– От Серёжи, года два назад. В прошлом году, если помните, я уже вас поздравлял. Прошу извинить, что я без подарка, вы же знаете, я теперь безработный. Иногда бывают шабашки. Например, меня директор автоколонны попросил написать номера на машинах. Но с тех пор работы больше нет.
Сергей пообещал Першину, устроить его в клуб на должность художника. Олег часто приходил к Сергею в клуб и помогал ему что-нибудь рисовать, и у него это неплохо получалось. Директор клуба накопил денег от концертов и собирался оформить Сержпинского на полставки, но потом оказалось, что сразу в двух местах полставки по закону платить нельзя. Он уже был оформлен в первой школе по совместительству учителем рисования и черчения.
Олег поел картошки и всего, что было на столе. Он, обычно, когда приходил, почти всегда отказывался сесть за стол в обед или ужин, он был стеснительным человеком, но в этот раз, видимо, очень проголодался. Закончив есть, он поблагодарил хозяев и спросил:
– Вы слышали новость, что убили Кирова?
– Да, недавно по радио сообщили.
– Я знаю, почему его убили. Его убрали, как конкурента для нынешней правящей группировки, – пояснил Першин. – За Кировым стояла другая группа большевиков, в том числе Каменев и Зиновьев.
– Откуда ты знаешь? – спросили Сержпинские.
– Недавно к нам приезжал брат моей жены. Он живёт в Москве и общается с влиятельными военными. Он говорил, что за Кирова могли проголосовать большинство коммунистов на съезде партии. И Киров мог возглавить партию вместо Сталина. На кухне через перегородку с соседями было хорошо слышно, и Евпраксия предупредила об этом Олега. Он стал говорить тихо, но потом забылся и опять его голос заглушал всех, потому что после бокала шампанского, он заметно захмелел. Першин пришёл к Сержпинским, уже выпивши или с похмелья.
– Я ещё знаю, – продолжал Олег, – что скоро военные совершат переворот, и у нас власть изменится. Только будет ли капитализм, или Советская власть, не известно.
Глеб со школы, под влиянием комсомола, был сторонником коммунистической идеологии и возразил:
– Всё, что вы говорите, Олег Николаевич, это ваши предположения. Советская власть крепка, и кто бы ни пришёл к руководству партией, всё равно будет взят курс на построение социализма, а потом коммунизма.
Сергей с братом тоже согласился, а Евпраксия высказала свою иную мысль, о чём не раз уже говорила в узком кругу семьи и друзей:
– Я читала труды Маркса, о загнивании капитализма. Он вроде бы правильно рассуждает, но не учитывает самой природы человеческой психологии. У каждого человека есть чувство собственника. Мы стремимся иметь разные вещи, нужные и не очень нужные, хотим иметь крышу над головой и так далее. Чувство собственника – есть движущая сила самой деятельности людей. Поэтому в государственном предприятии, директор не будет заинтересован в получении максимальной прибыли, как настоящий хозяин. Не зря и Маркс говорит о том, что капиталисты не думают о рабочих, об их благополучии, а думают лишь о своей выгоде. Движущая сила в развитии промышленности и сельского хозяйства – это частная собственность на средства производства.
– Я ничего не понял, – помотал головой Першин.
– Понять это не сложно на трезвую голову, – заметила с усмешкой Евпраксия Павловна. – Поэтому, без частной собственности всё будет основано на насилии государства над народом.
Першин обрадовался этому выводу и воскликнул:
– Теперь до меня дошло. Это видно в сельском хозяйстве. Крестьян насильно загоняли в колхозы, чтобы за трудодни работали на государство.
Глеб сидел, нахмурившись, и возразил:
– Всё равно я, мама, с тобой не согласен. Ты складно говоришь, а я скажу простым языком. Где взять денег обычному гражданину, если у него нет наследства от предков? Ему придётся идти горбатить к капиталисту за гроши. Иначе он помрёт с голоду. Вот поэтому и революция произошла или переворот. Это можно, как хотите, называть. И у нас сейчас при советской власти делается всё, по справедливости.
Мать не захотела продолжать спор, который идёт в семье с тысяча девятьсот семнадцатого года, а показала на окно:
– Смотрите, какой снег повалил.
