— Отныне ты наследник нашего рода и князь новгородский. Стань же отцом своим согражданам, суровым и заботливым, вникай во все мелочи, выслушивай всех и не спеши с ответом. Брата не воскресишь, но ты береги себя! — княгиня смахнула слезинку.
— Я постараюсь, матушка, — ответил Александр.
Она не выдержала, прижала сына к себе и заплакала.
Глава тринадцатая
САМ И РАССУДИЛ ВСЁ
Барон Корфель вкрадчиво, стараясь не шуметь, вошёл в сумрачную спальню, чьи два окна были задёрнуты плотными шторами, и остановился в пяти шагах от кресла, в котором, уронив голову на грудь, дремал великий магистр Волквин. Рядом жарко пылал камин, и, видимо пригревшись у огня, он и заснул. Неподалёку на широкой постели спала Всеслава.
Барон и не ожидал, что магистр столь сильно привяжется к обыкновенной девчонке, которая быстро научилась раздвигать ноги и этим снискала симпатии главы Ливонского ордена. Жизненный дух последнего угасал. Годы и страсть к наслаждениям брали своё. Хотя по-прежнему Волквин сохранял непререкаемый авторитет среди божьих воинов и каждый боевой поход возглавлял сам, крепко держась в седле, готовый схватиться в сражении с десятком лучших мечников. Силы его таяли, но выручал опыт, а тут ему не было равных.
Магистр, хоть и не сразу, но всё ж почуял чужое присутствие, не спеша стал поворачивать голову в его сторону, вынул босые ноги из утеплённых мягким пухом полусапожек, размял большие, крючковатые пальцы и лишь после этого взглянул на барона.
— Умер наследник Ярослава, старший Феодор, в Новгороде остался на княжении четырнадцатилетний Александр, и литовцы приглашают нас поживиться. Налететь по-ястребиному и тут же уйти. Пока сгоняют за князем в Переяславль, мы уже уйдём, а вся вина ляжет на литов. На нас Всеволодович не пойдёт, он ещё с Ревеля боится осады мощных крепостей, потому потери мы понесём минимальные, — бодро докладывал Корфель, поглядывая на крючковатые пальцы ног магистра, обтянутые тонкой дряблой кожей. — Давно мы уже никуда не ходили, а нашим воинам нужны передряги, ваша светлость...
Волквин согласно покачал головой. Сегодня утром у него опять ничего не получилось с Всеславой. Пионе наотрез откажется помогать ему. Конечно, его можно будет заставить, но старый знахарь не шутит, утверждая, что каждая ночь наслаждений может стать для магистра последней. Вождь ордена не боится смерти, однако перед тем, как навсегда скрыться за прочным пологом ночи, стоит, наверное, встряхнуться и ещё разок вкусить остроту сечи.
Всеслава вдруг потянулась и сладко простонала. Волквин посмотрел на неё, и взгляд его потеплел. Он сунул ноги в тёплые полусапожки и энергично поднялся.
— Что ж, барон, считаю, вашу затею увлекательной, — улыбнулся Волквин. — Трубите сбор!
Его трое волхвов, перед тем как отбыть на неделю в Ревель по приглашению датского короля, советовали ему не покидать крепости. Звёзды не сулили удачи, но сама судьба, лишив дерзкого Ярослава старшего сына и наследника, словно подсказала, что следует напасть: слабый не станет мстить и не создаст большой угрозы.
— Ты куда? — едва барон вышел, встревожилась Всеслава, заметив, как оживился магистр.
— На небольшую прогулку, — весело отозвался Волквин. — Я покину тебя всего на две недели. А когда вернусь, то даю тебе слово: больше никогда не оставлю, мы будем вместе...
Голос его дрогнул, губы пересохли от волнения, магистр подошёл к столу, налил себе бокал красного вина и залпом выпил: Пионе советовал выпивать в день по два бокала.
— Мне будет скучно без тебя, — как можно ласковее проговорила Всеслава, прижимаясь к нему и опуская глаза, но он даже не услышал этой лживой интонации.
— Правда? — обрадовался он.
