Первый его вопрос: видели ли мы заруку, плывущую в Массауа? Дело в том, что здесь ждут приезда санитара, срочно отправившегося за лекарствами для Саида Али, самочувствие которого резко ухудшилось. И тут я вспоминаю о привезенном мною флаконе. Солдат в итальянской форме (абиссинец из Тигриньи) любезно предоставляет в мое распоряжение осла, на котором я доберусь до Саида Али, живущего в Джюмеле, а не Джемеле — я спутал названия. Таким образом, предстоит пересечь весь остров.
Как и соседние острова, он совершенно плоский, поросший голубоватыми кустами и рощицами кокосовых пальм, устремивших к небу свои разветвленные стволы. Жара стоит невыносимая.
После двух часов езды с вершины небольшого очень вытянутого холма нашему взору открывается залив Джюмеле, совершенно синий, вставленный в оправу из золотистых берегов, как драгоценный камень. Вдали раскинулись просторы моря, и голубая полоска горизонта отделяет нас от всего остального мира.
Пальмовая роща образует большое темное пятно, из этого оазиса всплывают плоские крыши белых строений. Мой проводник говорит, что это жилище Саида Али.
Сложенные из камней ограды окружают крошечные сады, где в тени финиковых пальм зеленеет сорго, выращиваемое, несомненно, в качестве корма для молочного скота.
Шанкалийские рабы, уроженцы центра Африки, поливают эти сады, доставая воду из колодца с помощью кожаных ведер, вытаскиваемых верблюдом, который ходит вверх и вниз по склону.
Я бросаю взгляд на античный колодец с почерневшими и поросшими мхом камнями. Он очень глубокий, вода в нем находится гораздо ниже уровня моря.
Это своего рода артезианский колодец в том смысле, что слой воды берет начало на континенте и, следовательно, проходит под морем. Аналогичные скважины, прорытые в древности на многих островах, сохранились до сих пор.
Один из рабов подходит к нам, осведомляется, что нам нужно, и проводит нас в дом, сложенный из камней, где пол быстро застилают циновками. Скоро в сопровождении совсем голых мальчишек и других любопытных (все они, очевидно, слуги) появляется обрюзглый толстый старик с пергаментной кожей, возраст которого трудно определить.
Бесспорно, старик — евнух, то есть это человек, пользующийся полным доверием хозяина и ведущий все его дела.
Он тоже спрашивает, не попадалась ли нам фелюга, плывущая в Массауа.
— Нет, но хаким[30] дал мне лекарство для твоего господина.
При этих словах морщинистое лицо старого раба проясняется; схватив пузырек, он уже собирается удалиться, но я его останавливаю.
— Скажи своему хозяину, — говорю я, — что я хаким и что я постараюсь облегчить его страдания.
Не проходит и четверти часа, как раб возвращается в сопровождении двух арабов с выкрашенными в красный цвет бородами. Мы обмениваемся приветствиями, и после этого они объясняют мне, от чего страдает Саид Али. Понять что-либо непросто. Я говорю, что должен посмотреть на больного, чтобы определить, в каком он нуждается лекарстве; один из арабов уходит за инструкциями к своему господину. Тем временем другой объясняет, что санитар трижды в день колет его иглой. После уколов Саид оживает, и его мучения прекращаются.
Морфий! Это первое, что приходит мне на ум.
Покинувший комнату араб появляется вновь и, с трудом переводя дух, знаком предлагает последовать за ним.
В темных коридорах нам встречаются женщины, которые жмутся к стенам, когда мы проходим мимо, прикрывая свою обнаженную грудь. Это рабыни. Я останавливаюсь перед пологом, мой сопровождающий юркает под него, а потом почти сразу же возникает опять и, посторонившись, пропускает меня.
Я в просторной квадратной комнате, где витает запах потухшего фимиама. Через окошки с цветными стеклами сюда проникает какой-то причудливый свет: в алькове, на некоем подобии очень высокого дивана, на многочисленных подушках в полутьме возлежит человек. Низкорослый суданец отгоняет от него мух, и я слышу протяжный стон. Человек с трудом поворачивает ко мне свое изможденное лицо, и белая, почти прозрачная рука предлагает мне сесть.
Ко мне пододвигают что-то вроде пуфика, обитого шкурой леопарда.
