После маленького перерыва на кофе ТелеТётя хлопнула в ладоши и сжала их, потом опустилась на одно колено – она часто так делала, когда говорила со мной, – и сказала:
– Ну что, Джеральд, сегодня твой день. Что ты хотел бы на завтрак? – На нас наплыла первая камера.
Я сказал, что вафли, и мама сделала мне вафли. Я попросил добавку кленового сиропа, и мама налила мне еще сиропа. Мама спросила, что мне дать с собой в детский сад полного дня, и я попросил сэндвич с арахисовым маслом и зефирным кремом, картофельные чипсы и желе.
– У нас нет желе, – ответила мама, – только пудинг. Он тебя устроит?
– Да, спасибо. – Какое пи-икрасное поведение!
Я видел, что ТелеТётя за кадром была довольна. Она все время подмигивала мне, как раньше делала настоящая няня. Кажется, вторая камера сняла, как я улыбаюсь. Съемочная группа старалась за второй эпизод запечатлеть как можно больше моих улыбок.
Я доел вафли и попросил добавки, и мама дала добавки, хотя это было не в ее духе. Когда я доел, мне разрешили пойти к себе, не заправлять постель, если не захочу, и одеться во что захочу. Я все равно заправил кровать и надел свои любимые камуфляжные штаны, любимую футболку с длинным рукавом, а поверх нее – крутую футболку с коротким рукавом и изображением двух тираннозавров в боксерских перчатках. Мама ненавидела эти штаны и сморщилась, когда увидела, что я надел их, но я для того их и надел. Я продемонстрировал ей идеально вычищенные зубы и свежевымытые с мылом руки. Мама сделала вид, что впечатлена моими успехами, но была слишком погружена в домашнюю работу Таши, чтобы действительно обратить на меня внимание. ТелеТётя подошла к ней, жестом попросив оператора снимать ее:
– Джил, что это ты делаешь?
– Таша вчера забыла сделать задание, – ответила мама.
– Понятно, – продолжала няня, – а ты-то тут при чем?
Мама прищурилась. Няня села за стол, осторожно протянула руку и потянула лист с заданием на себя. Потом она положила его напротив места Таши.
– Что вы делаете? – спросила мама.
– Я хочу, чтобы Таша сама делала свою домашнюю а-аботу, – заметила ТелеТётя. – Это ведь ее задание, а не твое.
Мама разозлилась:
– Она просто забыла, что тут такого?
– Знаешь, что говорила моя мама, когда я забывала сделать уроки? – Мама не ответила. – Она говорила, что мне настучат. – Няня дважды стукнула по столу. – Что мне в школе хорошо настучат, понимаешь? Делать задание – работа ученика, согласна, Джил?
– Я редко так делаю. И вы не понимаете. У нас Америка, а не Британия, это что-то да значит, – ответила мама.
– Я все пи-икрасно понимаю, – произнесла ТелеТётя. – И это значит что-то, только если ты сама так хочешь. Потом поговои-им.
День в садике прошел хорошо. Дома меня ждали спагетти с фрикадельками. Я учуял их, едва открыл дверь, и мне показалось, что теперь все будет иначе. Я был так доволен ужином, что смотрел мультик, не обращая внимания, что Таша трахает подлокотник дивана. Я был так доволен, что не стал обижаться, когда Таша просто так толкнула меня в коридоре. Когда мама поставила в духовку чесночные хлебцы, я был безумно счастлив и держался поближе к маме и кухне, чтобы Таша не могла ничего со мной сделать. Потом пришел с работы папа. Мы вышли на улицу и поиграли в мяч, потому что он спросил меня, чем я хочу заняться, и я сказал ему. Камеры радостно снимали нас. Потом мы наконец сели ужинать, и я едва не расплакался от того, как все было прекрасно. Это был лучший день в моей жизни. Спагетти были идеальны, фрикадельки были прожарены именно так, как надо, чесночные хлебцы хрустели. Первая и вторая камеры снимали ужин со всех углов. Потом они засняли, как папа крадется на цыпочках к стойке, берет коробочку с чем-то под названием свежие канноли и предлагает мне попробовать их первому.
– Что такое канноли? – спросил я.
– Попробуй, – ответил папа. – Тебе понравится.
Свежие канноли оказались одной из самых вкусных вещей в моей жизни. Почти вкуснее мороженого.
В конце дня пришла ТелеТётя и заключила меня в костлявые медвежьи объятия.
– Прекрасный был день, правда, Джеральд? – Я кивнул, потому что хотел кивнуть. – А что тебе понравилось больше всего?
