем и почему.
— Я и так знаю, зачем привозят женщин в квартиру, Иван Дмитриевич, — сострил Веденин. — Батуров мне докладывал: хочет жениться. Просил разрешить пожить ей временно в его квартире. Я разрешил.
— А чем она занимается, тебе не докладывали?
— Извините, Иван Дмитриевич, мои подчиненные к подобным докладам не приучены. У них других дел хватает.
— Не зарывайся, Юрий Григорьевич, — сбавил тон Гайвороненко. — Знаю, что ты и твои подчиненные заняты другим делом. Но не видеть, что у вас под носом творится, не делает вам чести. Сегодня же разберитесь и доложите мне. — Начальник центра положил трубку. Веденин был настолько ошеломлен услышанным, что сидел с трубкой в руках, не обращая внимания на гудки, на настороженно наблюдавших за ним начальников отделов, сидевших напротив за длинным столом. Что имел в виду Гайвороненко? Неужто Батуров привез в гарнизон?.. Этому не хотелось верить. Таримову он не видел, но не раз слышал, как офицеры говорили о ней, восторгались ее красотой. Когда же она успела — не прошло и десяти дней, как уехал Батуров?..
— Разрешите, Юрий Григорьевич? — поднялся подполковник Козловский. — Вы, наверное, не в курсе дела, я кое во что вас посвящу.
До Веденина наконец дошел смысл сказанного, и он положил трубку.
— Прошу, Венедикт Львович.
Козловский откашлялся.
— В субботу, Юрий Григорьевич, моя жена услышала в квартире Измайлова женский голос. Решила — вернулась жена Марата Владимировича, Галина Георгиевна. Позвонила. А вместо жены вышла эта самая Таримова, сожительница Батурова, в шубе Галины Георгиевны. Жена, понятно, растерялась, извинилась и обратно. В воскресенье спросила у Измайлова, не продает ли он, случаем, шубу Галины Георгиевны. А он в ответ: «Не продаю. Просто подарок сделал любимой женщине». Вот так… Жена подруге, разумеется, шепнула. Вот, наверное, и дошло до генерала Гайвороненко…
Веденин еще более опешил от такого посвящения и не знал, что сказать.
— Вот это Измайл-бей! — захохотал Грибов.
— Гнать ее из гарнизона! — возмущенно приподнялся Щупик, и кадык на его длинной шее решительно прыгнул вверх, вниз.
— А Измайлова — под суд офицерской чести, — выкрикнул кто-то.
— За что? — Грибов даже встал, чтобы обратили на него внимание. — Вы только вспомните, товарищи, каким мы знали Измайлова. Вспомните, как он собирал обрывки лески на катушку спиннинга. Рубля ему было жалко. Человек, который копейки ни на что не истратил, шубу любимой женщине не пожалел! Подумайте только, какое прозрение или даже перерождение! Это ж подвиг! И не судить его, а наградить надо!..
Хохот смешался с голосами, и Веденин пристукнул ладонью:
— Довольно. Передайте, Венедикт Львович, этой самой Таримовой, чтобы зашла ко мне.
— Упаси бог! — подскочил Козловский как ужаленный, с испуганным лицом. — Она же поймет, что это я… Батурову нажалуется.
Офицеры снова загалдели, перенеся остроты на Козловского.
— Тихо! — еще раз пристукнул ладонью Веденин. — Хорошо, я сам вызову ее и Измайлова. А теперь обсудим главный вопрос. Прошу доложить о состоянии своих дел и высказать предложения по намеченному испытанию «Супер-Фортуны». Начинайте, Федор Борисович.
Матушкин долго поднимал свое тучное тело, не спеша вытер платком лицо и шею, еще дольше собирался с мыслями. Наконец выдохнул, будто разродился:
— У пиротехников все в порядке. Можно испытывать хоть завтра. — И сел.
Встал Козловский.
— Мы еще раз продули «Супер-Фортуну» с манекеном в аэродинамической трубе. Отклонений от нормы, как и прежде, не наблюдалось. Предлагаю, пока погода не испортилась, провести испытание на этой неделе. Более конкретно — послезавтра.
— А испытатель? — возразил Грибов. — Ему же нужна акклиматизация.
— Пардон, это не моя компетенция. — Козловский сел.
Потом доложили начальник ПДС, баллистик, начальник материально-технического снабжения — всё и все к испытанию готовы.