— Я приехал к тебе от шейха Иссы, — говорю я, — и если ты нуждаешься в моей помощи, я к твоим услугам.
— Так ты знаешь шейха Иссу? Тебя, верно, послал сам Бог, ибо я чувствую, что дни мои сочтены. Этот проклятый абиссинец, который дает мне лекарство и от которого зависит моя жизнь, вчера разбил бутылку; он отправился в Массауа на заруке с десятью гребцами, но еще не вернулся. Говорят, ты принес другую бутылку, но умеешь ли ты обращаться с этим лекарством?
— Разумеется, — отвечаю я, — но где абиссинец держит свою иглу?
При этих словах один из помощников знаком приглашает пойти вместе с ним. Я прохожу в помещение, похожее на буфетную, где, должно быть, ночует санитар, так как возле кое-как застеленной постели валяются пузырьки, стоит кружка для клизмы и биде. В корзине я нахожу шприц и иглы. Сомнений больше не остается: шейху делают инъекции морфия, но на моем пузырьке не указаны ни название раствора, ни доза. Я расспрашиваю людей, и в конце концов мне удается узнать, что санитар смешивает этот раствор с содержимым другой бутылки, заполненной, как я понимаю, дистиллированной водой. Но почему используется концентрированный раствор, требующий разбавления? И почему эта тонкая операция, которая была бы более уместна в лаборатории, а не в этом грязном закутке, производится руками неопытного туземца? Странно…
Наконец, разглядывая этикетки на пустых пузырьках, я замечаю одну, которая, при том что на ней выведена та же химическая формула, снабжена вдобавок пометкой: хлоргидрат морфия, 1/10; стало быть, речь идет о растворе, где в одном кубическом сантиметре содержится 0,1 грамма морфия.
Поскольку количество пустых пузырьков указывает на то, что организм больного уже, вероятно, подвергся сильной интоксикации, я решаю ограничиться раствором с содержанием 0,05 грамма наркотика. Через несколько минут после укола старик преображается, явно возвращаясь к жизни.
Итак, передо мной несчастный человек, которого сделали наркоманом, чтобы превратить его в послушного раба и приблизить его кончину… Но, может быть, все гораздо проще, и он страдает от неизлечимой болезни, оправдывающей такой крайний метод «лечения»?
Как бы то ни было, укол обходится ему в 25 фунтов. Это само по себе интересно. Возможно, Занни действует независимо, и то, что я принимаю за пособничество, на самом деле является лишь случайным совпадением. Кто знает?
Мой пациент приподнимается на ложе и сжимает мою ладонь обеими руками так, словно я принес ему избавление. Он не хочет отпускать меня.
Саиду всего шестьдесят пять лет. В молодости он был, наверное, очень хорош собой. Всегда больно видеть, как могучую плоть подтачивает болезнь… или яд.
В стене я замечаю две железные двери, это, несомненно, сейфы, я вспоминаю о его знаменитых жемчужинах.
И тотчас человек, только что стоявший одной ногой в могиле, оживленно принимается рассуждать о торговле.
— Хочешь ли ты приобрести жемчужины? Есть ли у тебя что-нибудь для продажи? — И т. д., и т. п.
Я говорю ему, что я не покупатель, но что занимаюсь добычей жемчуга. Он недоверчиво улыбается и отдает какое-то распоряжение. Приносят традиционные красные тряпки, и шейх показывает мне еще не разобранные партии жемчуга.
Я понимаю, что эти партии были предложены ему арабскими накудами и что он делает любезность, предлагая мне произвести отбор, а главное, назначить свою цену.
Я восхищен этими прекрасными вещицами, которые впервые вижу в таком количестве. Сперва вы говорите, что не собираетесь покупать, затем, если, на свою беду, приглядитесь к ним получше, непременно попадаетесь на эту удочку.
Однако Шушана предостерегал меня: нельзя поддаваться своим чувствам. К тому же этот ужасный старик умеет показывать жемчуг! Он околдовывает вас, находит нужные слова, жесты, наконец, заражает вас своей страстью. И вот я уже оцениваю небольшую партию, она мне кажется настоящим чудом. Может быть, эти жемчужины мне по карману? И я загораюсь!
