Мора пошевелил кафтан на рогатине - еще мокрый. И рыбой от него воняло, и рекой.
- А сейчас на что тебе тофана? - спросил князь, дрожа в своем лисьем меху, - ты же не знаешь, сколько ее сыпать и как?
- Знаю, - плохо скрывая гордость, ответствовал Мора, - потому и просил, чтобы в дороге иметь и такое оружие. Мне далеко, конечно, и до Мон Вуазен, и до обоих Левольдов, и до самой синьоры Тофана, но сколько сыпать-то и я знаю. Ну и как пароль для вашего друга, чтобы он мне поверил - рожа-то моя доверия не вызывает.
- В какой ряд ты его поставил! - в голосе князя зазвучала ирония, - Ты хорошо о нем думаешь, Рейнгольд не великий отравитель. Тряпки, танцы, фрейлины и карты - вот сфера его интересов. Он подражал версальскому шевалье де Лоррену, вот и носил на себе эти перстни с ядом. Так кошка шипит, притворяясь змеей.
- Но при этом остается кошкой, - возразил Мора, - маленьким, но все же хищным зверем.
- Маленьким, друг мой Мора, - князь впервые назвал его по имени, - тут главное слово - маленьким. И слабым. Хоть кошка и падает всегда на свои четыре лапы - бывает, она падает в ад - и в аду такой ее талант бесполезен.
И столько грусти было в этих словах, что Мора понял - князь лукавит, и дело тут не в долге дворянской чести. "Ты и правда все бы отдал, чтобы его вернуть," - подумал Мора, глядя в черные, лихорадочно блестящие глаза.
- Поверьте, я в силах защитить человека, знающего такие тайны. И вы знаете - я умею платить по счетам - не только за плохое, но и за хорошее, - заверил Мора, - И вы увидитесь с ним, ваша светлость - и делайте с этим, что хотите.
- Ты знаешь, что светлость уже не светлость, - напомнил старик, - впрочем, и граф не граф, и ты не Мора и, наверное, даже не цыган. Дай мне твою руку.
Мора протянул ему руку и почувствовал, как в ладонь легли еще две бусины из четок. Посмотрел, какие - рубин и бриллиант.
- Не тащи их в рот, порежешься, - предупредил князь. Но Мора все равно сделал по-своему.
- Премного благодарен вашей светлости, но это было лишнее.
- Одна вместо розовой, другая на расходы. Мама не учила тебя, что нельзя говорить с набитым ртом? Ты сейчас как обезьяна с орехами. Проверь, не высох ли кафтан - поручик скоро хватится нас, а я тут с тобой...
Лодка уплыла, Мора уселся у костра и задумался. Где оно, поместье Вартенберг? Мора и не слышал о таком. Но у пастора хранились карты - а на картах может найтись и поместье. Мора поднялся, дошел до плотины - здесь, среди замшелых камней, и был его тайник. Мора вытащил камень, запустил руку в образовавшуюся нору и достал железную коробочку. В коробочке мрачно сверкал изумруд и масляно поблескивали золотые червонцы. Мора выплюнул в руку бусины и вложил их в коробочку, коробочку спрятал в нору и обратно заложил камнем. Затем вернулся к догорающему костру, расстелил возле него свой видавший виды армячишко и заснул, поджав к животу ноги. Рыба плескалась в ведре, костер дымил, затухая, и Море снились сны - Матрена в очках и с напудренными волосами, госпожа Шкварня с дрыном и загадочное баронское поместье Вартенберг, во сне похожее на подмосковную Коломну.
Мора проснулся - день уже клонился к закату. "Здоров же я спать" - похвалил он себя. Костер давно остыл, Мора подхватил удочки, ведерко с рыбой и поднялся на плотину, чтобы идти домой. На плотине встречали его поручик Булгаков, довольный, как сытый кот, и два солдата.
- Что случилось, ваше благородие? Хозяин зовет меня? - развязно спросил поручика Мора.
