- Какого ответа ты ждешь? - в голосе Левольда отозвались и обида, и насмешка, и отчаяние, - "С тобой я готов и в тюрьму и на смерть идти"? Прости, Эрик, это не в моей манере. Меня могут не так понять, если я попрошусь к тебе в равелин.
Левольд запрокинул голову, поймал руку герцога, лежавшую на спинке кресла, и прижал к губам:
- Я люблю тебя, Эрик. Но себя я люблю больше. Уж извини меня за это. Поставь охрану у дверей спальни. Я не хочу оказаться Кассандрой, - Левольд помолчал, провел рукой герцога по своей фарфоровой щеке - и отпустил, - Завтра утром я приеду к тебе. В семь утра, по первому снегу.
- Ты же спишь до обеда, - усмехнулся герцог.
- Ради тебя проснусь. Лишь затем, чтобы убедиться, что я все-таки не Кассандра.
- Ты можешь просто переночевать здесь.
- Спасибо, нет, - Левольд смешно сморщился, - Из-за всех этих траурных дел - прости, Эрик - я две ночи спал на составленных вместе стульях, и все оттого, что кое-кто сломал козетку в моей жалкой каморке гофмаршала. Хочется уже лечь на что-то ровное, и чтобы оно не рассыпалось под тобой посреди ночи, - Левольд зевнул, прикрыл рот рукой - блеснули перстни и полированные ногти:
- Я, пожалуй, тоже поеду. Ваша светлость проводит гостя?
- Могу даже завернуть тебя в шубу.
Но в шубу гостя заворачивал лакей. Герцог смотрел с досадой на торжественное облачение хрупкого Левольда в пушистый соболиный мех - лакей лебезил, Левольд жеманничал. На сердце скреблись кошки - да что там, целая рысь.
- Прощай, Рейнгольд, - попрощался герцог, и угол рта его нервно дернулся. Левольд легко провел кончиками пальцев по его лицу, успокаивая, стирая тик:
- Прощай, Эрик. Не забудь поставить охрану. А лучше всего - все-таки арестуй фельдмаршала, - и сбежал вниз по лестнице, стуча каблуками и оставляя за собой шлейф французской золотой пудры.
Герцог вернулся в свои покои, подошел к окну - из окна библиотеки отлично был виден подъезд. Левольд спускался к карете - в пушистой шубке, изящный и забавный, как игрушка. Оглянулся на окна, кивнул темной фигуре в окне и впорхнул в свою карету - словно сказочная фея. Золотой экипаж легко покатился прочь - по аллее зимнего сада, до самых крон засыпанного пышным снегом. Созвездия поздней осени тревожно горели в небе, как драгоценные камни на черной бархатной подкладке.
- Хозяйка, к вам Алоис Шкленарж! - торжественно продекламировал мальчишка-казачок, явно упиваясь иностранными словами. "Кого только черт не носит", - Матрена отложила в сторону книгу о похождениях кавалера де Молэ и велела:
- Веди его, посмотрим, что за гусь.
Мальчик вернулся с кавалером, ничуть не худшим, чем книжный де Молэ. Под мышкой держал кавалер великолепную шляпу, и волнистые волосы, черные, как вороново крыло, обрамляли матовое узкое лицо с крупным, но изящным носом. Лицо было совсем чужое, словно фарфоровая маска, надетая поверх своего собственного лица, а глаза - карие, насмешливые - были те самые.
- Рад видеть вас, госпожа банкирша Гольц, - кавалер поклонился, и пряди упали ему на лоб - одна из них была белая.
- Долго же ты ехал ко мне, Виконт, - отвечала Матрена, - уж и яблоки попадали, и Саггитариус и Лира твои дважды выходили и скрылись, и медведь в лесу издох...
- Так в остроге я сидел, муттер, - Мора взял ее руки в свои и поцеловал по очереди, - Со всей дури офицера в речку выкинул.
- Был дурак - дурак и остался, - рассмеялась Матрена.