За маленьким окошком, среди ночной тьмы, крутились снежинки, а часть из них оседала на подоконник, и этот сугробик рос на глазах. В доме заметно похолодало, и Соня решила затопить печь. Возле печки с утра лежала охапка берёзовых дров, чтобы они просохли и лучше горели. Серёжа их всегда приносил заранее. Соня положила в пустую топку кусок бересты, ножом настрогала лучины от полена и подожгла их спичкой. А затем на огонь стала подкладывать поленья. Топить печки она научилась с детства, ещё в деревне Гарь.
Першин, через некоторое время, когда понял, что выпивки больше нет, всё косился на одеколон, стоящий в прихожей на полке. Здесь перед зеркалом обычно брился Сергей. Олег начал собираться домой и всё стоял у дверей, словно что-то забыл, и, не решаясь спросить, ушёл домой.
Утром, раньше, чем все Сержпинские встали, он робко постучал в дверь. Сергей собирался бриться и открыл ему. Олег стоял на пороге жалкий и опухший, его руки тряслись.
– Серёжа, будь так любезен, налей чуточку одеколону, – попросил он нерешительно. – Мне надо освежиться после бритья.
Сергей понял намёк и подумал: «Как быстро опустился этот щеголеватый в прошлом парень, культурный и грамотный. Теперь он выглядел гораздо старше своих лет с потемневшим от пьянства лицом».
– Куда тебе налить? – спросил Сергей.
Олег трясущейся рукой достал из кармана стеклянную стопку.
– Плесни вот сюда.
Через несколько дней он пришёл к Сержпинскому трезвый и попросил сходить с ним к директору клуба, чтобы устроить его на работу. Сергей уже договорился с директором заранее и тот без лишних вопросов принял Олега Першина на работу за пятьдесят рублей в месяц, в качестве художника.
* * *
Соня почти каждую неделю получала письма от сестёр и братьев, в письмах они сообщали о своих новостях и о том, что скучают по деревне Гарь и о Данилове. Соня в свою очередь приглашала их в гости, хотя надеялась, что сразу все не приедут, иначе негде будет уложить их спать.
Из писем Соня знала, что Брат Александр переехал жить с семьёй в Старый Петергоф. Там он устроился бухгалтером на местную фабрику; Павля с мужем остались в Ленинграде, они получили комнату в коммунальной квартире и ждут отдельную квартиру. Другой брат Николай женился на театральной актрисе, но детей у них с женой пока нет, и живут они тоже в Ленинграде. Работает Николай сторожем, в театре, здоровье по-прежнему плохое, часто болеет простудой, и он опасается, что туберкулёз может возобновиться. Сестра Мария замуж пока не вышла, работает в Ленинградской школе учительницей.
А недавно Соня получила письмо из Мурманска от сестры Кати. Они с мужем и старшей дочерью Галей, которой было семнадцать лет, собираются приехать в гости в Данилов, на новый год. Младшего сына Юру они решили оставить в Мурманске с Ларисой, у неё отпуск намечается на лето. Лариса жила с ними и работала в портовой конторе служащей.
Накануне новогоднего праздника Сержпинские получили телеграмму от Анкудиновых, в которой сообщалась дата их приезда, и они пошли встречать гостей на вокзал. Но тут произошёл казус: Соня долго собиралась, и они с Серёжей опоздали к приходу поезда. Сержпинские стали искать Анкудиновых на вокзале и возле него, но всё было безрезультатно. Тогда они подумали, что гости не приехали, иначе дождались бы встречающих родственников, и пошли обратно домой. К их удивлению, гости сидели дома на кухне, и пили чай с Евпраксией Павловной. Все радостно поздоровались и обнялись, Соня стала оправдываться, что так получилось, но Катя успокоила её:
– Ничего страшного не произошло, я хорошо знаю Данилов, и вашу Преображенскую улицу знаю, и ваш дом тоже нашла без труда. А Евпраксия Павловна нам сообщила, что теперь эту улицу переименовали в «улицу Кирова».
Катя говорила, что про убийство Кирова они знают и очень его жалеют. Евпраксия поняла, что так, Катя говорит из-за мужа, революционного матроса – большевика. Исаак Васильевич сидел на кухне и улыбался, его улыбка была искренней, он любил жену и готов был любить её родственников. С тех пор, как Соня и Сергей ездили к ним на свадьбу, Катя и Исаак мало изменились, были всё такими же симпатичными, молодыми людьми. Исаак был в нарядном, сером, костюме, а Катя в синем шерстяном платье.