— Значит, действуем по плану, — заключил совещание Веденин. — Завтра в 7.00 вылет передовой группы. Ответственный — подполковник Грибов. Все свободны.
Когда офицеры вышли, Веденин встал, прошелся по кабинету, собираясь с мыслями, что сказать «весомого и вразумительного» медицинскому светиле, превратившемуся в один вечер из скупого рыцаря в купчишку Фрола Прибыткова, героя драмы Островского.
— Юрий Григорьевич, к вам Таримова, — прервала его размышления секретарша по селектору. — Вас Батуров о ней просил. Сможете принять?
Ого! Сама пожаловала. Вот это история. Что ее заставило? Уж не жаловаться ли пришла на Козловскую? Что ж, пусть заходит. Те слова, которые он приготовил Измайлову, достанутся ей. Он не Батуров, сентиментальничать не станет и чарам не поддастся.
— Пусть войдет, — разрешил он и сел на свое место в кресло.
Она вошла совсем не похожая на ту, которую нарисовало воображение: не холодная, расчетливая, с тонкими, хитрыми губами, а довольно милая, степенная, вызывающая расположение: ее большие синие глаза будто излучали чистоту и тепло, в уголках небольшого рта таилась едва заметная улыбка. Одета не броско, но со вкусом: из-под спортивной бежевой курточки, распахнутой наполовину, видна белоснежная, с кружевной отделкой кофточка. На голове — маленькая, тоже бежевая, шляпка. Через плечо ремешок к бежевой кожаной сумочке. Руки интеллигентные, с длинными тонкими пальцами.
— Здравствуйте, — поздоровалась она приятным голосом, в один миг обезоружившим его: накал злости исчез, и он, не желая того, ответил довольно приветливо:
— Здравствуйте. — Хотел было уже предложить ей сесть, но вовремя взял себя в руки: это по его юношеской теории выходило, кто красив, тот и порядочен, а в жизни… И он спросил холодно, решив поначалу выпытать у нее, с чем она пожаловала: — Чем могу быть полезен?
Она, кажется, не заметила его холодности, представилась:
— Я — Таримова. Вам Батуров говорил обо мне.
Она и не догадывалась, что Веденину известно о ней намного больше, чем она предполагала, потому и держалась так величественно и гордо. Обида за Андрея снова обожгла его, и он сказал, не скрывая сарказма:
— Кто нынче не знает Таримову. Вы становитесь самой популярной женщиной в нашем гарнизоне.
Лицо ее вспыхнуло, глаза заблестели то ли от обиды, то ли от негодования — он не успел рассмотреть, она прикрыла их своими длинными, как крылья бабочки, ресницами. Губы дрогнули — ага, он угодил в самое больное место, — но тут же искривились в иронической усмешке.
— Не без помощи ваших верноподданных, — ответила она на удар ударом. — Они, оказывается, умеют не только изобретать, а и сочинять.
— И то и другое, я уверен, они делают на благо общества, — парировал он.
— Вы уверены потому, что цените в своих подчиненных только деловые качества: превосходный инженер, чудесный врач. А человек? Неужели и вы считаете, что будущее за деловыми, практичными людьми?
— А кто так считает?
— К сожалению, таких ныне немало.
— И какое же качество покорило вас в Измайлове? — не упустил он повода подпустить шпильку.
— О-о, Измайлов — это тип, — усмехнулась она. — Не могу судить о его таланте как врача, а вот что он яркий представитель практичного человека — это точно.
— Это после того, как он сделал вам дорогой подарок?
— Предложил, — поправила Таримова. — Да, после этого я окончательно убедилась, чего он стоит.
— Значит, вы и ранее кое-что знали о нем?
— Слышала.
— И несмотря на это, решили к нему пойти?
— Обожаю интересных, нестандартных людей. И мне хотелось получше узнать современного скупого рыцаря.
— Опасный эксперимент.
— Эксперименты, насколько мне известно, все опасны. Вы рискуете больше со своими катапультами, однако идете на них.
— Я иду на риск во имя безопасности людей, а вы?
— Я тоже, — утвердительно кивнула она и добавила: — Правда, в меньшей степени, в морально-этическом плане. Но, думаю, это не менее важно. — Она раскрыла сумочку и достала оттуда сложенный лист бумаги. Развернула его и протянула Веденину.
