Тогда я поднялся наверх и сделал две вещи. Я насрал на розовую простынку Таши – в нижнюю часть, туда, куда она вляпалась бы ногами. Потом я заправил ее кровать и сел поверх кучи, чтобы получилась огромная, мерзкая липкая лепешка. В цирк мы с Лизи так и не попали.
========== 12. ==========
Давайте кое-что проясним: Лизи не звонит домой, потому что мама пыталась отговорить ее поступать. Не в открытую конечно, но по своей всегдашней привычке игнорировать среднего ребенка. Она никогда не напоминала Лизи почитать про университеты, не покупала ей учебников для подготовки к SAT. Однажды школьный специалист по профориентации позвонил к нам домой и спросил, почему у Лизи до сих пор нет никаких планов на поступление. Наверно, было что-то в мамином голосе, что выдавало, насколько ей срать, – потому что после разговора он начал добывать для Лизи информацию и помогать ей подавать документы. Когда начали приходить предложения из университетов, мама сказала две вещи: «В университете очень сложно влиться в коллектив» и «Вспомни, что было с твоей сестрой». Лизи не звонит домой, хотя прекрасно знает, что мне нужно поговорить с ней. Возможно, она курит слишком много травки, чтобы вспоминать обо мне. Вопреки маме она сумела поступить. Я хотел бы пойти по ее стопам – не просто убраться отсюда подальше, но и, может быть, тоже куда-нибудь поступить… хотя это будет непросто, ведь я в коррекционном классе и все время кого-нибудь бью. Мама с папой могли бы помочь мне, но вместо этого мама всегда разговаривала с представителями школы с таким же видом, как с ТелеТётей: «Что я могу с ним сделать?» В итоге, благодаря наименее любящему и заботливому человеку в моей жизни я наконец-то обрел кого-то любящего и заботливого. Моя настоящая мама – коррекционный класс.
Когда я возвращаюсь с физкультуры, Дейрдре заявляет, что потным я смотрюсь еще сексуальнее.
– Боже, Дейрдре, – отвечаю я. – Я так со стыда умру.
Она разворачивает инвалидную коляску и улыбается кривой улыбкой:
– Только потому, что ты хочешь меня, а я не твоя.
Я улыбаюсь. Потом замечаю, что ее правая нога свесилась мимо подставки, и наклоняюсь ее поправить.
– Пока ты не встал… – начинает Дейрдре, пока я встаю. Я немедленно краснею.
– Дейрдре, ты его смутила! – говорит Карен.
– Чувак, теперь тебе придется носить мешковатую одежду, – замечает парень по имени Келли. – Девочки чокнулись!
– Так, ладно, – произносит Флетчер, – может, на минуту отвлечемся от мускулатуры Джеральда и вернемся к линейным уравнениям?
– Ненавижу линейные уравнения! – возмущается парень по имени Келли.
– Ага, – соглашается мистер Флетчер. – Я тоже их ненавижу. Но вам придется их освоить, чтобы окончить школу, а вы же хотите ее окончить?
Я оглядываюсь. Дженни смотрит в окно. Дейрдре и Карен все еще с хихиканьем обсуждают мои руки. Келли так далек от линейных уравнений, что ему пришлось бы неделю ехать к ним на верблюде. Все остальные тоже отвлекаются. Кто на что. У Тейлор синдром дефицита внимания или что-то в этом роде, и чтобы сосредоточиться, ей приходится раскачиваться на стуле. Это выводит Ларри: он терпеть не может, когда она качается на стуле. Им всем чихать на линейные уравнения.
– Мне плевать, закончу я школу или нет, – произносит кто-то.
– Мне тоже, – соглашается Карен. – Многие великие люди никаких чертовых школ не заканчивали.
– А я бы хотела, – замечает Дейрдре. – Хотя бы для того, чтобы к сцене приделали чертов пандус и вся школа пять минут смотрела, как я поднимаюсь и спускаюсь обратно. Пусть хоть разок увидят, что мы с ними в одной сраной школе. – Во время этой тирады она выделяет много слюны. С ней так бывает при длинных монологах. Она берет одной рукой ладонь второй, вытирает тыльной стороной губы и хихикает.
– Следи за языком! – просит Флетчер.