Она кивнула, и великий магистр отправился в поход с лёгким сердцем, помня одно, что обязан вернуться живым к своей возлюбленной. По закону Ордена он не имел права жениться, зато мог отписать часть своего имущества приёмной дочери, что Волквин и собирался сделать в отношении Всеславы, ибо именно она подарила ему то счастье, которого он до сих пор не испытывал. Потому он и с Пионе разговаривал на языке угроз, лишь бы угодить своей русской красавице. Сейчас, поспешая во главе хоругви, он улыбался, вспоминая личико своей тайной невесты.
Ярославу о вторжении литовцев сообщил гонец, примчавшийся из Торопца. Тамошние дружинники еле сдерживали натиск иноземцев, истекали кровью и просили о помощи. Всеволодович сразу сообразил, что литвины двинут потом на Новгород, а посему, не раздумывая, сел на коня и помчался на врага, решив даже не заезжать в Новгород, куда отослал Гундаря, дабы тот собрал дружину и двинулся ему навстречу.
— Княжича брать? — спросил воевода.
— Пусть с матерью сидит, — помедлив, с болью отозвался князь. — Не дай Бог, что случится, последнего сына лишимся. Успеет ещё, навоюется!
Накануне прискакал гонец от мордовского царя со страшной вестью о гибели Утяши. Ещё не оправившись от смерти сына, Ярослав, услышав о потере возлюбленной, пал на колени и застонал как раненый зверь. Вестник пристыл на месте.
— Младенец? Она успела родить?! — вскричал Ярослав.
— Успела, ваша светлость, сын у вас, Андреем, как вы просили, так и назвали...
— Его спасли?
— Кормилица успела сохранить...
— Пусть привезут ко мне.
— Я передам повелителю твою просьбу, князь...
— Я сказал: пусть сына привезут ко мне! — в ярости выкрикнул Ярослав.
Лицо гонца дрогнуло, и он в страхе склонил голову.
— Правитель наш просил передать, что дочь убили не местные разбойные люди, а пришлые, с Руси... Их, видно, и прислали для того... — добавил он.
Всеволодович задумался: хоть врагов у него и много, но на такую дерзость вряд ли могли пойти. Подозрение на жену возникло не сразу; князь уже мчался к окраинным пределам, как вдруг вспомнил её презрительный высокомерный взгляд и странное чувство превосходства, какое бывает у людей мстительных. Ярослав даже замедлил скачку, настолько невероятной показалась ему эта мысль. Но уже в следующее мгновение охвативший его душу пожар заставил развернуть дружину и нестись к Новгороду. Он готов был приступом взять вольницу святой Софии, чтобы услышать это жуткое признание от жены и тут же казнить её, но как только его воображение развернуло во всю ширь это действо, кровь похолодела в жилах, и он притормозил коня. Ничего, кроме разора и погибели семьи, рода, сие не принесёт, а его имя ещё охаят в веках монахи-летописцы, с них станется.
«Но как она посмела? Кто уговорился на её ядовитые речи, кто отважился из его таинников или гридских поднять руку на младшую жену князя? Кто нашёл и послал их?»
Вопросы, точно рой злых ос, жалили его в самое сердце, князь никак не мог успокоиться, совладать с душевной горячкой, чтобы хладной рукой повести своих дружинников дальше.
— Болезность крутит, ваша светлость? — спросил Памфил.
— Отходит, — помолчав, ответил князь. — Разворачиваемся, идём на врага.
Гундарь, примчавшись в Новгород, собрал вече, рассказал о нашествии литовцев, просьбе князя прийти к нему на подмогу. Все тут же согласились. Сбор назначили через два часа. Ещё не успел разойтись народ, к воеводе подошёл Александр.
— Я с вами выступлю!
— Отец не велел, княжич, боится он, как бы и с тобой беды не приключилось, не на прогулку отправляемся...
— Воевода, я в Новгороде пока княжу, а значит, и указываю всем я! — посуровев и ликом став похожим на отца, отрезал Александр. — Иду собираться, без меня не выступать.
Никто из новгородских тысяцких и сотников и словом не обмолвился, увидев юного князя, словно все знали, что он-то их и поведёт. К нынешним четырнадцати годам его светлые курчавые волосы стали неожиданно темнеть. Не сделавшись совсем чёрными, они приобрели отцовскую жёсткость, как и его лицо. Лишь глаза оставались светлыми и чистыми, как роднички.