Я сделал вид, что думаю, но уже знал ответ:
– Играть в мяч с папой. И лакомство, которое он принес.
Няня с улыбкой взглянула на отца. Она накручивала волосы на палец, как будто пыталась флиртовать.
– Разве это не счастье? – спросила она.
Папа кивнул, хотя видел по маминому лицу, что ей не очень-то по душе мой ответ. И волосы ТелеТёти тоже.
Когда вечером я поднимался наверх, чтобы переодеться в пижаму и выбрать две сказки на ночь, навстречу мне вылетела Таша. Она толкнула меня, и я упал головой вниз. Я слетел с лестницы, пересчитав головой ступеньки, и заплакал. Я плакал не столько от боли, сколько от страха. Ко мне бросилась одна только ТелеТётя, остальные просто стояли в коридоре и смотрели. ТелеТётя осмотрела мою голову и объявила, что крови нет. Я сказал, что меня толкнула Таша.
– Я спускалась, а он собирался наложить прямо на лестнице! – пожаловалась Таша. Ей никто не поверил. Даже мама. По ней было видно. Таша начала визжать на высокой ноте, вцепилась в маму и стала умолять: – Пожалуйста, поверьте мне! Зачем мне врать? Пожалуйста, поверьте!
Мама переметнулась на ее сторону и пробормотала, что я просто невыносим. Все остальные знали правду: я даже не расстегивал штанов.
– Поднимайся наве-ех и надевай пижаму, Джеральд, – сказала ТелеТётя, снова осмотрев мою голову. – Кого ты попросишь почитать тебе на ночь?
– Лизи и папу, – ответил я.
– Очень хорошо. Тогда вы с Лизи идете чистить зубы и мыться, а папа через минуту поднимется.
Я кивнул. Но, пока Лизи была в ванной, я, надев пижаму, спустился на середину лестницы и стал подслушивать. Мама плакала
– Я никогда бы не столкнула Джеральда с лестницы! – кричала Таша. – Я его обожаю!
Няня говорила строгим голосом:
– Таша, я не верю, что Джеральд стал бы испражняться на лестнице. У него был прекрасный день, ему просто незачем было это делать. Объясни мне, зачем?
– Он умственно отсталый! – ответила Таша. – Это объясняет все на свете.
Тогда я услышал эти слова впервые.
========== 28. ==========
Не думаю, что дома у девушки из первого окошка может быть скучно. Для меня скука – это домик среднего класса, жалюзи на окнах, идеально выкошенный газон и белый забор. Ее дом совсем не такой.
Когда нам остается ехать четверть мили, я чувствую, что она начинает напрягаться. Она предложила мне высадить ее у почтового ящика и уехать, но я был против. Она настаивала, но я не поддался. Если уж провожаешь девушку домой, надо довести ее до двери и убедиться, что она вошла внутрь. Так надо. Я никогда раньше не провожал девушек, но даже я знаю, как, на…, надо.
А теперь мы проехали десять ярдов сквозь длинный проход в залежах мусора, и она морщится все сильнее. Мимо нас проплывают завалы побитых машин и тракторов, какая-то сельскохозяйственная техника и куча всякого хлама, который в темноте не разглядеть. Картонные коробки, пролежавшие тут столько, что слиплись в кучу, пластмассовые игрушки, наверняка принадлежавшие девушке из первого окошка: доска от качелей и поблекшая розовая игрушечная машинка.
Однако все лежит в каком-то подобии порядка. Это не похоже на участок из реалити-шоу про скряг, которые обсуждают в школе. Это… место работы. Это такой бизнес. Слева от меня стоит сарай, и перед ним лежат покрышки, образуя какую-то надпись. Машины стоят по каким-то своим правилам.
– Чем занимается твой папа? – спрашиваю я.
– Ты еще не понял? Он… он…
– Он продает металлолом? И запчасти? – пытаюсь я угадать.
– Да, как-то так. Короче, он чокнутый.
Мы подходим к дому: это перестроенная усадьба с красивыми клумбами и расчищенным от мусора крыльцом. Девушка выходит из машины, не успеваю я и слова сказать, и я кричу вслед:
– Эй!
Она останавливается и подходит к водительской двери.
– Если бы я собрался сбежать с цирком с кем-нибудь вдвоем, это была бы ты, – говорю я.
Она улыбается:
– Надо было все-таки сбежать, все какое-то разнообразие.
– Может, в другой раз.
– На хоккее работаешь? – спрашивает она.
– Ага.
– Тогда до встречи.