Я представляю себе, как наношу боевую раскраску и поднимаюсь на сцену за дипломом. Я видел, как Лизи получала свой. К ней пришли только мы с папой, потому что за полчаса до выхода Таша «сломала запястье». Оно даже не распухло. Но мама все равно повезла ее в больницу на рентген. Если задуматься, я даже не понимаю, хочу я дожить до выпускного или нет. Вряд ли. Не то чтобы это важно. Ни для меня, ни для кого другого. Думаю, всех волнует только, посадят меня или нет. А я хочу только убраться отсюда подальше. В любом случае вряд ли я смогу учиться в университете.
– Может, отложим линейные уравнения на завтра? – предлагает Карен.
– Ага, – соглашается Тейлор, не переставая качаться. – Так будет лучше.
Комната взрывается всеобщим тихим шепотом. Я молча наблюдаю за Флетчером. Он слушает болтовню около минуты. Потом подносит ко рту два пальца и свистит. Его свист бьет по ушам.
– Давайте договоримся. К концу недели мы все научимся решать линейные уравнения. Они вам вполне под силу. – Он указывает на Ларри: – Ларри их уже освоил. Он решает линейные уравнения целый год. – Ларри кивает. Флетчер смотрит на меня – он знает, что я научился решать их в средней школе, – но ничего не говорит. Вместо этого он добавляет: – Если Ларри справился, вы тоже справитесь. И я, черт возьми, заставлю вас не просто понять их. Я заставлю вас их запомнить. А теперь вставайте. – Мы сидим. – Я сказал, вставайте. – Он поворачивается к Дейрдре: – Можешь отъехать вон туда? – показывает он на другой конец комнаты. Она отъезжает, а мы наконец встаем.
– Давайте немного встряхнемся, – командует Флетчер. – Вы сможете сесть только после того, как верно ответите на вопрос.
– Хрень какая-то! – заявляет Карен.
– Следи за языком. Я никакая это не хрень. Спорим, через десять минут все сядете. Смотрите сами.
Сначала он обращается ко мне:
– Джеральд, если пять плюс шесть равняется иксу, чему равен икс?
– Одиннадцати, – отвечаю я.
– Можешь садиться. – Он смотрит на Карен: – Если икс плюс три равняется двенадцати, чему равен икс?
– Девяти, – отвечает Карен.
– Можешь садиться, – повторяет он и переходит к Тейлор: – Пусть эм равняется десяти. Чему будет равен икс, если четырежды эм равняется иксу?
– Тогда икс равен сорока.
– Можешь садиться.
Я смотрю на Флетчера и понимаю, что он любит свою работу. Любит свою жизнь. Он счастлив сидеть в коррекционном классе и учить проблемных детей. Кажется, я не знаю больше ни одного взрослого, которому так нравилось бы жить. Большинство просто притворяется.
– Можешь садиться, – говорит он каждому, кто отвечает. Наконец садится последний. – Ну что, не так уж и сложно, правда? Завтра мы придем сюда снова и продолжим. А теперь готовимся уйти по домам.
Коррекционный класс долго собирается домой. Тейлор нужно взять куртку, сумку с учебниками и все остальное, и ей надо пять раз напомнить вытащить все из стола. Дейрдре надо помочь надеть куртку, а ее нога опять сползла с подставки, и Флетчер ставит ее на место и с оттяжкой встряхивает.
Вы когда-нибудь смотрели «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном? Коррекционный класс очень мне его напоминает. Да, мы не сумасшедшие в психушке, где над нами издевается какая-нибудь неадекватная сиделка, но мы стали семьей, как они. Я постоянно езжу мимо психиатрической клиники и знаю, что люди заглядывают туда и видят пациентов психушки. А не людей. На коррекционный класс смотрят точно так же. Но все мы люди. Настоящие люди. Я чувствую себя героем Джека Николсона – некогда требовательным, неуправляемым, жестоким и пугающим вождем, которому сожгли мозг золотым правилом борьбы с гневом: «Ничего не требуй».
========== 13. ==========
Когда я вхожу в тренажерку, ко мне подходит Джеко:
– Эй, чува-ак, я помню, что здесь ты не дерешься, но может выйдем? Только ты и я?
– Братан, ты же не с Ямайки, хватит уже, – отвечаю я.
– В смысле – не с Ямайки?
– В смысле, ты с трех лет жил в товариществе Блэк-Хилл. Это же через два товарищества от меня. А еще ты учишься в частной школе за тридцатник в год.
Он толкает меня:
– Ты так и не ответил, щукин сын, – произносит он с убедительным ямайским акцентом.
– Буду ли я драться? – переспрашиваю я. – Не-а. Даже если ты оторвешь мне голову и нассышь в горло.
