Но нужно было отнести приборы и инструмент в цех, искупаться в бане и ехать домой, чтобы с утра следующего дня вновь выходить на смену, а порой и две для «раскрутки лавы». Добравшись от ствола в цех, вспоминали о сухарях, остающихся после съеденных тормозков. Куски хлеба не выбрасывали, а регулярно сушили на дощечке, положенной на регистр отопления, постепенно накапливался НЗ. Этот запас в шутку называли «на случай ядерной войны». Сухари казались очень вкусными, и бригада за пятнадцать минут до бани съедала их по пути в комбинат.
…По мере освоения сложной аппаратуры к Владимиру само собой приходил и авторитет, но разряд, по которому оплачивалась его работа, оставался тем же. И не кто иной, как бригадир, напомнил об этом Магулёву. Тот, довольный работой Жагикова, был не против присвоения пятого разряда Владимиру, но главный механик Цихунов был другого мнения, сформулировав его так: «Рано ещё, пусть хотя бы год проработает по четвёртому!». Ребята в бригаде тоже отнеслись к ходатайству Кагальникова по-разному, и невольно вспоминалась цитата Белинского, о зависти способным людям.
– Я работаю уже четыре года, но мне никто и не подумал повысить разряд! – возмущался один из таких завистников, – а Вовчик только пришёл и уже пятый хочет получить!
– Ну, хорошо, – соглашался бригадир, – а вот ты, например, сможешь выполнять ту работу, которую он уже знает в совершенстве?
Последовало молчание, ответить было нечего. Второй завистник попытался поддержать первого и высказал своё возмущение.
– А ты, Виктор, вообще лучше бы помолчал! – протестовал Кагальников, – ещё бы горько заплакал при этом! Восемь лет работаешь, а толку от тебя? Дают наряд устранить неполадку, а следом нужно ещё кого-то посылать, чтобы огрехи твоей работы разгребать! Так что суть не в том, сколько времени у нас трудится Владимир, он знает аппаратуру на шахте не хуже меня с Маляевым и Лонтионовым, между прочим. Хотя честно сказать, я бы с последнего снял пятый разряд за отношение к работе.
– Это почему же? – спросил Лонтионов.
– За то, что бухаешь иногда запоем и прогулы совершаешь! – откровенно ответил бригадир, – ты коммунист, а ведёшь себя, как алкаш последний. Обижайся на меня, но это правда! Кто ещё возражать будет?
Таковых больше не последовало, а те, кто завидовал Владимиру, тут же поняли, что они себя открыто, показали завистниками. Таких мужиков в шахте не любят, они часто подвергаются критике и подначкам, которые у горняков всегда сопровождались своеобразным юмором с крепкими словами. Это была целая стихия подковырок, а если человек нервно реагировал на них, то его постоянно подвергали подколкам до тех пор, пока не будет обращать на это внимания. Подобных случаев на Аютинской было много, их вспоминали каждый раз, когда хотелось посмеяться, а некоторые стали просто классикой. Слесарем по подъёмным машинам работал некий Виктор, который завидовал каждому и во всём. Есть такая категория людей нытиков – то у кого-то зарплата больше, то жена красивее, то ещё что-нибудь. Дошло до сумасбродства, этот Виктор, моясь в бане, завидовал напарнику, у которого мужское достоинство больших размеров, чем у него.
Никто не слышал, как было на самом деле, но напарник рассказал об этом всему участку, и, видимо, добавил от себя, что Виктор после своих слов даже «горько заплакал». С тех пор на шахте любому завистнику говорили: «ещё бы горько заплакал». Другой случай, о котором ходила легенда, рассказывали, что некто Иван завидовал тем, у кого верные жёны. Свою супругу он считал гулящей бабой и, по его мнению, она изменяла ему каждый раз, когда для этого предоставлялся случай. Зная о ревности Ивана, шутники ему умышленно напоминали об этом в шахте.
– Вот так, Ваня, ты сейчас на глубине восьмисот метров, – подкалывали друзья, – даёшь стране угля! А твоя жёнушка тоже, но не добычу, а хахалю своему. Она же уверена, что ты отсюда до конца смены никуда не денешься….
