- Вы мистификатор, милая Аделаиса, совсем как мой покойный учитель Десэ, - мягко проговорил Рене, - вам должно быть очень много лет, если вы родились в пору дела о ядах.
- Я не знаю, отчего так, - еще тише, смущенно отвечала художница, и свечи на ее шляпе затрепетали, - может мы, как русалки, живем по триста лет? Я уже восемьдесят лет девочка...
- Простите, что не могу вам поверить, - сокрушенно вздохнул Рене, - я не умею верить в подобные вещи. Это все равно что в бога.
- А я верю, - встрял Мора, - вот графу Сен-Жермену уже сто лет пятьдесят, и никто его этим не попрекает.
- Вы сравниваете меня с этим жуликом, милейший Алоис? - оскорбилась Аделаиса.
- Сынуля шутит, - успокоил ее Рене, - Но как же вы попали в дом Мегид?
- В монастырь Ремиремон, где мать моя была аббатисой, пришла болезнь. Все умерли от этой болезни, а меня забрали Мот и Пестиленс.
- Вас забрали с собою Смерть и Чума? Кажется, я начинаю понимать вас, - Рене лукаво улыбнулся, - и мне нравится такая игра.
В дверь мастерской тихонько постучали.
- Кристоф зовет нас на ужин, - с явным облегчением произнесла Аделаиса, - Мы закончим портрет завтра, если вы не против, господа.
После ужина Кристоф внес в комнату кувшины с водой для умывания и, как только он вышел - Мора закрыл за ним дверь.
- Если Плаксин завтра не явится, придется оставить ему письмо и добираться до Вены самим, - зло сказал Мора, - Чертов Кошиц...от истории с Кошицами меня тянет блевать. Я прежде никогда не убивал - человека, верящего мне всецело. И никогда еще не был так себе противен. Это всегда так, Папи?
- Погоди, вот старина Кошиц умрет - и будет сидеть в ногах твоей постели, и говорить с тобой, - с грустной насмешкой предсказал Рене, - каждую, каждую ночь.
- А кто сидит на вашей постели?
- Представь себе, он у меня всего один, человек, принявший смерть из моих рук, - отвечал Рене очень тихо, он смыл с лица краску и теперь расчесывал волосы блестящей черной щеткой, - Двенадцать остальных моих жертв убили другие руки, но, поверь, я все равно помню каждого из них. И, боюсь, - не так много времени пройдет, и все они встретят меня там, за гробом. Ты зря просил такой жизни, Мора. Не понимаю, как вообще ее можно было желать.
- Но вы же сами, Рене...
- Я не выбирал, быть мне отравителем или нет, - Рене отложил щетку и вновь собрал волосы в косу, - Я родился таким. Мой отец нанимал нам, троим братьям, специального учителя, как нанимают математиков и танцмейстеров. Мой отец умер от своего яда. Мой брат, Гасси, тот, что со мной на портрете - умер от яда, составленного мною. Ты спишь, Мора, и видишь сны, а я каждую ночь говорю со своим Гасси, уже тридцать лет.
- А я теперь буду говорить с господином Кошицем, - Мора сбросил кафтан, и из кармана вывалилась газета. Мора поднял газету и заглянул в театральные новости, - На какую оперу мы отправимся в Вене, Папи? Тут две на выбор - "Жизнь во грехе" и "Альцина". Я предлагаю "Жизнь во грехе".
- Отличная идея - встретиться со всеми в опере, в графской ложе, - оживился Рене, - ты бываешь гениален, Мора. Плаксин раздобудет нам эту ложу через своего патрона, и все наши дела в Вене завершатся одним днем. Дай мне твою газету, малыш.
Мора протянул ему листок.
- Конечно же, "Альцина", - с упоением выговорил Рене название оперы, - я пытался ставить Генделя у себя дома, но потерпел фиаско. А при дворе царил мой тиран Арайя, при нем я не смел и заикнуться о Генделе. Он бы год обливал меня ревнивым презрением. Конечно же, Гендель, "Альцина", милый мой Мора, я хоть увижу, какова она на самом деле...
Рене перевернул газету, пробежал глазами международные новости.
- Что с вами, Папи? - воскликнул Мора. Рене так сжал кулак, что с ладони закапала кровь - и алой струйкой уже лилась за манжет. Рене с ледяным и безучастным лицом отложил газету:
- Наш русский король-олень, вернее, царь-олень принял в Петербурге вельмож, возвращенных из ссылки. Бирона и Мюниха. Если бы господа Левенвольд и Остерман не изволили в ссылке окочуриться, их бы тоже ожидало триумфальное возвращение.
- Не грустите, Папи, - утешил его Мора, - господин Левенвольд обречен был окочуриться. Доктор с поручиком уже сговаривались дать ему по тыкве и разъехаться по домам.