Она лениво приподнимает ладонь на прощание и идет к заднему входу сквозь кладбище мелких приборов. Цепная пила, газонокосилка… Она входит в заднюю дверь, я смотрю ей вслед и осознаю, что провел вечер с девушкой своей мечты. Как будто я выиграл в лотерею и теперь должен покорить …ный Эверест, чтобы забрать приз. Но у меня есть билет, целый билет! «Срун, серьезно, тебе ни за что не выиграть в этой лотерее».
Проехав по подъездной дороге, я достаю телефон. Новое сообщение от папы: «Я не хотел бы вызывать полицию. Мама беспокоится. Дай нам знать, что все в порядке». И от Джо-младшего: «Джеральд, ты не представляешь, как тебе повезло».
Я еду домой и размышляю. О том, как же мне повезло в жизни. Конечно, Джо-младший не знает, что я Срун, и для него моя жизнь состоит из любви и радуг. Он не знает, что в нашем подвале живут грызуны и что у меня нет никакого будущего, потому что я учусь в коррекционном классе, хотя мне там нечего делать.
Телефон вибрирует: «А еще у тебя милая девушка». Почему-то именно это – то что Джо-младший считает ее моей девушкой и то что она милая – примиряет меня с неизбежностью возвращения домой, к сношающимся грызунам. Неужели нужна была такая малость, чтобы я последние четыре года не мечтал всех убить? Неужели нужна была всего-навсего девушка? Не знаю. Для начала, девушка из первого окошка – не просто девушка. От нее хорошо пахнет. Она красивая, потому что не пытается быть красивой. У нее есть книжечка. Она достигает гармонии с аквариумными рыбками – совсем как я. Мы оба смотрим на мир сквозь толщу воды, и мы, наверно, застряли. Застряли между чувством защищенности и чувством несвободы. А еще я ей нравлюсь, как бы маловероятно это ни звучало. Роджер сказал бы, что я снова думаю о себе. Почему-то сегодня это не кажется мне чем-то ненормальным. Возможно, иногда стоит подумать и о себе.
========== 29. ==========
Папа сидит и ждет меня в гостиной, не гася света. Я вхожу домой без десяти два, потому что ехал от дома девушки из первого окошка длинной дорогой. Наверно, папа успел выпить лишнего.
– Я думал, ты не вернешься, – произносит он.
– Я и не собирался.
– Вот блин, я уже почти сдал твою комнату, – шутит папа. Точно напился. – Хочешь тоже? – Он поднимает стакан.
– Не, – отвечаю я, – с ног валюсь. Был длинный день.
– Хоккейный матч?
– Цирк, – напоминаю я.
– А, точно! Цирк. Надеюсь, хотя бы без животных. Как говорит твоя мама, бедные цирковые животные – самое печальное зрелище на свете.
«Но она же собственными руками превратила всю нашу семью в цирковых животных?» – хочется спросить мне, но я удерживаюсь.
– Никаких животных, – говорю я вслух.
Папа болтает лед по пустому стакану и вздыхает:
– Блин, Джер, вот что я тебе скажу?
– Не знаю, пап. Не знаю.
– Я не могу взять и выгнать Ташу, – продолжает он. – Но я тоже не хочу, чтобы она тут жила.
– Как это – не можешь выгнать? – Папа только вздыхает. – Я не могу жить с вами, пока тут есть она.
Папа смеется:
– Знаешь, я сегодня посмотрел тот дом, ну, с бассейном и верандами. Мы могли бы свить там прекрасное холостяцкое гнездышко.
Я могу только сверлить его взглядом. О чем он вдруг заговорил? Он хочет уехать от мамы? Вдвоем со мной? Это просто пьяный бред?
– Ты серьезно? – спрашиваю я.
– Насчет чего?
– Насчет всего. Или хоть чего-нибудь.
– Не знаю, сынок, – произносит папа. – Лизи уехала. Ты скоро тоже уедешь. Я еще не ушел только ради вас. То есть, не пойми меня превратно, я люблю Ташу, она моя старшая дочь и все дела, но она изгадила мне брак. Просто на хрен взяла и изгадила.
Он некоторое время сидит и пытается вспомнить, что хотел сказать, но он слишком много выпил.
– Я не могу жить здесь, пока здесь живет она. Больше ничего не знаю, – повторяю я.
– Ну, Джер, тогда мы с тобой в одной лодке на одном пороге и гребем одним сраным веслом. Потому что черта с два твоя мама позволит нам продать этот дом и она ни за что не выгонит Ташу.
– Можно снимать жилье, – предлагаю я.
