На одно мгновение мальчик остановился, пропуская мимо повозку, которую тащили два тощих мула. В это время луч солнца, выглянувший из-за облака, ярко осветил белые колонны храмов в Акрополе, видневшихся на высоком холме. И Архил невольно залюбовался ими.
«Как хорошо было бы вместо того, чтобы спешить в мастерскую, пойти бы теперь вверх по той дорожке, где идут путники в Акрополь, чтобы вместе с ними посмотреть на храм богини Афины!» — пронеслось в голове у юного гончара. Немало рассказов в мастерской Феофраста слышал он об этом новом, чудесном храме, недавно построенном в Акрополе, где знаменитый афинский ваятель Фидий поставил свою чудесную статую богини Девы, сделанную из золота и слоновой кости. Люди приезжают теперь в Афины издалека, чтобы только посмотреть на эту статую, а он, афинянин, до сих пор еще не видал ее! Но когда и как мог он пойти посмотреть на статую богини? Ведь каждый день он должен был работать в гончарной мастерской от зари до зари.
Архил только с досадой махнул рукой и стремительно побежал по торговой площади дальше, вспомнив, что запаздывает на работу.
Когда Архил пересекал площадь, два всадника преградили ему дорогу, и он снова вынужден был остановиться. Красота лица и богатая одежда одного из этих всадников привлекли к себе его внимание, но разглядеть как следует этого воина он не успел, так как тот хлестнул плетью своего коня и поскакал дальше, пропустив встречную повозку.
— Какой красавец этот Алкивиад! — громко заметил винодел, мимо лавчонки которого проходил Архил. — Никто в Афинах не может сравниться с этим счастливчиком щедрыми дарами, которыми наградили его боги! Мало того, что он знатен, богат и красив, он еще обладает таким красноречием, что даже дядю своего способен бывает затмить, когда выступает на народных собраниях!
— А кто же его дядя? — спросил Архил у винодела. — И кто он сам?
Но винодел не успел ответить. Его отвлекли покупатели.
— А ты, юноша, разве не знаешь этого эфеба[12]? — с улыбкой спросил у Архила проходивший мимо продавец ячменных лепешек. — Ведь его знают все Афины! Весь народ восторгается его щедростью и красотой!
— Нет, я не знаю его! — покачал головой Архил. — Прошу тебя, скажи мне его имя.
Но продавец лепешек уже скрылся в толпе. Архилу ничего больше не оставалось, как только бежать дальше.
Мучительное чувство голода не оставляло его.
— Опять ты, лентяй, приходишь последним на работу, — грубо встретил своего ученика хозяин, стоявший у входа в гончарную мастерскую. — Придется мне, как видно, попробовать на твоей спине мою новую плетку. Ты этого дождешься!
Архил молча уселся за свой гончарный круг и стал вращать его, придавая куску сырой глины форму сосуда.
Мастер, сидевший напротив, только бросил в его сторону сердитый взгляд.
— Меньше по сторонам зевай! — пробурчал он. — Я сегодня дал тебе для работы хорошую глину. Старайся! Заказ мы должны закончить до наступления вечера. Иначе хозяин выполнит свою угрозу и попробует плетку на твоей спине.
Архил и на это ничего не ответил, он только еще проворнее стал крутить гончарный круг.
Пасион с невольной улыбкой отвернулся. Он любил своего ученика и знал, что если Архил постарается хорошо работать, то способный помощник не подведет его. Заказ будет закончен вовремя.
— Взгляни, Алкиной, — подошел хозяин к столу другого своего мастера-художника, — как ловко работает этот мальчишка! Я слежу за ним и вижу, как быстро сырая глина в его руках превращается в гидрию! Способный ученик у Пасиона — работа так и горит у него в руках! Не зря я взял его учеником, когда его привел каменщик Геронтий! Мне думается, что со временем из него мог бы получиться неплохой гончар. Но Архил не будет горшечником! Я иначе решил судьбу мальчика.
— Иначе? — Алкиной с удивлением взглянул на хозяина.
— Да! Да! — повторил Феофраст, внимательно рассматривая вазу, которую разрисовывал художник. — Мне в моей мастерской нужнее будет второй художник, чем второй гончар. Так что ты возьмешь к себе учеником Архила.