Мой психолог Роджер с радостью забрал бы Джеко в качестве эталонного образца. У него есть все классические признаки гнева: стиснутые зубы, мелкая дрожь… Я обхожу его, иду к пневмогруше и кидаю все свои вещи в угол. Потом я снимаю футболку и начинаю упражнение. Джеко что-то говорит, но я не слышу. Я останавливаю грушу левой рукой и спрашиваю:
– Кстати, зачем ты называешь себя Джеко?
Он несколько секунд смотрит на меня, не отвечая, и наконец уходит: кулаки сжаты, мышцы напряжены. Я снова берусь за грушу и представляю на ней лица. Лицо Таши, ТелеТёти, мамы. Таша. ТелеТётя. Таша. Николз. Таша. Оператор первого эпизода, говорящий: «Посмотрите на его краник!» Таша. Мама. ТелеТётя. Папа. ТелеТётя. Таша. Мама.
По мне струится пот. С лица и рук стекает боевая раскраска. Перья вождя падают на спину, потом на пол. Теперь я просто Джеральд. У меня горят руки и шея. Пневмогруша гипнотизирует меня, я очарован тем, как она всегда угадывает, когда я по ней ударю. Как она меня изучила. Она каждый день спасает меня от тюрьмы. К черту тюрьму.
Кто-то резко ударяет меня справа по ребрам. У меня безусловный рефлекс – выбросить назад правую руку и не смотреть, куда она попадет. Я останавливаюсь посреди удара и вижу Джеко. Он несет какую-то чушь, которую я не успеваю разобрать. Я начинаю пятиться – пусть он потанцует со мной. За ним стоят два его приятеля. Они гоняют меня по всему залу, лавируя между тренажерами. Джеко медленно размахивается, и я уворачиваюсь. Он ударяет быстрее – я уклоняюсь снова. Я спиной чувствую взгляды всего зала. Я слышу только барабанный бой у себя в голове. Я прыгаю с ноги на ногу. Я танцую с Джеко и чувствую, как сливаюсь со вселенной. Как будто я вождь племени и накурился пейотля.
Джеко наносит новые удары. Я уворачиваюсь. Я мог бы поймать его за кулак и бросить на пол. Я мог бы выбить из него дух. Если бы захотел, я мог бы убить его голыми руками и обглодать ему лицо. Вместо этого я заставляю его танцевать. Танцевать. Танцевать. Он начинает уставать. Он замедляется. Он потеет. Я вижу, как на его брутальных ямайских мускулах трясется американский жирок.
– Все! Хватит! – вмешивается тренер. – Ты – обратно к груше, – командует он мне. – А ты иди со мной, – говорит он Джеко, фальшивому ямайцу из среднего класса.
Я подхожу обратно к груше, но не продолжаю упражнение, а собираю вещи, надеваю футболку и иду к своей машине.
========== 14. ==========
Я не появляюсь в секции бокса до конца недели. Я не хочу отправляться в тюрьму из-за этого идиота Джеко. Они наверняка и об этом снимают реалити-шоу. «Подростки в тюрьме». «Прыщи и прутья». Мне наверняка хорошо заплатят за участие. Вся моя жизнь – последствия одного дерьмового шоу. Лучшее что они могут придумать – снять еще одно шоу о том, как я качусь по наклонной.
В среду мне очень хочется пойти потренироваться, потому что мне не хватает физической нагрузки, но вместо этого я покупаю себе пневмогрушу, и когда папа приходит с работы, мы вешаем ее в гараже рядом с ржавым турником. Папа встает к груше, но не может поймать ритм. Я показываю ему, как это делается. Он улыбается. Потом хмурится. Потом из подвала доносится ритмичный стук и мы поспешно выходим из гаража. Папа смешивает себе коктейль и удаляется в берлогу. Мама швыряет в кухонный комбайн первые попавшиеся фрукты и овощи и делает вид, что готовит какое-то экспериментальное фруктово-овощное пюре, хотя все мы знаем, что она просто пытается заглушить шум снизу. Я впервые задумываюсь, ради нас она все время заглушает звуки или для себя. Потом я задумываюсь – и тут же жалею об этом, – занимаются ли этим они с папой. «Ты знаешь свою маму».