- Кабы не заступничество одной высокой особы, которую зовешь ты курвой немецкой - сидел бы я в остроге до сих пор.
- Мальчик мой, золото мое - ты ушел, чтобы стать равным мне? - в голосе Матрены смешались горечь и издевка, - А ведь ты всего лишь поменял хозяина.
Ни тени не пробежало по гладкой маске, Мора лишь чуть склонил голову набок, как птица - это был новый жест, явно скопированный им у кого-то. Они давно не виделись, и у Моры появились уже новые, следующие учителя.
- Может, оно и не так уж плохо, госпожа Гольц. Говорят, каков хозяин, таков и слуга - а герцог все же чуть-чуть получше, чем вдова-банкирша? - Мора опять собрался поцеловать ее руку, но Матрена не дала, - Не плачь по мне, муттер - стану и я свободен. Приеду к тебе на шестерке белых коней и в белой шляпе - только дай мне время, и полугода нет, как я из острога.
- Я уже бабкой буду, пока ты соберешься, - криво усмехнулась Матрена.
- Ну, Юшка не даст тебе заскучать, - ядовито напомнил Мора.
"Юшка в сравнении с тобой как матрешка рядом с мозельским фарфором" - подумала Матрена и спросила:
- Теперь-то сможешь раскрыть свою интригу?
- Да там той интриги, - отмахнулся Мора, небрежно всплеснув кружевным рукавом, - Молчал, оттого что сглазить боялся. Папаша мой отыскался, цесарский аптекарь Павел Шкленарж. На днях абшид подтвердим и направимся на родину, в потомственный домишко Шкленаржей.
- А как же граф Гастон Делакруа? - припомнила Матрена, - Ты мне в Кениге и дом его показывал, и выезд.
- Все мы хотим казаться лучше, - вздохнул Мора, - выдумываем себе в предки графов, когда никакого папаши нет. А когда нашелся - рады и аптекарю. Я и не чаял, что мы с ним увидимся...
- Здоров ты врать, Виконт, - не поверила Матрена, - Левку-то моего привез, не потерял?
- Жив и невредим твой гончий Лев, вернулся в добром здравии. Только просить он тебя хотел - отпусти сего хищника с нами. Очень ему охота на вотчину Шкленаржей поглядеть.
- И далеко ли домик Шкленаржей?
- Силезское поместье Вартенберг.
- Да уж, поближе Соликамска, - саркастически заметила Матрена, - А что ж Левка сам за себя не попросит?
- Стыдно ему. Вон сидит на козлах, идти боится, - Мора подвел Матрену к окну и указал на стоящую у подъезда карету. Гончий Лев и в самом деле сидел на облучке, но не боялся и не стеснялся, а заливисто хохотал, содрогаясь, как гора во время землетрясения. Дверь кареты была открыта, и возле кареты стоял, играя тростью, виновник громового смеха. Даже отсюда, из окна, было видно, какой это изящный господин и как похожи они с сегодняшним, новым Морой - одно лицо, разве что господин тот Моры лет на двадцать старше. Он рассказывал Льву что-то, указывая тростью в глубину улицы - то ли делился воспоминаниями, то ли комментировал прохожих, и видно было, что сам он еле сдерживает смех, а уж Лев-то заливался...
- Я же просил его сидеть в карете! - расстроился Мора.
- Боишься, что его узнают? - догадалась Матрена. Мора сделал большие глаза:
- В Москве? Кто?
- Так это и есть папаша Шкленарж... - задумчиво произнесла Матрена, - Видно, конечно, что он никакой не аптекарь. Повадка выдает. Посоветуй папаше хоть ножку подволакивать, что ли...Или сутулиться.
- Спасибо за науку, хозяйка.
- Все, не хозяйка я тебе, переметнулся.
- Так отпустишь Льва?
- Да пусть катится, путешественник. Невеста его плакать будет, так это не моя забота.