На следующий день новгородские знамёна засияли на торопецком лугу, и местные жители сообщили, что литвины столкнулись с Ярославом в десяти вёрстах от города, но, то ли не ожидав столь быстрого прибытия переяславского войска, то ли русский князь прямо с ходу, не дав ворогам опомниться, обрушился на них с дикой яростью, но иноземцы через два часа после жестокой сечи дрогнули и потекли обратно. Всеволодович кинулся их преследовать. Битва случилась этим утром, на той стороне реки кровь ещё не успела высохнуть на травах.
Александр огорчился. Надо было видеть, сколь потемнело его лицо, и все углядели эту отцовскую манеру сердиться. Тогда из толпы торопецких жителей, окруживших дружину соседей, выступил невысокий паренёк. Он стащил овчинный треух с головы, тряхнул шапкой смоляных кудрей и, поклонившись, нахально взглянул чёрными глазами на своего важного одногодка, закованного в доспехи и с островерхим шлемом.
— Я этим утром в лес за мёдом ходил, ваша милость, залез высоко на ель, хотел уже спускаться, когда узрел большой отряд крестоносцев на лесной дороге, они на север подались...
— А сеча шла? — спросил Александр.
— Сеча вовсю шумела. Рыцари, видно, поняли, что литвины дрогнут, — усмехнулся мальчишка, — хоть переяславцев и меньше было, но они, яко львы, с грозным рёвом вонзились в хоругви литов, и всё скоро решилось...
— Как тебя зовут?
— Ратмир, ваша милость.
— Поедем, покажешь дорогу, — мгновенно принял решение княжич.
— Разве отца не станем догонять? — осторожно высказался Гундарь.
— Князь и без нас управится, — суровым тоном проговорил Александр. — А крестоносцы, уйдя без потерь да незамеченными, могут немало бед натворить. Вперёд!
К удивлению воеводы, никто из новгородских начальников не возроптал, несмотря на то, что поначалу все рвались идти на помощь Ярославу, а тут словно и забыли о нём.
Ратмир довёл дружину до узкой лесной дороги. Начинался октябрь, шумно опадала последняя листва, но дожди ещё не начинались, и в свете слабого солнечного луча, неведомо как заблудившего в хвойную чащобу, серебрилась тонкая сетка паучьего рукоделия.
— Спасибо тебе, Ратмир, — остановился Александр. — Дальше мы без тебя. Воевода, вышли-ка вперёд сторожей, — обратился он к Гундарю, — а то как бы в засаду не попасть.
— А можно я с вами? — глаза у Ратмира заблестели.
— Чем воевать будешь, бортник? — засмеялся один из дружинников. — Разве что орясину в лесу сыщешь...
Дружина загоготала. Парнишка опустил голову, и княжичу стало его жалко.
— Ладно, поехали, только держись позади, в бой не ввязывайся!
Войско двинулось. Скакали рысью попарно, настораживаясь каждый раз перед резким поворотом дороги. Вскоре хвойный лес кончился, начался березняк. Справа мелькнула синяя лента речушки. На середине пути заметили двух своих сторожей, скачущих навстречу.
— Они разграбили два купеческих обоза, за березняком широкий тракт, там, видимо, их и встретили, теперь добычу на берегу делят. Купцов умертвили, а тела в овраг побросали. Наши купцы-то были, в Новгород возвращались... — сообщил один из них.
Лица у дружинников посуровели.
— Ну что, ребятушки, — возвысив голос, заговорил Александр. — Отомстим за поруганную честь наших братьев, честных новгородцев. Постоим за вольницу нашу и святую Софию. Накажем псов немецких!
— Накажем! — дружно отозвались воины.
Александр перехватил восхищенный взор Ратмира.
Тот подбежал к княжичу.
— Дай мне меч, ваша милость! Я рядом буду драться!
— Меч не кнут, им надо умеючи владеть, а божьи воины большие искусники в этом ремесле, потому убьют тебя, глазом не моргнут. А вот если жив останусь, то обещаю, что научу ратному делу, коли желание есть. Договорились?
— Смотри, княжич, я памятливый.
Волквин сидел в шатре, который мгновенно поставили его крестоносцы, хотя магистр и не думал рассиживаться на этой речушке. Но барон привёл веские доводы: надо передохнуть, поделить добро, напоить коней, перекусить самим, ибо третий день они без пищи, у рыцарей животы сводит, какие из них воины? Хотя бы часа на два нужен привал.