Я отправляюсь в свой счастливый уголок и перед сном проживаю час Джердня. Джердень заканчивается уютным вечером. Мы с папой играем в пинг-понг в подвале. В Джердне в подвале все еще папин тренажерный зал, так что я занимаюсь со штангой, а папа бегает по беговой дорожке, потом я занимаюсь с новой пневмогрушей, потом мы снова играем в пинг-понг и папа побеждает. Потом мы поднимаемся наверх и папа не предлагает мне выпить и не пьет сам. Мы едим апельсины за кухонным столом, а мама рассказывает нам забавные случаи с работы. Да, в Джердне мама работает. Она не только переворачивает страницы журналов, притворяется, что готовит фруктовое пюре, и практикует спортивную ходьбу, и на столе нет никаких самодельных украшений. Потом звонит телефон – это Лизи и она просит позвать меня, потому что в Джердне Лизи звонит домой и разговаривает со мной. Мы целый час обсуждаем, как дела в университете и как живется в Глазго. Потом мы с родителями играем в «скрэббл», и я выигрываю. Мама с папой дают мне пять. Я набрал 233 очка.
Мне снится сон, от которого в пятницу я просыпаюсь в четыре утра. Я не могу заснуть обратно, потому что не понимаю, что значил сон, но знаю, что что-то важное. Сон такой. У меня что-то застряло в носу. В левой ноздре. Я подхожу к зеркалу, задираю нос и вижу в нем что-то огромное, похожее на огромную козявку. Я сую палец в ноздрю и выуживаю конфету «Hershey’s Kiss» в новенькой обертке. Из нее даже торчит бумажная наклейка с надписью «Kiss». Во сне я подумал: «Почему же она не растаяла?» Потом подумал: «Она в обертке, почему бы не съесть?» Я разворачиваю конфету и ем. Думаю, сон показывает, насколько я неадекватен. Сон показывает, что можно есть козявки из носа и видеть в них дорогие конфеты.
Последний час в коррекционном классе проходит прекрасно. Мы снова играем с линейными уравнениями – теперь с двумя переменными. Дейрдре снова притворяется, что флиртует со мной. Флетчер лучится радостью и поддержкой, как будто не знает, кто я такой. Как будто думает, что не зря тратит на меня время. Разве он не видит, что перед моим носом навеки повис микрофон? А отражатели? А прожекторы? Разве он не видит, как ходит со мной по школе оператор? Разве не сверкает у меня на груди полная черных пятен таблица моего поведения?
После школы мне сразу нужно идти на работу. Бет просит меня поработать в пятом окошке, а я говорю, что не могу:
– Мне нужно работать в седьмом, помните?
Она вздыхает:
– Но оттуда же ближе к кулеру и прочему!
Я развожу руками:
– Мне правда нужно седьмое окошко.
Она кивает и просит женщину из седьмого окошка перейти на пятое. Она меняет местами кассы, хотя мы еще не открывались и в них обеих лежит по сто пятьдесят долларов. Потом она снова вздыхает.
– Все в порядке? – спрашиваю я.
– Да, тяжелый день.
Никогда не видел ее такой подавленной. Бет шикарна. Она всегда шикарна. Я бы влюбился, если бы ей не было под пятьдесят. Она полная моя противоположность – она живет с собственном солнечном штате. Сокращение «СШ». СШ и ЗЛ расположены на противоположных побережьях. На ее побережье сплошные пляжи и волны под семьдесят пять градусов, а у меня скалы и ледяная вода.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спрашиваю я. Она качает головой и устало улыбается:
– Ты можешь проследить, чтобы всем хватало льда.
Я слежу, чтобы всем хватило льда, заворачиваю хот-доги и делаю все, чтобы Бет перестала вздыхать. Она не должна быть такой.
– Эй, Срун! – кричит из прохода Николз. – Сегодня ты будешь хорошим мальчиком или мне придется спустить на тебя Тодда?
Тодд, похоже, жалеет, что пришел с ним. Николз ведет себя по-идиотски, а еще Тодд прекрасно знает, что я вырублю его с закрытыми глазами. Я продолжаю заворачивать хот-доги и слышу только шум в ушах и биение собственного сердца.
А потом появляется она. Она стоит рядом и говорит:
– Джеральд, давай я тебе помогу?
Я ошеломлен и не знаю, что делать и говорить, так что я просто киваю и мы молча вместе заворачиваем хот-доги. Она берет большие хот-доги и заворачивает в серебряную обертку, а я заворачиваю обычные в синюю. Остальные пять кассиров занимаются чем-то еще. Мне плевать. От нее пахнет ягодами.