Матрена смотрела вблизи на своего бывшего любимца - и как он так сделал, что нос одного цвета с лицом и кожа не фаянсово-белая, как у Юшки, а человеческого цвета и с нежным румянцем? Художник, талант... И коса у него, и галстук, и в перстне розовый камень...
- Что за перстень у тебя? - Матрена взяла его руку и повернула так, что мутный камень заиграл, меняя свой цвет.
- Возьми на память, - Мора снял перстень и надел ей на палец, - Ты ведь носила прежде такой?
- Возвращайся, - тихо попросила Матрена, - из Силезии своей. Наиграешься со своими господами - и возвращайся...
- Когда выйдут на небо Саггитариус и Лира? И звезды опустятся низко, к самой земле?
- Да хоть когда. В карете, в белой шляпе, или пешком и на одной ноге - просто возвращайся.
- Об одном еще хочу попросить тебя, муттер, - проговорил Мора, и улыбка сошла с его лица, - Долг чести, как называет это одна высокая особа. В Ярославском остроге содержатся двое арестантов, Фома и Шило - позаботься о них, не бросай бедняг. Я оставлю деньги...
- Не надо, я все сделаю. А что же высокая особа - ему-то всяко ближе позаботиться о несчастных? Что же ты его не попросил?
- Звезды не смотрят с небес на нас, смертных. А смотрят - так и не видят, близоруки они и рассеянны. Если поднимешься к ним на небо - может, и разглядят тебя, ничтожного, а может, и нет.
- На что же смотрят они там, в своем небе?
- Наверное, друг на друга.
2.Insula Avallonis
Take this waltz
It's yours now.
It's all that there is.
Дождь наводит сон. Капли прекратили тюкать по кожаной крыше дормеза - и Мора тут же открыл глаза. За черным, ночным окном проплывали кроны деревьев - Мора видел в темноте, как кошка, и различал в переплетенных ветвях шары омел. Точно такие же кроны в омелах проплыли за окном час назад. "Может, мы сделали полный круг? - подумал Мора, - То, что мы заблудились, и так ясно".
Рене спал, под плащом, как под одеялом, и голова его лежала на Морином плече - выходило неудобно и даже больно, но Мора пожалел его будить. Пусть выспится, старая перечница. Мора скосил глаза, рассмотрел его в темноте и не без злорадства подумал, что хотя бы во сне - Рене выглядит на свои. Хотя бы во сне - его маска превращалась в человеческое лицо с положенными по возрасту морщинами, словно марионетка опадала, отпущенная с невидимых нитей.
Карета притормозила и встала.
- Эй, господа, спите оба-два? - позвал с облучка Левка.
- Папи спит, - отозвался вполголоса Мора, - а я нет.
- Там справа кирхен светится, - тоже вполголоса продолжил Левка, - сходи, спроси дорогу. Если я к ним явлюсь - немцы прыснут, как тараканы.
Левка не зря опасался за душевный покой неведомых немцев - он был человек-гора. Вряд ли в кирхе обрадуются ночному явлению чего-то подобного. Мора оценил Левкин потенциал на ниве ночного устрашения, осторожно переложил спящего Рене со своего плеча на сложенный плед и, как сумел, бесшумно выскочил из кареты. Кирха возвышалась перед ним, совсем рядом - в тумане светились тепло и маняще высокие узкие окна. Мора направился к церкви, в темноте огибая лужи. "Сейчас три или четыре утра, - прикинул он, - как говорится, час между волком и собакой. Странно, что пастор не спит - наверное, дежурит у гроба".
Мора угадал - или почти угадал. В кирхе, и в самом деле, стоял гроб с откинутой крышкой, и возле него дежурил человек - пусть не пастор, но одетый в черное. Мора встал на пороге - и человек повернулся к нему, злой, дрожащий, с каким-то жутким оскаленным лицом, и Море сделалось не по себе. "Лучше бы Левка пошел, - подумал Мора, - Ему и упыри нипочем".