— Художником не всякий может быть, хозяин, — сухо ответил Алкиной, — для этого человек должен получить особый дар от богов.
— Ну, ну! — погрозил пальнем хозяин. — Я хорошо знаю, что вы, художники, не очень-то любите открывать другим тайны мастерства. Но все же Архила ты, Алкиной, обучишь разрисовывать вазы и амфоры[13]. Я так уже решил.
Феофраст вышел во двор, где старик Анит привязывал корзины с посудой к спине осла. Осел брыкался, не желая стоять на месте.
— Если сам не можешь справиться с ослом, позвал бы на помощь себе кого-нибудь, — сердито сказал Феофраст старику. — Из-за тебя я могу опоздать на торг в Пирей!
— Сосед наш, гончар Никосфен, давно уже отправился на торг, хозяин, — сказал вышедший из мастерской Пасион, — так что ты поспеши.
— «Поспеши»! — повторил с досадой слова его хозяин. — Все вы любите давать советы другим, а вот помочь старику привязать корзины к спине осла ты не догадался. Я из-за вашей нерадивости должен терпеть одни убытки! Лодыри все вы и лентяи!
— А что ты собираешься покупать в Пирее, хозяин? — поспешил переменить разговор Пасион. — Неплохо было бы купить еще одного взрослого раба в помощь старику Аниту, чтобы растапливать печь для обжига и месить глину. Анит становится уже старым, а мальчишка Скиф еще слишком молод для такой тяжелой работы.
— Много болтаешь лишнего! — сурово прервал Пасиона хозяин. — Недавно я купил в помощь Аниту мальчишку-варвара. Пусть справляются вдвоем у печи! Да и забота о рабах для моей мастерской — не твоя забота! Запомни это. Смотри лучше за своим учеником, чтобы он не болтался без дела.
Пасион пожал плечами и, ничего не ответив хозяину, ушел снова в мастерскую и уселся за гончарный круг.
— Алкиной! — окликнул уже с улицы Феофраст художника. — Ты остаешься за старшего! Смотри, чтобы работа была вся окончена в срок! Завтра рано утром я повезу керамос в Пирей для отправки в Сицилию.
Подгоняя хворостиной осла, хозяин тронулся в путь. Алкиной посмотрел вслед хозяину, затем поправил узкий ремешок на голове и уселся поближе к свету за разрисовку сосудов.
День близился к полудню. Работа в гончарной мастерской шла как обычно. Пасион вращал без устали свой гончарный круг, то и дело снимая с него готовые изделия и отправляя их во двор для обжига. Архил старался не отставать от него, хотя спина у него давно уже ныла от усталости.
Алкиной сосредоточенно накладывал орнамент на покрытую черным лаком вазу, рисунок на которой был уже закончен. Роспись на этой вазе поражала своей красотой: красноватая фигура фавна, играющего на свирели для двух пляшущих нимф, отличалась художественностью рисунка и тонкостью отделки.
Старик Анит, сняв с себя хитон и оставшись в одном набедренном поясе, носил без устали к печи для обжига керамики доски с глиняной посудой, которую делали Пасион и Архил.
Невольник Скиф месил во дворе ногами глину для гончаров. Мальчик очень устал, но об отдыхе он не осмеливался даже думать, опасаясь сердитых окриков старого Анита.
Пряди густых, смоченных потом волос прилипли к его худому, грязному лицу.
Только недавно варвар Скиф научился понимать язык людей, с которыми работал, но это мало радовало его. Что, кроме брани и угроз, слышал он от окружающих! Хозяина он боялся, Анита за его окрики не любил, но больше всех остальных недолюбливал он Архила, завидуя ему.
«Почему Архила никто не заставляет месить весь день ногами глину? — подумал Скиф. — Хозяин жалеет его, он любит этого мальчишку! Хозяин хочет сделать из него хорошего горшечника! А ведь и я также смог бы делать из глины неплохую посуду, если бы и меня учили этому!» — пришла в голову ему мысль. Он с злорадством подумал о том, что, если бы он стал учеником Пасиона, а Архилу хозяин приказал бы месить ногами глину, он, Скиф, также приказывал бы строго и повелительно приносить глину для работы.