- Твой хозяин зовет разве что пастора для причастия, - упоенно отвечал поручик, - Старый черт свалился с горячкой, и врач говорит, что не дожить ему и до утра. Считай, что наш с тобою князь уже покойник.
- И вы, капитан-поручик, решили отлупить слугу его светлости, раз уж теперь некому вступиться? - догадался Мора.
- Что ты, это так дешево! - серебристо рассмеялся поручик, - Я скажу, что ты напал на меня, и вот два свидетеля, - он кивнул на солдат, - и ты вернешься в острог. Теперь уже навсегда, и некому будет выкупить твою свободу. А в остроге ты свое получишь, не беспокойся.
Мора бережно поставил ведерко с рыбой на землю:
- Как же я напал на вас, господин капитан-поручик?
Поручик раскрыл было рот, чтобы рассказать, как - и внезапно стремительная сила подхватила его и увлекла. Солдаты ничему не успели помешать - где им было тягаться с питомцем Кенигсбергского чрева? Мора за шкирку подтащил поручика к тому краю плотины, где низвергалась вода, и с ускорением метнул в бурные воды - только подошвы мелькнули. Затем повернулся к застывшим в ужасе солдатам:
- Вяжите, православные! Утопил я начальничка вашего!
- Врешь, живой он! - один из солдат осторожно глянул вниз и расцвел - поручик, мокрый и грязный, но вполне живой, лез из воды.
- Значит, не буду я повешен, - вздохнул сокрушенно Мора. Он собрался было удрать, но понял, что бежать ему некуда, как тому графу - все рухнуло. Да и не хотелось бежать ему, а хотелось - лечь и сдохнуть.
"Bien recueilli, débouté de chacun" - вот что вертелось в памяти у Моры, когда, избитого батогами, вносили его в барак и Шило бросился к нему с криком:
- Кормилец!
- Еще скажи - отец родной, - тихо отозвался Мора.
Еще месяц Мора лежал, обложенный бодягой и какими-то еще припарками, а Фома с Шилом с почтением за ним ухаживали - лично, не допуская до такого дела шнырей. В первый же день Мора поднялся и сам дошел до параши - но обратно его тащили все-таки товарищи.
Капрал Медянкин перед раздачей батогов сказал даже с каким-то сочувствием:
- Говорил я тебе, Мора Михай, не лезь к его светлости - а не то обратно вернешься. Но ты же умный, ты же не послушал...
Мора лежал целыми днями - то на животе, то на боку - и размышлял, зря он дал себя поймать или не зря. По всему выходило - зря и он, Мора, дурак. Еще думал о том, наврал ли ему поручик о том, что старый князь помер. По всему выходило, что и верно, помер. Князь был древний дед, лет ему было, наверное, все шестьдесят, и неудивительно, что в таком возрасте человек вдруг взял и помер. Море было обидно - ведь все его честолюбивые замыслы умерли тоже. Но оставался тайник в плотине, а в Москве - Матрена, и срок у Моры - всего-то два года. Что делать потом? Расписки подделывать да недорослей в карты надувать, и никакой тебе тофаны, никакой Вены, никакого баронства Вартенберг. Баронство делят уже с высунутыми от усердия языками молодые князья...
Когда Мора смог впервые выйти погулять, лежал снег. Мора шел по загаженному двору острога, и Шило бережно поддерживал его под локоток:
- Не споткнись, кормилец.
Этот "кормилец" раздражал Мору бесконечно, хоть и не был со стороны товарищей издевательством. Скорее, данью благодарности - столько месяцев Мора жертвовал часть своего жалованья друзьям-арестантам. И старый князь был бы приятно удивлен на своем пушистом облаке для важных господ - у каторжников тоже существовал свой долг чести. Впрочем, бывший заключенный Кенигсбергской тюрьмы, кажется, все-таки это знал.
- Мора Михай! - окликнул цыгана караульный.
- Здесь, начальник, - отозвался Мора.
- В караульню, к капралу! Человек к тебе!
Мора поплелся за солдатом, гадая, что там за человек. Мысли в голову лезли самые разнообразные.
