- Благодарю вас, фройляйн Мегид, - Рене взял руку Аделаисы и поднес к губам, - В любое время мы явимся по вашему зову и послужим вам самыми благодарными моделями. Если только завтра не... - он запнулся, и глаза его сделались трагическими.
- Что - не? Продолжайте! - привычно зардевшись от поцелуя, прошептала Аделаиса.
- Мой сынишка, вот этот Алоис, - Рене укоризненно кивнул на Мору, все хихикавшего над раскрытой папкой, - завтра должен отдать карточный долг. Если бы то были деньги - мы бы горя не знали. Но глупый мой мальчишка играл на желание - завтра он должен явиться в дом своего кредитора в одежде иезуита и провести мессу.
- И что же вам мешает? Вы не католик, верно? - обратилась Аделаиса к притихшему Море, поторопившемуся принять смущенный вид.
- Увы, - убито проговорил Мора, - мы лютеране, я и Папи. Левка-художник - тот вообще адепт ортодоксальной церкви. Я погиб...
- Подождите умирать, - рассмеялась Аделаиса, - я сейчас вернусь, не уходите никуда, - и почти бегом устремилась прочь из комнаты. Мора подмигнул Рене, тот прошептал в ответ:
- Не гримасничай - нос отвалится, - и Мора в отместку показал ему портрет из раскрытой папки. Рене скривился, - Готовься - теперь и фройляйн изобразит нас в своей манере...
- Тише, - по коридору послышался топот каблучков. Аделаиса влетела в гостиную, держа в руках сложенную рясу и поверх нее - стопку книг. Венчала сию пирамиду маленькая блестящая дароносица.
- Вот, господа, ваше спасение, - девушка торжественно возложила стопку на инкрустированный кривоногий столик, - только, умоляю, верните все в целости - это вещи моего отца, он будет в ярости, если что-то пострадает.
- Ваш отец - иезуит, прекрасная фройляйн Мегид? - не удержался от вопроса Рене.
- Генерал Общества Иисуса, - прошептала Аделаиса. Мора и Рене, не сговариваясь, одновременно шагнули к ней, взяли каждый - Мора правую руку Аделаисы, Рене левую, - и синхронно склонились в поцелуе. Бедная Аделаиса сделалась совсем уж свекольного цвета.
- Вы моя спасительница, прекрасная фройляйн Мегид, - страстно проговорил Мора, и вредный Рене тут же продолжил за ним:
- Deus ex machina...
На встречу с госпожой Кошиц Мора не наклеил носа. И коня не стал брать - чтобы не привлечь лишнего внимания псоглавца Кристофа. Черной тенью выскользнул он из ворот, перешел реку по воде, аки посуху - на мосту воды оставалось по щиколотку - и с мокрыми ногами и сумою за плечами устремился к дому господ Кошиц. В суме болтались две священные книги и дароносица с облатками - за идею с облатками Мора мысленно поблагодарил изобретательную будущую вдову. "А ведь я должен буду ее исповедовать" - подумал Мора и про себя рассмеялся.
Впрочем, исповедь оказалась формальностью, и плебейская латынь Моры прошла в семействе Кошиц на ура - настоящей здесь, видать, не слыхали. На домашней мессе присутствовали только супруги Кошицы и пожилая тетушка-компаньонка, судя по всему, дуэнья и тюремщица молодой жены хозяина. Мору трясло весь спектакль, и не только из-за мокрых ног - не впервые он убивал за деньги, но сейчас все было обставлено столь торжественно, и почести, оказанные лже-иезуиту в этом доме, ранили Мору в самое сердце. "Нужно было Рене к ним идти, - думал Мора, - у него нет ни души, не сердца". Суровый седой Кошиц, похожий на черепаху, трепетал перед заезжим горе-пастором, и у Моры дрогнула рука, когда он вкладывал в доверчиво открытый рот заранее пропитанную ядом просфору. "А ведь ты мечтал об этом, - сказал себе Мора, - именно о таком будущем ты грезил в ярославском остроге, и вот - дождался. Хорошо ли тебе сейчас?"
Спектакль окончился, Мора собрал в заплечный мешок свой священный инвентарь и на прощание протянул хозяевам руку - для поцелуя. От поцелуя свежеубиенного Кошица Мору передернуло - он едва сдержался. Завтра герр Кошиц проснется печален и еще неделю будет печален. На вторую неделю у него заболит голова, нахлынет жар, но скоро пройдет - особенно если пустить кровь. Он все еще будет печален но, наверное, привыкнет. А к концу второй недели остановится сердце. Господа Шкленаржи к тому времени будут уже в Вене.