Но, увы, это были лишь мечты мальчика-раба. Действительность была совсем иной… И, сердясь на несправедливость к нему судьбы, юный невольник часто умышленно «забывал» приносить сырую глину для работы обоим гончарам.
— Долго я буду ждать, пока этот бездельник принесет мне глину? — кричал сердито Пасион.
— Скиф! Неси глину мастеру! Да живее поворачивайся, лентяй! — выбегал во двор Архил.
Стиснув зубы от бессильной ярости, невольник приносил со двора требуемый материал для глиняных изделий мастеру-гончару и его помощнику, избегая смотреть на своего «врага».
В то утро, когда хозяин отправился с товаром в порт Пирей, около его лавки остановились два всадника. Один из них остался охранять коней, другой, молодой, стройный красавец, вошел в мастерскую.
Архил замер на месте. Обоих этих всадников он недавно видел на торговой площади, когда бежал утром в мастерскую. Он хорошо запомнил свежее, румяное лицо молодого воина, вошедшего теперь в лавку Феофраста. Это был тот самый юноша, о котором с похвалой отзывались и винодел, и уличный продавец лепешек.
Теперь Архил мог разглядеть его как следует. Не отрывая глаз, смотрел мальчик на знатного покупателя. Таких красивых людей он еще не видел в своей жизни. Голубые блестящие глаза юноши улыбались. Небрежно облокотившись на столб, поддерживающий крышу мастерской, он приветливо говорил, немного картавя, что-то мастеру Алкиною, встретившему покупателя поклоном.
— Архил, помоги мастеру Алкиною достать с полки керамос! — негромко сказал Пасион.
Мальчик с радостью бросился исполнять его приказание.
— Взгляни, эфеб! — между тем говорил Алкиной покупателю, показывая ему одну из лучших ваз. — Рисунок на этом кратере[14] изображает бой афинян с персами у острова Саламина. Как видишь, фигуры наших воинов отчетливо выделяются на темном фоне сосуда. Тебе, как воину, такой рисунок должен быть особенно по вкусу!
Но на лице покупателя не отразилось ни удивления, ни одобрения.
— А вот на этом сосуде, — протянул Алкиной еще один кратер юному воину, — изображена битва Ахиллеса с Гектором — тоже неплохой рисунок. Или вот взгляни на эту вазу, — достал художник сосуд с полки, — здесь, как видишь, битва при Марафоне… Враг бежит, разбитый эллинами, к своим кораблям, на которых он думает укрыться от преследования.
— О-о! Я вижу, ты, художник, любишь воспроизводить на своих рисунках картины мастера Полигнота! Узнаю его прекрасные картины на твоих вазах! И, надо сказать, что делаешь ты это мастерски.
Алкиной смущенно опустил голову.
— Но, увы, — продолжал знатный воин, — все показанные тобой сосуды не подходят для меня!.. Я ищу совсем иное.
— Тогда я покажу тебе вот эту амфору, эфеб, — улыбнулся художник. — На ней рисунок носит уже совершенно иной характер. Ты видишь на амфоре сатира, обучающего играть на флейте ребенка… Такую амфору не совестно было бы принести в дар даже Первому Стратегу для украшения его дома!
— Согласен с тобой. Только, к сожалению, и эта амфора не подходит для меня, — покачал головой покупатель, — хотя должен сознаться, что роспись сделана на ней прекрасно! Но, видишь ли, мастер, — улыбнулся юноша, — я ищу подарок жене моего дяди, прекрасной Аспазии. А для такого подарка я хочу найти нечто совсем особенное, чего не отыскалось бы больше ни у одного гончара в Афинах!
Архил с волнением прислушивался к их разговору.
«Неужели покупатель так и не купит ничего в мастерской? — думал мальчик. — Почему же мастер Алкиной не показывает ему чудесную амфору с танцовщицей, нашу лучшую амфору, которой любуются все, кто видит ее?»
На улице возле мастерской нетерпеливо бил копытом о землю один из коней. Архил бросил взгляд в сторону второго воина, державшего повод коня.
Это был также молодой воин в блестящем шлеме на голове и в плаще на плечах, как и покупатель, стоявший в лавке, но он не отличался ни красотой одежды, ни привлекательностью своего спутника.
Мальчик подошел ближе к покупателю.