— Вы знаете мой принцип, барон: не отдыхать на земле недруга, — хмуро вымолвил магистр, хотя спину у него ломило и солнечный день серел в глазах: трёхдневные бодрствования в седле и напряжение битвы доконали его, потому-то он и не в силах был возражать и отругивался скорее по привычке. — Если нас здесь настигнут, то я себе не позавидую...
— Никто не видел, как мы отходили, ваша милость, литвины дрогнули, а Ярослав помчался следом за ними, ваша мудрость, как всегда, спасла нас от разгрома. Новгородский князь набросился на нас, как разъярённый вепрь, я никогда его таким не зрел. И эта мощь льва подстегнула остальных и означила неожиданный перевес, — с грустью вздохнул Корфель, усаживаясь за раскладной стол в шатре магистра.
Трапезничали иерархи Ливонского ордена холодными, зажаренными на вертеле утками и перепёлками, утирали рты хлебными лепёшками, запивая терпким красным вином, открытый кожаный бурдюк с которым источал душистый аромат. Снаружи доносились вопли молодых воинов, купавших коней, треск костров, на которых крестоносцы обжаривали мясо и рыбу.
— У меня будет к тебе одна просьба, барон, — помедлив и поковыряв в зубах, вымолвил магистр. — Если со мной что-нибудь случится, я прошу, позаботься о Всеславе. Один из моих походных сундучков доверху набит золотыми монетами. Я их копил на тот случай, если попаду в плен и враг согласится на выкуп. Отдайте ей эти монеты и отвезите её, куда она захочет...
— Что за грустные мысли, ваша милость, — усмехнулся Корфель. — Через полчаса мы снимемся и до захода солнца пересечём окраину Руси, а завтра к вечеру будем дома. Пионе быстро поставит вас на ноги!
— Не знаю, тревожно что-то на душе, — нахмурился Волквин. — Волхвы, уезжая, накаркали...
— Вот уж кого никогда не слушал, так это всяких пророков и гадалок! — Узкое, точно вырезанное из гранитной скалы, лицо барона излучало самодовольство: новгородские купцы с весомым прибытком наторговали в заморских землях, в их сундуках осело немало серебра и золота, и теперь большая часть богатств каравана перекочевала в карманы рыцарей. Стоило из-за этого плюнуть на ворчанье трёх полубезумных старцев.
— А мне доводилось убеждаться в их правоте, — вздохнул магистр.
— Раз в год и дерево падает кому-то на голову, — рассмеялся барон. — Но чтобы вы ни о чём не беспокоились, обещаю исполнить вашу просьбу, если случайная ветка дерева упадёт на вас и лишит жизни.
Барон наполнил кубки вином.
— Для меня вы как отец, ваша светлость, и никаким волхвам, их дерзким пророчествам я не позволю нарушить ваш душевный покой, — поднявшись, со всей серьёзностью вымолвил Корфель.
Его жутковато-серьёзный вид даже немного рассмешил магистра, и он с трудом сдержал ироническую улыбку, боясь оскорбить самолюбие барона.
— Спасибо, Иоганн, я тронут твоей заботой обо мне...
Бессонница, трёхдневный поход, несколько глотков вина и мясо перепёлки умиротворили магистра. Веки Волквина сами собой закрылись, он заснул. Барон язвительно усмехнулся. Он ведал об этой старческой беспомощности магистра и в душе презирал его. И только высокое орденское звание Волквина да сан епископа сдерживали Генриха от открытых насмешек и презрения.
Александр внимательно оглядел приречную ложбину, которую заняли крестоносцы под привал. Оба берега пологие, речушка мелкая, её легко перейти на конях вброд, на противоположном берегу начинается густой сосновый лес, который простирается далеко вниз по реке. На этом песчаном откате всего один шатёр, значит, там располагается их магистр, или генерал Ордена, как кому нравится. Воины радостно побросали доспехи, кто-то ещё плещется в воде, кто-то купает коней, кто-то ест у костра, а некоторые уже спят без задних ног. Сторожа на лесной дороге, которых без труда миновали Александр с Ратмиром, проскользнув у них прямо под носом, несут свой дозор с тоской и злобой: у самих животы подводит и с ног валятся от усталости, а тут гляди в оба и в случае опасности подставляй себя лучникам под удар.