Он взял. В глаза бросился штамп в левом углу: «Редакция журнала „Советский воин“». На машинке было отпечатано: «Начальнику летно-испытательного центра. Корреспонденту журнала товарищ Таримовой В. В. поручено написать ряд очерков и статей об изобретателях и испытателях современных средств спасения. Прошу Вашего разрешения допустить ее во вверенное вам учреждение для ознакомления с техникой, а также оказать помощь в сборе необходимого материала. Главный редактор…» Подпись и печать.
Мандат удивил Веденина не меньше, чем визит Таримовой.
— А Батуров? — спросил он, чувствуя, как новая волна обиды за испытателя захлестывает его: Андрей влюбился как мальчишка, а ее интересует совсем другое…
— Батуров — мой товарищ, — ответила она без всякого смущения. — Стану ли я его женой, покажет время.
— Он знает об этом?
— Разумеется. Его учеба — это наш испытательный срок.
— Андрей ревнив, — напомнил Веденин. — И ему будет очень неприятно…
Таримова покачала головой.
— Андрей знает меня. К тому же я обо всем ему пишу.
— И об Измайлове?
— Конечно. Он от души посмеется, когда узнает о новом приключении своего бывшего стража здоровья.
Веденин поверил ей, и неприязнь его притухла. И все-таки иметь дело ему с ней не хотелось. Почему, он и сам не знал. И он сказал:
— Вы обратились не по адресу. Письмо — начальнику центра. Я — всего лишь главный инженер службы спасения.
— Андрей советовал по всем вопросам обращаться к вам. Он о вас много рассказывал.
— Чем же я могу вам помочь?
— Вы можете разрешить мне присутствовать на испытаниях?
— Об этом и речи быть не может. На полигон мы не всегда военных корреспондентов берем.
— Очень жаль. Тогда разрешите хотя бы на тренировках поприсутствовать. Я в глаза не видела ни катапульту, ни современный парашют.
Веденин подумал. Что-то его подкупало в этой женщине. И ее интерес, и симпатия к профессии испытателей, и обаятельная внешность: красивое благородное лицо, аккуратная, стерильно-чистая одежда (чистоту и опрятность в людях он ценил наравне с порядочностью) и ясные синие глаза со звездочками. Такая женщина, подумалось ему, не способна на низкий поступок.
— Хорошо, — согласился он. — Я дам указание инженеру Матушкину — он на полигон не летит и все вам покажет и объяснит.
— Большое спасибо, — ее глаза, словно лучи весеннего солнца, окатили его теплом и ласкою. У него даже пробудился юмор — за столько-то лет, — и он пошутил:
— Только не вздумайте еще кого-нибудь проверять, как Измайлова. Иначе, несмотря на ваш мандат и на мое обещание Батурову разрешить вам проживание в его квартире, попрошу покинуть гарнизон в двадцать четыре часа.
Он шутил, но был уверен — так и поступит.
Но тогда ему было не до этого. Все мысли его были на полигоне — как там идет подготовка, как Арефьев?
ДУБЛЕР ПОНЕВОЛЕ
Полигон. 21 сентября 1988 г.
Передовая группа по испытанию «Супер-Фортуны» прибыла на полигон за неделю раньше — чтобы акклиматизировался испытатель, чтобы инженеры и служба поиска приготовили все необходимое к эксперименту.
Всю дорогу, пока летели к полигону, Игорь старался уснуть — спал он кое-как, Дина взволновала своими просьбами и упреками, и встал в половине пятого, — но сон не шел. Что происходит с женой, почему так круто изменила она отношение к испытательской работе? Давно ли сама прыгала с упоением и считала парашютный спорт лучшим, захватывающим из всех видов спорта? И вдруг: «Тебе больше всех надо? Почему ты, а не другие? Ты — приемщик, и твое дело принимать технику, когда она испытана по всем статьям, а не самому испытывать…» Словно не знает, что просил сам Веденин. А он зря не попросит. Есть, разумеется, в центре другие испытатели не хуже Андрея и его, Игоря, но они вдвоем вели «Фортуну» и лучше других знают ее «характер»… То, что Андрей сошел с дистанции, следовало ожидать — разгульная, бесшабашная жизнь до добра не доводит. Измотал себя, издергал — и нервы не выдержали… И у Дины, наверное, нервы сдают: все время одна с Любашей, мечтала работать, а теперь вот Антошку ждет… Жаль оставлять ее в таком положении, но дело-то важнее важного…