«Какой замечательный шлем! — бросился в глаза ему блестящий головной убор воина. — Наверное, он сделан из чистого золота, иначе разве мог бы он так блестеть! А какой чудесный теплый плащ у этого эвпатрида![15] — думал Архил с невольной завистью. — В таком плаще не может быть холодно в такие дни, как сегодня, когда дует холодный ветер!»
Громкий возглас покупателя привлек его внимание, заставив забыть о шлеме молодого воина и об его плаще, — прекрасная амфора с танцовщицей была в руках у Алкиноя.
— Для подарка жене твоего дяди я могу предложить тебе, эфеб, только вот эту амфору! — сказал Алкиной.
— Для подарка жене твоего дяди я могу предложить тебе, эфеб, только вот эту амфору! — сказал Алкиной.
На темном фоне амфоры, покрытой черным блестящим лаком, была изображена светлая фигура танцующей женщины. Эта женщина была полна грации и красоты. Далеко откинута назад была голова танцовщицы, отягощенная узлом волос, перехваченных золотым обручем. Одежда танцующей женщины длинная, спадающая до небольших ее ног, вся, до единой складочки, была мастерски вычерчена художником. Каждая складка ее одежды отчетливо выделялась на темном фоне сосуда.
Горловина амфоры заканчивалась нешироким орнаментом из гирлянды листьев. Такой же бордюр украшал и подставку амфоры. Ее высокие узкие ручки были выкрашены в черный цвет.
Изящество рисунка, его художественное исполнение приковывали к амфоре с танцовщицей внимание каждого, кто видел ее.
— Решено! Я покупаю эту амфору, мастер! — воскликнул молодой воин. — Больше ничего не стану искать для подарка Аспазии. Вот держи, художник, — протянул он, не считая, деньги Алкиною, — а амфору пришли ко мне в мой дом с рабом. Ты знаешь, где живу я, мастер? — с улыбкой спросил юноша.
— Мне известно, эфеб, что дом твоего дяди является пока и твоим домом, — также с улыбкой сказал Алки-ной, пряча деньги в мешочек у пояса. — И не успеет светлоликий Гелиос[16] скрыться за облаками в чертогах Олимпа, как амфора будет уже у тебя! — поклонился он знатному покупателю.
Молодой воин вышел из лавки Феофраста и вскочил на своего коня.
Сопровождаемый ожидавшим его спутником, он поскакал по дороге. Густая пыль облаком стелилась вслед за обоими всадниками.
Архил проводил их глазами, стоя у порога, пока они не скрылись из виду.
— Ты долго будешь стоять там без дела? — сердито окликнул Пасион своего ученика. — Ступай садись за гончарный круг, лентяй!
Со вздохом Архил снова уселся за работу.
— Скажи мне, мастер, — спустя немного времени обратился он к Пасиону, — кто был этот молодой воин, купивший у нас амфору?
— Кто бы ни был он — какое мне дело до него! — пробурчал недовольно мастер-гончар. — У нас с тобой работа еще не закончена к утру. Вот что тревожит меня! Хозяин вернется из Пирея и покажет нам, как должно было работать! Особенно тебе, — угрюмо закончил он.
— Не гневайся, мастер! — добродушно отозвался Архил. — К вечеру мы всё закончим, вот увидишь. Я больше голову не подниму от гончарного круга, клянусь Афиной.
Пасион не умел долго сердиться. Он сразу смягчился при словах своего ученика.
— Смотри выполни клятву! — буркнул он ему в ответ уже спокойнее. — А пока вот на, возьми, подкрепись немного! — протянул он Архилу кусок ячменной лепешки. — Наверное, ничего не ел с утра.
Архил кивнул ему с улыбкой в ответ, с жадностью жуя лепешку.
Подавая Пасиону глину, Скиф слышал его слова, обращенные к Архилу, и заметил, как враг его жадно ел лепешку Пасиона.
Глаза Скифа загорелись от обиды, и, невольно глотая слюну, голодный мальчик заплакал полными горечи слезами: ему, Скифу, никогда никто не давал куска лепешки, чтобы он «подкрепился». Никто не хотел думать о том, что он, усталый и голодный, работает весь день, ожидая в награду только пинки и побои!