В караульне Мору поджидали бессменный капрал Медянкин - как всегда, навеселе - и псарь Готлиб.
- Здравствуй, Мора, - по-немецки поздоровался Готлиб.
- Он по-русски не говорит, только по-своему, - пояснил капралу Мора, и ответил Готлибу, - привет, если не шутишь.
- Я понимаю его, разговаривай, - добродушно отмахнулся капрал, - думаешь, он со мной по-другому говорил? Воркуйте, голуби, мне тренировка нужна - я немецкий изучаю.
- Поручик врал, что ты повешен, - сказал Готлиб, с интересом вглядываясь в Мору, - ну и рожа у тебя, оказывается!
- Так натюрель! Видишь, не повешен, даже уши сохранил, отделался батогами.
- Скажи за это спасибо полицмейстеру. Хозяин дружен с ним и просил за тебя.
- Князь не помер? - обрадовался Мора.
- Собрался было помирать - наш доктор каждый день говорил, что он не доживет до утра. Пастор, болтун толстый, не выходил из хозяйских покоев. И кровь пускали, и пиявок прикладывали - горячка, все без толку. Из столицы приезжал личный лекарь ее величества...
- Господин Лесток?
- Лесток давно сослан, нет, другой приезжал. Он-то и выходил больного - но месяц с ним возился, не меньше. Личный врач ее величества - в городе знатная была ажитация...
- Старая любовь не ржавеет, - усмехнулся Мора.
- Поаккуратнее, - нараспев напомнил капрал, - оскорбление величества! Или еще батогов захотел?
- Тогда дружба, ваше благородие, старая дружба.
- То-то же!
- И что князь сейчас? - спросил у Готлиба Мора, - Здоров и охотится?
- Куда ему охотиться, - ответствовал Готлиб, - Лежит в постели с тряпкой на лбу, пишет мемуары - "Семьдесят интересных лет". Велел рассказать ему, как я тебя навестил.
Мора приободрился, но виду не подал. Спросил:
- А как поручик? Все зверствует?
- Более не может. Продулся в карты полицмейстеру и теперь как воск в его руках. А полицмейстер - лучший друг нашего хозяина и тоже должен ему выше крыши. Так что солдаты стоят у нас теперь только на крыльце, да и то не всегда. Наивный поручик, он никогда не садился за карточный стол с хозяином, все сетовал, что тот играет грязно. А с полицмейстером сел и играл - как будто в нашем доме живет единственный в городе шулер!
- Поаккуратнее! - опять пропел капрал, - Оскорбление представителя власти!
- А знатно вы по-немецки понимаете, ваше благородие, - подольстился Мора.
- А то! - расцвел Медянкин.
- Я сохранил твои вещи. И банки с пудрой, и нос. Что-то подсказывает мне - ты скоро вернешься, - сказал Готлиб.
- Не сглазить бы. Спасибо, что нос не выкинул.
- Я принес тебе дачку, - чуть смущенно признался Готлиб и выложил на стол объемистый сверток. Капрал не на шутку оживился, раскрыл сверток:
- Нужно проверить, нет ли чего запретного.
Содержимое свертка радовало глаз: шмат сала, вареные яйца, добрая краюха хлеба и венец творения - жареная курица. Медянкин немедленно завладел курицей:
- В ней может быть напильник. Или может не быть напильника - все равно такое тебе не положено, - капрал оторвал куриную ногу и впился в нее зубами.
- На здоровьице, ваше благородие, - вежливо отвечал Мора, - спасибо, Готлиб. И его светлости передай спасибо - за мои целые уши.
"Сало караульные отнимут, - подумал Мора, - но это ерунда. Князь не помер. Значит, и я еще побарахтаюсь".
Он стоял на пороге караульни со своим свертком, из которого стражник, действительно, тут же утянул сало, и смотрел на бараки, на ели под снегом, на огни далеких домов на берегу застывшей подо льдом реки - и туман застилал его глаза, и лампадки нищих домишек казались Море иллюминацией волшебного поместья Вартенберг.