Папа наставляет на меня крест из указательных пальцев:
– Господи Иисусе! Я торгую недвижимостью! Ты погибели моей хочешь?
– Ну тогда купи тот дом с бассейном. У тебя есть деньги? – Он мотает головой. – А если добавить то, что я зарабатываю в РЕС-центре?
– Ты еще ребенок, – говорит папа.
– Какая разница? Я же зарабатываю.
– Нельзя так, – невнятно выговаривает папа.
– Тогда, если ты не хочешь, чтобы я навсегда сбежал из дома, пора хорошенько поговорить с мамой. И, наверно, с Роджером… Он согласен, что с Ташей надо что-то делать.
– Что еще за Роджер?
– Специалист по борьбе с гневом, которому ты платишь каждые две недели, – напоминаю я.
Как по команде, в подвале поднимается шум. Папа смотрит на меня, и я поднимаю брови: «Ну-ну, попробуй выгреби своим сраным веслом». Я смотрю на папу и понимаю, что он сдался. Ему, вроде, почти пятьдесят. Может, в этом возрасте уже пора сдаваться. Папа меня разочаровывает. Как можно по доброй воле продолжать сидеть в тюрьме после того, как нашел ключ от камеры?
Ложась спать, я думаю о триггерной крысе по имени Таша. Потом я думаю о девушке из первого окошка: у нее большие глаза, и в них как будто таится послание для меня, но я не умею читать на языке ее глаз. Я жду не дождусь хоккейного матча, хотя завтра еще и день Скаута и давка будет дикая. Потом я вспоминаю, как несколько часов назад чуть было не сбежал с Джо-младшим и цирком. С …ным цирком. Сейчас я мог бы быть уже на полпути к Филадельфии. Избавился бы от машины. Болтал бы с девушкой из первого окошка посреди полного автобуса незнакомых людей. Готовился бы разгружать оборудование и ставить шатры перед спектаклем. Был бы готов к новой жизни, какой бы безумной она ни была. Но что вообще можно назвать безумным или нормальным, если возможно все, но ничего никогда не происходит?
========== 30. ==========
В понедельник утром я снова вхожу в кабинет Флетчера в боевой раскраске. Дейрдре как раз рассказывает всем, что теперь у ее кресла есть подушка с подогревом.
– Я не хотела никого злить! Это был милый подарок, – объясняет она. – Только у меня попа потеет.
Мальчик по имени Келли и Карен надрывают животики. Мистер Флетчер вместе с ними. Я сажусь и смотрю на Дейрдре. У нее очень нежная и мягкая кожа. Это понятно даже на вид. Ее голова всегда чуть-чуть наклонена влево, а волосы всегда торчат в разные стороны, сколько бы ее сиделка их ни расчесывала. Дейрдре умнее нас всех. Возможно, умнее Флетчера. К сожалению, ее тело плохо работает, поэтому она застряла среди нас. У меня в голове еще не затихли барабанные ритмы, которые я слушал по дороге в школу. Сегодня все это кажется глупостью. Какой из меня вождь? Будь я вождем, я был бы уже в Филадельфии с цирком. Будь я вождем, я поцеловал бы девушку из первого окошка. Я бы учился по обычной программе. Я бы сам выгнал Ташу. Утром она встала пораньше и крикнула мне вслед: «Хорошего дня, неудачник!» Мама стояла рядом и все слышала. Сколько боевой раскраски надо нанести, чтобы это замазать? Как громко надо бить в барабаны, чтобы заглушить этот шум?
После второго урока коррекционный класс расходится в разные стороны. Кто-то идет на другие уроки, кто-то пораньше обедает. Я собираю вещи и направляюсь в раздевалку спортзала. Там не происходит никакой дичи, и урок проходит нормально, потому что теперь Николз может поболтать с новичком и не обращает на меня внимания. Я слышал, новичок только что переехал из Нью-Мехико. Он очень хорошо играет в мини-футбол. Мы играем чем-то вроде теннисного мяча-переростка. Это весело: мяч очень быстро скользит по гладкому лакированному деревянному полу. Я играю защитником. Я всегда играю в защите, потому что быть нападающим – все равно что напрашиваться на драку. Если бы меня подпустили к мячу, я бы, наверно, забил гол, но по пути я мог бы случайно кого-нибудь ударить. Значит, меня посадили бы. И сняли бы реалити-шоу о подростках за решеткой. «Юные заключенные. Мальчиков закрыли». Так что я защитник. Сегодня мне повезло: почти ничего не надо делать, потому что силы команд не равны, моя все время забивает и до наших ворот почти ничего не долетает.