Мора шел по дороге - мимо церкви, мимо вязов, облепленных омелами, и в обуви его мерзко хлюпала вода. И на душе тоже мерзко хлюпало - не иначе, совесть. Хитрая баба Кошиц не взяла грех на душу, не решилась травить мужа, все пришлось проделать самому Море. "Вернусь в Кениг, - подумал Мора, - куплю дом, заведу выезд, как у графа Делакруа. Каждый день буду писать Матрене письма. Левка нигде не пропадет, а Рене спит и видит, чтобы мы от него отвязались. Будет счастье у старого хрена". Поездка в Вену обещала достаточно барышей, чтобы завершить карьеру - всем четверым, включая господина Плаксина. По дороге к дому Мора заглянул в гостиницу - Плаксин еще не прибыл - и по старой привычке стянул со стола газету. Все-таки не зря утверждают, что знания - сила.
Мора пересек мост, просочился в ворота, и тут ожидало его разочарование - черный ход был закрыт, и кошмарный Кристоф не спешил отворять, то ли спал, то ли прогуливался где-то. Мора отыскал на поясе загогулину, служившую и отмычкой - привязал на всякий случай перед уходом, как чувствовал - поковырялся в замке и вошел. В доме было темно и тихо, не слыхать ни хозяйки, ни гостей. Мора бесшумно двинулся было к своим покоям, и тут галерея залилась сиянием. Мора задрал голову - и узрел удивительную фигуру, наподобие озаренного гриба. Высокая фигура в балахоне, в шляпе с очень широкими полями, сплошь облепленными горящими свечами - обратилась к Море голосом Аделаисы Мегид:
- Господин Шкленарж! Мы ждем вас позировать, я и ваш отец.
"И почему я именно так и предполагал" - сердито подумал Мора.
- Я переодену свой маскарадный наряд и тотчас явлюсь, любезная фройляйн.
- Мы ждем вас! - повторила Аделаиса и медленно удалилась, унося свой пылающий венец.
Мора ворвался в комнату, снял и сложил рясу, принарядился и наклеил нос. Хотел было подушиться, чтобы позлить Рене - тот не переносил парфюмов - но передумал. Подправил краску на лице, уложил по-иному волосы и взял в руки добро отца-иезуита - вернуть хозяйке.
Рене, конечно же, позировал Аделаисе - изящный, с напудренными волосами, в лучшем своем жилете. Аделаиса уже принялась за краски, шляпа со свечами нужна была ей, оказывается, чтобы освещать холст.
- Прошу вас, Алоис, - пригласила художница, - встаньте за спинкой кресла, если вас не затруднит. Я оставила вам место в своей композиции.
Мора встал за спинкой кресла, в котором сидел Рене.
- Я спиной чувствую твою ненависть, - прошептал Рене, - сынуля.
- Я не задушил вас после Ярославля, - тоже шепотом отвечал Мора, - а теперь вряд ли решусь.
- О чем вы шепчетесь? - ревниво спросила Аделаиса.
- Обсуждаем, что должно получиться, - отвечал Рене, - у меня на мызе висел похожий по композиции портрет - я и мой брат Гасси. Возможно, этот портрет до сих пор там висит.
- Что такое мыза? - спросила Аделаиса.
- Что-то вроде имения. Знаете пословицу - где имение, а где вода?
- Впервые слышу. А получиться у нас с вами должно что-то вроде портрета за вашей спиной - он всегда меня вдохновлял.
Мора развернулся на каблуках, чтобы посмотреть, а Рене извернулся, сидя на месте - он умел перекручиваться в талии, как змея. На стене среди набросков и эскизов висел небольшой портрет, изображавший двух мужчин в старинной одежде. Один сидел в кресле, другой стоял за его спиной, и оба - выглядели неоднозначно. Сидевший облачен был в одежду иезуита, но без креста на груди, и волосы его, пепельные и очень длинные, переброшены были на одно плечо, как у щеголей елизаветинских времен. Черты его были правильны, но очень холодны и безжизненны - словно у трупа, удерживаемого для портрета специальным штативом. Господин за его спиною, напротив, змеино так улыбался. На нем был парик с коком, напоминающий львиную гриву или копну сена - по давнишней придворной моде Короля-Солнце.
- Старые знакомые! - умилился Рене, - Аббат де Лю и шевалье Десэ.
Он проговорил это спокойно, а бедная художница чуть не выронила кисть:
- Вы все-таки знакомы?
- Да нет же, фройляйн, - устало повторил Рене и повернулся обратно, - не такой я старый...Мой наставник, месье Десэ, показывал мне гравюру с этого портрета. Давно, еще в пору моей цветущей юности. Шевалье был его братом, то ли сводным, то ли двоюродным, а падре де Лю - чем-то вроде патрона того шевалье, если мне не изменяет память.
- Верно, - отвечала заворожено Аделаиса, - падре и есть мой отец. А шевалье - тот самый Мот Десэ-Мегид, что живет в этом доме в одной из башен.
- Мне известна история мадемуазель Лильбон и падре де Лю, - с расстановкой произнес Рене, - но и вам, фройляйн, она должна быть известна. Если же нет - я умолкаю, и примите мои извинения, я не пророню более ни слова об этих господах и мадемуазель.