Владелец жемчуга стоит рядом, у него хмурый вид, он упорно отказывается продавать. Но старый Саид не унимается, в ход идут угрозы. Наконец, чувствуя усталость и желая скорее покончить с этим делом, он объявляет свою цену: 2 тысячи рупий (18 тысяч франков). Я располагаю лишь половиной этой суммы. Учитывая то, каких усилий стоит Саиду уговорить этого накуду, я буду последним невежей, если откажусь приобрести жемчуг. Мне стыдно назначить мизерную цену, дабы избежать сделки, я хочу выглядеть состоятельным господином и поэтому говорю: одна тысяча рупий. Саид ловит меня на слове и произносит: «Продано», несмотря на протесты, правда, довольно слабые, со стороны хмурого араба.
— Соглашайся, — говорит ему Саид, — сделай это ради меня, я хочу, чтобы француз, которому я обязан спасением, приобрел этот сувенир.
Меня гложет мысль, что я стал жертвой обмана. Тысяча рупий! Это все, что у меня есть, с точностью до нескольких фунтов стерлингов! Хорош, нечего сказать…
Поскольку деньги остались на судне, я обещаю принести их на другой день. А пока сверток запечатывается красным воском, накуда ставит на нем свою печать, и я прикладываю свой перстень.
У меня пересохло в горле, и волнение, должно быть, написано на моем лице, потому что я замечаю лукавый блеск в глазах Саида Али. «Черта с два я сделаю тебе еще один укол, старый мошенник!» — думаю я про себя.
К вечеру из Массауа прибывает санитар. Я прошу хозяина не говорить ему о том, что я сделал укол в его отсутствие под тем предлогом, что это может его оскорбить: он-де усмотрит в моем поступке желание составить ему конкуренцию. На самом же деле мне не хочется выдавать, что я в курсе происходящего, меня интересует, что будет дальше, и я надеюсь узнать однажды продолжение этой истории.
Я возвращаюсь на судно. Надо побыть в одиночестве, чтобы переварить свой опрометчивый поступок, и, пока мой ослик семенит по тропинке в красноватых закатных сумерках, опускающихся на остров, я предаюсь раскаянию. Как бы то ни было, Занни прав, если собирается подстроить западню этому старому разбойнику, который провел меня, как юнца. Я мог бы поднять парус сегодня же, оставив ему его запечатанный сверток и вдобавок сохранив свои фунты. Но затем настроение меняется, и я вновь вижу перед собой жемчужины, снова произвожу подсчеты. Как хорошо было бы владеть этим богатством…
Ночь проходит в сомнениях, я засыпаю лишь под утро. Поднимаюсь я в более бодром расположении духа — оптимизм взял верх.
По утренней прохладе я вновь проделываю тот же путь, что и накануне, верхом на роскошном сером осле с расшитым седлом, которого предоставил мне Саид. Меня приводят в восхищение эти низкорослые ослики. Будучи едва ли крупнее пиренейских коз, они бегут иноходью, и вы едете без всякой тряски со скоростью десять километров в час.
Прибыв в Джюмеле, я вижу того же самого накуду. Он, похоже, нервничал: вернусь ли я? Мой приезд заставляет его изобразить на своем лице широкую улыбку. Вскоре появляется Саид Али, утро явно пошло ему на пользу. Цвет лица стал гораздо лучше, то есть я хочу сказать, что у него более живой вид, ибо страдалец всегда бледен как полотно и пребывает в болезненном возбуждении. Сейчас это ощущается лишь слегка.
Кажется, он также был не совсем уверен в моем возвращении. Появившийся старый евнух приступает к сложной операции открытия одного из сейфов. Я опять вижу свой красный сверток. Господи, каким крошечным он мне теперь кажется! В моем воображении он сильно увеличился в размерах! Однако печати целы. Я пересчитываю выложенные на стол кучками фунты стерлингов; гляжу на них — это все, чем я располагаю. Я сравниваю эту кучу денег с крохотным шариком величиной с маленький орех, который получаю взамен, и меня снова охватывают угрызения совести. Но выбор сделан, пора ставить точку. Если это урок для меня, то тем лучше, я заплатил за него, ведь опыт никогда не дается даром.