Это приводило в ярость Ваню, и он начинал завидовать всем, у кого верная супруга. Однажды над ним подшутили прямо на утреннем наряде, Ваня тут же выпросил у начальника участка выходной и решил «застукать» жену с поличным. Он даже не подозревал, что шутник заранее договорился с его женой, с целью отучить Ваню от этой привычки. А ревнивец, сломя голову, помчался домой. Чтобы замаскироваться, он решил залечь в кукурузе, растущей в приусадебном участке, откуда хорошо был виден и дом, и двор, и летний стол для обеда под навесом. Лежит Ваня в кукурузе и наблюдает за домом.
Неожиданно жена начала накрывать стол, поставила поллитровку, приготовила салат из огурцов, поджарила котлет. «Точно стерва ждёт хахаля!» – мелькнуло в голове у Вани. И он терпеливо наблюдал, что будет дальше. Жена приготовила угощение и позвала соседа-холостяка, а тот не понимая в честь чего праздник, удивился очень, но пришёл. «С соседом, значит, стерва изменяет мне», – подумал Ваня, «ну, я им сейчас обоим устрою пир!». А жена разыгрывала спектакль, режиссированный заранее и, выйдя к кукурузе, громко прокричала:
– Вань, а Вань, какого хрена ты валяешься в огороде, иди за стол, я уже всё приготовила!
Ивану ничего не оставалось делать, как подняться из своей засады и, словно оплёванному садится за стол, боясь поднять глаза на соседа. С тех пор он прекратил ревновать супругу и завидовать мужикам.
В Международный женский день 1985 года, как и на все советские праздники, автоматчики работали по наряду две смены подряд. А десятого марта умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко, который правил СССР после смерти Андропова. Был объявлен очередной траур, и уже на следующий день стало известно, что новым генсеком выбрали Горбачёва, которому было в то время 54 года. «Эра пышных похорон» закончилась. Но мало, кто представлял, что начнётся другая, которая приведёт к развалу страны. Перестройка, ускорение научно-технического прогресса, начало реализации международной политики нового мышления Горбачёва будут тем инструментом, с помощью которого в СССР начнётся необратимый процесс.
Всё эти лозунги звучали убедительно, и народ поверил в быстрые перемены в лучшую сторону. На шахте повсюду велись разговоры на политические темы и большинство горняков были довольны, что во главе страны поставили молодого ещё секретаря по сельскому хозяйству. Несмотря на то, что в рядах КПСС тоже царила эйфория, Кагальников отнёсся к назначению Горбачёва с прохладой. Конечно, как парторг участка, он обязан был говорить о том, что принимаемые в Политбюро решения – правильны и необходимы, но Владимиру казалось, что бригадир недоговаривает чего-то и однажды, оставшись вдвоём в цехе, он спросил об этом Кагальникова.
– Понимаешь, Володь, – отвечал Кагальников, – я ведь член горкома партии и для нас существует льгота по приобретению различной литературы, поступающей не только в книготорг, но и другие источники. Я много читаю и внимательно изучил большое количество исторических материалов и сочинений, авторами которых являются не только партийные функционеры, но и диссиденты. Поэтому, меня настораживает эта хрущёвская манера – брать с места в галоп, закусив удила. Ты помнишь, как мы в детстве днями напролёт стояли в очередях за хлебом. Политика Горбачёва ассоциируется у меня со временами Хрущёва. Только давай условимся, что этот разговор останется между нами?
– Безусловно, Володь! – заверил Владимир, – ты уже понял, что я парень не из болтливых!
– Тогда я тебе ещё откровеннее скажу, – продолжил Кагальников, – в партийной среде верхнего уровня ходят слухи, которые распространяются от Москвы до Шахт со скоростью поезда «Тихий Дон». Так вот говорят, что выбрали Горбачёва с перевесом в один голос и если бы Щербицкий не был в отъезде в США, то вряд ли Михаил Сергеевич стал генеральным секретарём.
– Но это могут быть интриги, – предположил Владимир.
– Не исключено, – согласился Кагальников, – но ходят слухи, что он подкаблучник, и принимает решения с подачи своей жены. Это опасно для любого государства, достаточно вспомнить Григория Распутина, императрицу и самого Николая II. …Ладно, Володь, поживём, увидим!
Парторг участка больше никому в бригаде не доверял своё мнение по этому поводу и отвечал на вопросы друзей сдержанно и как-то зажато. Это свидетельствовало, что он доверился только Владимиру, несмотря, на его беспартийность. Кагальников соответствовал официальной точке зрения, но без эйфории и энтузиазма. А Владимир, конечно же, был польщён оказанным ему доверием, и считал этот день началом их дружбы. Ведь только бесспорному единомышленнику и близкому другу можно говорить то, чего не хочется сказать даже однопартийцам.