- Папи, вы говорите, как придворный чтец, который читает королю на ночь, - усмехнулся Мора.
- Так что было, то было, - сдержанно отвечал Рене.
- Я знаю эту историю, Рене, - с улыбкой проговорила Аделаиса, - и мне очень хочется услышать от вас ту версию, которую слышали вы. Расскажите, чтобы я могла сравнить - и да, я знаю, что история необычна и весьма пикантна. Вы меня ею не оскорбите. Только прошу - не вертитесь так во время рассказа, а не то я преуспею не более, чем ваш кучер Лев.
Рене выпрямился в кресле и начал свой рассказ, неторопливо и тщательно проговаривая слова - и в самом деле, словно придворный чтец:
- Эту историю поведал мне наш домашний учитель, месье Десэ. Он утверждал, что был ее свидетелем, но, вернее всего, кривил душою - будь он там, на момент рассказа он достиг бы уже мафусаиловых лет. А господин Десэ был вполне себе моложавым негодяем. Итак, случилась эта история в предместье Сен-Клу, недалеко от замка знаменитого Месье, младшего брата Короля-Солнце. Компания придворных собралась для черной мессы: сам Месье, его миньон шевалье де Лоррен, герцог Водемон и две племянницы герцога, де Лильбон и д"Эпине. Служили мессу аббат Гибур и небезызвестная ведьма Катарина Десэ по прозвищу Мон Вуазен. Мой Десэ утверждал, что он - сын этой самой Катарины, но я не стал бы опрометчиво ему доверять. Тело юной госпожи Лильбон служило алтарем, на котором, по традиции, приносится жертва. Не знаю, кого принесла в жертву Мон Вуазен, младенца или черную курицу, но кровь пролилась на алтарь, и колдунья трижды провозгласила имя Сатаны. Тут же двери распахнулись, и на пороге перед взорами изумленных дьяволопоклонников явился аббат де Лю, посланник Ватикана. За спиною его стоял шевалье Десэ-Мегид, давний приятель аббата. "Катрин, - произнес с гневом де Лю, - Твои призывы были весьма настойчивы, они вынудили меня прервать разговор с королем и в спешке сорваться к тебе из Версаля. Ты проливаешь кровь и зовешь меня, и мне приходится - хочу я того или нет - явиться на твой зов. Ради чего же ты зовешь меня - стоит ли оно - брошенных дел, прерванной беседы, потерянного времени, моих разрушенных планов?" Напомню, что все участники мессы были в масках, и вряд ли явление злобного папского порученца смогло бы им повредить. Кое-кто из присутствующих решил, что де Лю не в себе, но Мон Вуазен, обычно спокойная и бесстрашная, вдруг перепугалась. Она рухнула на колени и принялась молить легата о прощении, и весь ее вид свидетельствовал о смертельном страхе. Когда и аббат Гибур вдруг рухнул без чувств, придворным греховодникам стало не по себе. Де Лю сделал движение рукой, прочертив в воздухе огненный след, по-латыни пожелал смерти лежащим у его ног колдунье и аббату, и в гневе вышел прочь. Десэ-Мегид с ехиднейшим видом поспешил за ним. Придворные смотрели им вслед, как соляные столпы, и только девица Лильбон отбросила свечи, что держала в руках, накинула на себя плащ и выбежала следом за уходящим де Лю. Наверное, по доброте душевной ей захотелось заставить папского посланника отменить произнесенное проклятие. И, скорее всего, девушка верила - раз де Лю явился на зов Мон Вуазен, значит, он и есть тот, кого колдунья пыталась призвать. Никто не знает, о чем говорили девица Лильбон и господин де Лю. Через полчаса мадемуазель вернулась. Горе-сатанисты благополучно вернулись в замок Сен-Клу. Но не прошло и года - Мон Вуазен и аббат Гибур были арестованы по знаменитому делу о ядах, Мон Вуазен окончила свои дни на костре, а аббат, если мне не изменяет память, был задушен в тюрьме.
- Я продолжу вашу историю, - тихо сказала Аделаиса, - девица Лильбон не раз и не два виделась потом с падре де Лю. После приключения на черной мессе они сделались добрыми друзьями. Знаете, Рене, де Лю не случайно явился на зов своей жрицы. И я, появившаяся на свет как плод этой доброй дружбы, - первое тому доказательство, - Аделаиса горделиво выпрямилась и продолжила, - У истории есть и предыстория - как-то в Версале, в лабиринте из подстриженного лавра, мадемуазель Лильбон посетовала своему спутнику, что вряд ли когда-нибудь выйдет замуж: "Мой жених должен быть сам дьявол, чтобы соответствовать запросам моих родных". За стеной из лавра раздался смех - шевалье Десэ-Мегид слышал ее слова и не сдержался, рассмеялся. А папский посланник рядом с шевалье - они были неразлучны - просто ее услышал.