Я остаюсь один на один с Саидом. Устремив на меня свой странный взгляд человека, уже принадлежащего другому миру, он говорит:
— Я знаю, ты думаешь, что заключил невыгодную для себя сделку, поддавшись своим чувствам, и, возможно, полагаешь, будто я хотел тебя обмануть. Я боялся, что ты больше не придешь, несмотря на данное тобой слово. Но ты допустил бы ошибку. Не волнуйся, эти жемчужины принесут тебе вдвое больше, чем ты заплатил. Я сам отдал бы за них 500 рупий и получил бы обратно эти деньги, но ты тоже не останешься в накладе, заплатив за них тысячу. Поскольку ты человек слова и друг шейха Иссы, я покажу тебе самые красивые жемчужины в мире.
И хотя я ни о чем его не прошу, он достает стеклянные банки, вроде тех, которые обычно употребляют для хранения корнишонов, наполненные прозрачной водой; на дне, словно какая-то сказочная галька, покоится слой жемчуга толщиной несколько сантиметров.
По его приказу старый евнух берет одну из этих банок и ставит ее перед шейхом.
Старик преображается на глазах, он как бы излучает сладострастие, просовывая руку в горлышко. Достав оттуда горсть безукоризненно правильных и сверкающих шариков разных размеров, но с одним и тем же отливом, он высыпает их на темную ткань, и они разбегаются по ней, словно маленькие волшебные луны.
— Почему ты их держишь в воде?
— Это абсолютно чистая дождевая вода, никогда не касавшаяся земли, она такая, какой родилась от союза огня и неба и белых облаков. Тебе ведь известно, что жемчужины — это капли росы, падающие с неба лунными ночами, они уносят с собой в глубины моря чуточку нежного и сказочного света, излучаемого тем небесным светилом, по которому мы исчисляем время. Перламутровые садафы принимают в свои шелковистые мантии эти драгоценные слезы ночи, и в таинственных морских недрах обретают плоть жемчужины, эти дочери небесной влаги и луны. Видел ли ты когда-нибудь при лунном свете жемчуг, лежащий на черном сукне? Так посмотри на него, когда луна будет на своем пятнадцатом дне, и ты увидишь нечто незабываемое…
Старик говорит, как во сне, его слова похожи на заклинания, и передо мной, словно по волшебству, открываются синие бездны моря с фантастическими сооружениями из кораллов и причудливыми растениями.
— Когда жемчужины выходят из моря, — продолжает он, — пропитанные соленой водой, придающей их блеску зеленый оттенок, они очищаются в небесной влаге, дочерьми коей являются.
Шушана говорил мне об этой особенности, которую надо учитывать, ибо только что выловленная жемчужина, кажущаяся белой, через несколько месяцев может покраснеть. Если же она поначалу слегка зеленовата, то станет совсем белой. Впрочем, чтобы она очистилась, нужно лишь время, а дистиллированная вода — это из области преданий.
Но как прекрасна эта легенда, которая, по-моему, родилась в Индии, ибо все индийские купцы хранят свои жемчужины в дождевой воде.
— Поскольку ты собираешься заняться добычей жемчуга, не забывай о том, что я тебе сказал, и всегда отправляйся туда, где в полнолуние шли проливные дожди.
Старик говорит правду, больше всего жемчужин ловят в дождливые годы. Но причина этого явления не имеет ничего общего с поэтической легендой о лунных жемчужинах, оно объясняется изобилием разновидности ската, который предпочитает илистые воды. Вместе с экскрементами этой рыбой выделяется микроскопический паразит, своего рода чесоточный клещ, он прикрепляется к плоти устрицы и проникает внутрь нее, увлекая за собой кусочек эпителия, выделяющего перламутр, что способствует образованию цисты — жемчужины.
Ткани устрицы обычно быстро отторгают чужеродное тело, и требуется совпадение многих факторов, чтобы жемчужина оставалась внутри моллюска столько времени, сколько необходимо для ее роста, поэтому большие жемчужины попадаются редко.
Иногда на песчаном дне рядом с большими садафами находят отторгнутые жемчужины. Они очень быстро покрываются блеклой пленкой, из-за чего их легко спутать с гравием, в толще которого они исчезают через несколько дней. К человеку, которому посчастливилось стать обладателем столь редкой находки, относятся как к фетишу: его присутствие на борту судна должно принести всем удачу.