Отвечая взаимностью на доверие бригадира, Владимир однажды открыл Кагальникову личную тайну. Парень стеснялся своего хобби и не хотел никому о нём рассказывать. Он ещё в школьные годы, а потом будучи студентом энергетического техникума, увлекался литературным творчеством. Ещё школьником им была написана приключенческая история о пиратах, необитаемых островах и отважных юношах, нашедших сокровище. Рукопись в общей тетрадке, друзья, которым Владимир давал её прочесть, «зачитали» до дыр. Конечно, эта история была явным подражательством Жюлю Верну и Даниэлю Дефо.
Потом в разное время было написано несколько повестей и с десяток рассказов. Над квартирой Владимира, жила некая Наташа, работающая секретарём-машинисткой, ей он всегда платил по существующему тарифу, чтобы она перепечатала рукописи на машинке. Сшил их в общую книгу и теперь предложил любителю чтения Кагальникову, почитать произведения. Но с одним условием, бригадир не должен никому рассказывать о том, что Владимир увлекается литературным творчеством. Кагальников пообещал молчать и с удовольствием прочёл всю писанину Жагикова.
– Это действительно ты написал? – спросил Кагальников, возвращая «книгу».
– Конечно, – ответил Владимир, – а ты сомневаешься?
– Нет, просто хочу, чтобы ты развивал свои способности, – отвечал Кагальников, – я убедился, что они у тебя имеются и можно попробовать выслать рукопись в какой-нибудь литературный журнал, например «Роман-газету».
– Бесполезно! – возразил Владимир, – это уже пройдено, – второй и третий экземпляр, которые вместе с первым печатала мне Наташка, давно высланы. Один в «Юность», другой в «Дон». Но до сих пор никто так и не ответил….
– Нужно, чтобы кто-то из писателей порекомендовал, – заметил Кагальников, – без этого, конечно, никто даже читать не будет. Но ты продолжай, может быть, когда-то и напечатают что-нибудь. Сказать честно, мне лично понравились рассказы, хотя над стилистикой тебе нужно серьёзно поработать!
– Спасибо, Володь! – поблагодарил Владимир, – для меня твоя оценка, дороже какого-либо писателя. Если тебе интересны рассказы, то значит, у меня получается писать! Но об этом никто, кроме тебя не должен знать! Хорошо?
– Лады! – ответил Кагальников, – я понял, ты боишься показаться ненормальным, ведь пишущую братию именно так и воспринимают!
Кагальников сохранил эту личную тайну Владимира до самой смерти, никто не слышал о хобби Владимира из его уст, что характеризует высокую порядочность этого уникального человека.
***
С двадцатых чисел марта в город пришла весна, наступившая в том году дружно и неотвратимо. Яркое солнышко и тёплый южный ветерок быстро просушили тротуары и лужи талой воды, заставили зеленеть правый берег реки Аюта. Его склон хорошо просматривался из посёлка и территории шахты. Весна, стремительно вступающая в свои права, создавала контраст, остро ощущаемый по выезду на поверхность. Он делил бытие на два мира – подземный, где в глубинах недр шла битва за добычу угля и второй, нормальный, в нём ярко светило солнце, щебетали птицы, радовали глаз зелёная трава и деревья.
Эти два мира были не похожи между собой, как небо и земля, находясь в одном, не верилось в существование другого. Порой появлялось желание вернуться от ствола, отложив спуск в шахту, и отправиться куда-нибудь на природу, чтобы подышать свежим, чистым воздухом, и вместе с ней порадоваться весеннему пробуждению. Но стране требовался уголь, без которого промышленность не могла обходиться ни дня, и понимание важности этой государственной задачи, заставляла шахтёров спускаться на глубину около километра, чтобы с достоинством выполнять задание Родины.