Было тридцать первое декабря и у Сержпинских уже всё для праздничного стола было готово, они поставили в большую комнату стол, накрыли старинной скатертью, и поставили фарфоровую посуду из сервиза, оставленного Воденковыми. Сервиз этот был из очень тонкого и хрупкого фарфора, Евпраксия разрешала им пользоваться только по большим праздникам, и обычно он стоял на самой верхней полке в буфете. Несмотря на это, две тарелки уже разбили.
Здесь же, в большой комнате, стояла ёлка, украшенная игрушками, которые сделал Сергей и сын Коля из бумаги, глины и дерева. Игрушки раскрасили красками и рядом с ними, на ёлку, подвесили на зацепках свечки. Галя Анкудинова была старше Коли, (ей было 17 лет, а ему 10 лет). Но она быстро подружилась с ним и с близнецами. Они срывали с ёлки конфеты в красивых фантиках и с удовольствием ели.
С 1929 года, большевики запретили праздновать новый год, как один из буржуазных предрассудков, но в Данилове никто не проверял, как выполняется этот запрет, и не официально праздновать новый год в Данилове продолжали.
Особых праздничных блюд приготовлено не было, Соня и свекровь поставили на стол жаркое, как всегда, на новый год зажарили своего гуся и утку. Винегрет тоже присутствовал на столе. Анкудиновы привезли с собой из Мурманска солёную рыбу редких сортов, какой в Данилове не бывает. Свежую рыбу, они не взяли – побоялись, что в дороге испортится.
Павлик и Глеб в этот раз не приехали, остались встречать новый год в Ярославле с друзьями, о чём заранее мать предупредили, чтобы не ждала.
Когда все сели за стол, Сергей, как глава семьи, сказал тост и поздравил всех с наступающим праздником. Для Исаака специально купили водку, а остальным лёгкое виноградное вино. Однако когда Сергей начал разливать вино, то Исаак попросил налить ему тоже вина, а от водки отказался. Видимо, Катя провела с ним хороший инструктаж, как вести себя в гостях. Это чувствовалось по всему, как он держался: очень был вежлив и тактичен, правильно пользовался столовыми приборами и попросил салфетку, чтобы не испачкать пиджак. Сергей сравнивал, как он вёл себя на свадьбе и, каким стал теперь. Катя в письмах сообщала, что обучила мужа грамоте, затем он окончил трёхгодичное мореходное училище, и теперь его направили в Мурманск служить на гражданском флоте. В Мурманске ему с семьёй дали квартиру, хоть и без удобств, но там идёт строительство новых домов, и есть перспектива получить более современное жильё.
После того, как поели, начались разговоры, вспомнили прежнюю жизнь. Катя спросила Соню:
– Ты писала, что никак не можешь выбрать время побывать в деревне Гарь. Почему?
– Каждое лето собираюсь, – ответила Соня, – но всё что-нибудь мешает. Отпуск маленький, две недели, да и не очень хочется туда идти. У нас иногда бывают Черновы и рассказывают о событиях в деревне.
– Ну, и что там нового?
– Наш дом разобрали по брёвнышку и хотят из этих брёвен построить два барака в Данилове для железнодорожников. А сад весь зарос бурьяном, никто за ним не ухаживает.
– Там есть какой-нибудь колхоз – спросил Исаак.
– Колхоз есть, и состоят в нём жители из четырёх деревень: Гари, Волково, Молчаново и Лукино. Говорят, что молодёжь в колхозе не остаётся, большинство уезжает в город, и урожаи там теперь хуже, чем были у единоличников.
Исаак тоже стал вспоминать, как он рос в крестьянской семье. Часто у них случались неурожаи, то дождь зальёт поле, то засуха всё высушит.
– Голодать приходилось не редко, – рассказывал он, – жили бедно, потому что детей в семье было восемь человек и всех надо одеть и накормить. Из-за бедности мне даже имя священник дал еврейское, потому что обычно крестьяне несли священнику подарки за крещение детей, а мои родители не смогли ничего подарить. Вот он мне и дал такое имя.
Сергей вновь, как и тогда, на свадьбе, решил поговорить с Исааком об их встрече в семнадцатом году, во время революционных событий. Исаак охотно начал вспоминать, как всё было.