Продолжительность дня увеличивалась, и вскоре Владимир стал засветло приезжать домой. Зима пролетела, как во сне, хотя и растянулась надолго, он не видел солнечного света на протяжении нескольких месяцев. Уезжал на работу за три-четыре часа до восхода солнца, в шахте тоже «хоть в глаз коли», и приезжал домой, когда уже было темно. С непривычки ему начинало казаться, что он живёт, как крыса, которых в шахтных выработках водились огромные стаи. Эти существа настолько адаптировались к постоянной темноте, что если посветить на них коногонкой, то крысы ту же пускались врассыпную. Другим отпугивающим способом для грызунов был писк, напоминающий крысам о сигнале бедствия и если сымитировать его, то хвостатые твари панически исчезали из поля зрения.
Шахтёров крысы воспринимали без агрессии, наверное, понимая, что это они носят им пропитание. Выбрасывая недоеденные тормозки, каждый горняк сам того не желая, подкармливал всю это крысиное царство. Особенно голодные умудрялись нагло полакомиться шахтёрской едой. Как не прячь от них тормозок, подвешивай на наголовник крепи на приличном расстоянии от него, всё равно достанут, разорвут газету и сожрут до крошки. Однажды Владимир сидел на пульте управления конвейером 6-го уклона и кушал, положив развёрнутый тормозок на колени. Внезапно почувствовал какое-то шевеление у правого кармана куртки-спецовки.
Ничего не подозревая, он потрогал то место и понял, держит в руке что-то меховое, пушистое. Выставив её на свет собственной коногонки, он увидел, что держит за шиворот крысу, которая прибежала на запах тормозка и пыталась стянуть кусок колбасы, пролезая сзади у кармана куртки. Парень с отвращением швырнул её в сторону, а крыса на удивление вела себя спокойно. Она даже не укусила Владимира, когда тот хватал её рукой. И убегать не собиралась, а усевшись в метре от него, терпеливо ждала, когда парень доест тормозок и выбросит объедки. Посветив на неё коногонкой, Владимир обалдел от такой наглости. Эта, молодая ещё особь, активно двигала носом, принюхиваясь к еде, и даже становилась на задние лапки, стараясь заглянуть выше своей головы, как бы контролируя, достанутся ли ей остатки тормозка?
На конвейерном уклоне 4-го биса на перегрузах сидели мотористы, несмотря что он работал в автоматическом режиме. Горнорабочих там держали для наблюдения за состоянием течек, чтобы вовремя зачищать лопатой, просыпи или возникающие иногда при пересыпе завалы. Однажды Владимир после случая с крысой на 6-м уклоне приехал на один из перегрузов 4-го биса проверять датчик скорости и рассказал о наглой крысе мотористу во время перекура. Мужчина не только не удивился, но и сам поведал о том, что он приручил одну из крыс, которая ходит кормиться теперь к нему со своим выводком. Стоит позвать её и она вскоре появляется, как будто понимает человеческий язык. Чтобы продемонстрировать это, самодеятельный дрессировщик громко крикнул: «Лариска, ко мне!».
Теперь удивлялся Владимир, на зов моториста выбежала огромных размеров крыса и уселась напротив дрессировщика. Следом за ней откуда-то из темноты появились крысята, штуки четыре или пять. Они также уселись в полукруг и все смотрели на моториста. А он достал спрятанный тормозок и извлёк из него кружок колбасы, затем отламывая маленькие кусочки начал бросать их крысятам. Те, сидя на задних конечностях, поглощали угощение, взяв, кусочек передними лапками и даже не дрались между собой. Кормление выглядело действительно, как шоу в цирке и забавляло не меньше, чем езда медведей на велосипедах. Удивляла и мама-крыса, она в последнюю очередь сожрала брошенный кусочек, как бы убедившись, что всем деткам досталось угощение. Посидев ещё несколько минут и, поняв, что больше моторист не даст колбасы, крыса исчезла вместе с выводком в темноте уклона.
Этот случай надолго запомнился Владимиру, убеждая его в истине, что голод заставляет думать всех живых существ, а доброта, проявленная человеком не вызывает агрессии даже у крыс. В начале апреля у парня был день Рождения и он, как принято в бригаде автоматчиков, накрыл стол, чтобы отметить. Ребята сложились на подарок и купили Владимиру импортные электронные наручные часы. Кагальников сам возил их гравёру, чтобы сделать на хронометре дарственную надпись. Отмечали днюху после окончания смены в цехе и разъехались по домам почти в восемь вечера, находясь в кондиции «ты меня уважаешь?». Но даже в хмельном состоянии Кагальников ни слова не проронил о его недовольстве назначением Горбачёва генеральным секретарём.