– Я тебя по внешности, Серёжа, даже не запомнил, – говорил он. – Мы с матросами после того, как оставили, вас студентов, на мосту через Мойку, пошли брать телеграф. Нас было около двадцати человек, а юнкеров, охранявших телеграф, гораздо больше. Когда мы подошли к зданию телеграфа, то нас остановили часовые, возле главного входа. Из окна торчал пулемёт, и наш командир принял решение послать к юнкерам парламентёров, чтобы мирно договориться. А в подтверждение серьёзных намерений велел нам через десять минут, как начнутся переговоры, дать залп из винтовок в воздух. На переговоры пошёл сам командир и ещё один матрос. Через десять минут мы дали залп, а через полчаса юнкера ушли к себе в казарму.
– Как же удалось уговорить командира юнкеров? – спросила Евпраксия.
– Наш командир участник боевых действий на германском фронте, и большинство матросов тоже были опытными и обстрелянными, а юнкера шестнадцатилетние пацаны, не нюхавшие пороха. Это был более важный аргумент, против их пулемёта, разъяснил Исаак. – Потом мы сутки охраняли и возили барышень-телеграфисток на машине, одних домой – других им на замену, из дома на работу.
Затем разговор коснулся убийства Кирова. Исаак слышал от знакомых большевиков, что нашли убийцу, им оказался какой-то Николаев из числа охраны, и он входил в группировку под руководством Зиновьева.
Евпраксия не выдержала и высказалась против предстоящих репрессий по всей стране:
– Почему за убийство Кирова, должны теперь отвечать другие люди? – спросила она Исаака. – Ведь по радио так и намекали.
– Я не член центрального комитета, – смутился Исаак, – и, думаю, что вас это не коснётся.
Евпраксия обратила внимание гостей на то, что раньше все отмечали новый год вместе с церковным праздником «Рождеством», а теперь рождество большинство людей перестали отмечать. Это связано с антирелигиозной пропагандой. И тут же все присутствующие признались, что стали атеистами, хотя и до революции в церковь редко ходили.
Сержпинские и Анкудиновы сидели за столом долго, пели песни, слушали радио. Дети весело ходили вокруг ёлки и тоже пели песенку «в лесу родилась ёлочка». В двенадцать часов ночи электростанция перестала работать, и свет выключили, но вместо электрических лампочек Сержпинские зажгли свечи, и стали укладываться спать. Как и в других случаях, гостей уложили на кровати, а сами хозяева легли на полу, на матрасы, набитые сеном. Через два дня Анкудиновы уехали обратно в Мурманск, и Сержпинские ходили на вокзал их провожать.
Глава 6
В Данилов приехали Покровские
В конце февраля 1935 года, в воскресение, Сергей расчищал с утра во дворе снег. В калитку вошли мужчина и женщина, и Сергей не обратил на них внимания: «Мало ли тут ходят, ведь в доме живут ещё три семьи, возможно, это к кому-то из них пришли», – подумал он.
– Уважаемый, не подскажете, где тут живут Сержпинские? – спросил мужчина.
Сергей удивился, что назвали его фамилию, и голос мужчины был очень знакомый. Он вгляделся в его лицо и не поверил своим глазам, перед ним стоял Алик Покровский, его троюродный брат. Алик тоже сразу Сергея не узнал, так как он был в фуфайке и в валенках.
– Алик, это ты? – воскликнул Сергей.
– Серёжа, здравствуй, – обрадовался Алик, – а мы к вам. Это моя жена, Раиса, – представил он молодую, симпатичную женщину, стоявшую рядом с ним, в дорогой шубе.
– Как здоровье тёти Плани? – поинтересовался Алик, – она дома?
– Все дома, сегодня же воскресение. Проходите, – пригласил гостей Серёжа.
Дети ещё спали, хотя на улице было уже светло, а Соня со свекровью занимались своими делами. Евпраксия с утра пораньше сидела за письменным столом и проверяла школьные тетради. Увидев гостей, она радостно с ними поздоровалась и спросила:
– Алик, как поживает твоя мама, как её здоровье?
– Она недавно умерла, – сказал он, снимая пальто. – Поэтому она и письма вам не писала. Несколько месяцев она болела простудой, а потом случился сердечный приступ.