- Ты уверен? - проворчал Рене, но заметно веселее, - Обидно думать, что дюк Курляндский возвращается в свое герцогство опять в чинах и в славе, а я скитаюсь по задворкам, без имени, без титула, даже без личного врача...
- Это без которого? Который собирался вас убить? - уточил Мора.
Рене стер с ладони кровь, улыбнулся и вдруг скосил глаза и поднял брови, указывая Море на что-то - на гобелен на стене. Мора вгляделся - у охотника на гобелене прорезался живой блестящий глаз и вовсю таращился на гостей. Мора показал глазу кулак - глаз тут же спрятался.
- Легко ты его, - позавидовал Рене, - а я все думал - что с ним, таким, делать? Знаешь, Мора, если тебе так уж жаль твоего Кошица - но только одного конкретного Кошица, и все - отвези ему завтра пилюлю митридата и скорми как-нибудь. Ты хитрый, ты придумаешь. Это непрофессионально и вообще фу, но если уж тебе так не хочется видеть старину Кошица всю жизнь у своих ног - я тебя понимаю. Как твой горе-учитель, могу благословить питомца на позорное деяние...
Мора покосился на гобелен - не вернулся ли глаз - пантерой пересек комнату, склонился над креслом Рене, сгреб в охапку своего хрупкого учителя и с чувством поцеловал. Тот вывернулся из объятий и произнес с добродушной брезгливостью:
- Вот уж не думал, сынок, что и ты - buseranti...
В просторной прихожей дома Мегид Мора и Левка упражнялись в фехтовании. С милостивого разрешения хозяйки дома у пустотелых рыцарей изъяты были их тупые мечи, и теперь фехтовальщики отрабатывали выпады, преследуя друг друга на мозаичном полу. Рене сидел в кресле, симулировал арбитраж и время от времени награждал фехтовальщиков язвительными комментариями. Рене этим утром умирал от мигрени, но, как гордый потомок крестоносцев, не подавал вида. Всю вторую половину ночи Рене простоял у раскрытого окна, ожидая Мору - тот, вдохновленный благословением учителя, той же ночью вылез в окно и устремился к дому Кошицев, исправлять содеянное. Рене обо многом вспомнил и передумал, вдыхая влажную апрельскую морось, запах прошлогодних листьев и оттаявшей земли. Ледяная петербургская весна, снег за окном, крылатый всадник на лучшей в городе лошади... "jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid ..." Кровь на губах и человек, уходящий по анфиладе комнат - прочь, навсегда. Наверное, именно за воспоминания он и расплачивался сейчас этой утренней мигренью. Мора вернулся, и Рене помог ему влезть в окно, хоть и не было в том необходимости - Мора перемещался по карнизам, как кот.
- Вы ждали меня, Папи? - удивился Мора. Он закрыл ставни и задернул шторы.
- Все-таки я виновник твоей эскапады, - признался Рене, забираясь, наконец, под одеяло, - герр Кошиц будет жить?
- Должно быть, выживет. Я всыпал митридат в воду в стакан на его прикроватном столике, дед проснулся от шороха, и я даже видел, как он выпил эту воду, - Мора уселся на свою кровать и принялся раскачиваться на матрасе, - Папи, не спите. Я ведь не зря ходил. Плаксин приехал - я видел возле гостиницы его лошадь.
- Вот именно его лошадь? - не поверил Рене.
- Я же цыган, Папи, - напомнил Мора, - есть надежда, что завтра мы покинем этот проклятый Армагедвальд.
И вот Мора порхал, как бабочка, демонстрируя выпады и туше, а Рене умирал. С галереи сошла Аделаиса, румяная и свежая, как богиня утренней зари, и опустилась в соседнее кресло:
- А почему вы не фехтуете, Рене? Я мола бы вызвать Кристофа, вам в пару, или даже сама...
- Я слишком стар для таких экзерсисов, фройляйн, - устало отозвался Рене, - и потом, я теоретик в этом деле, но не практик. В Лифляндии у меня был учитель фехтования, и я чуть не остался без глаза, как принцесса Эболи.
- Разве Шкленарж - лифляндская фамилия? - деланно удивилась Аделаиса, и Рене отвечал ей все так же устало:
- Вы же давно все поняли, фройляйн, оставьте в покое бедных Шкленаржей.
- Я догадалась, что Алоис не ваш сын, - задумчиво проговорила Аделаиса, - вы немец, он француз, вы дворянин, а он - бог весть, но точно не дворянин, я же вижу как он фехтует - как пират.
- Агрессивный кенигсбергский стиль, - оценил Рене, - по-своему хорош, ничего лишнего.
Бесшумно приблизился Кристоф, протянул Рене записку.
- Прошу прощения, фройляйн Мегид, - Рене распечатал записку и пробежал глазами, - наш банкир прибыл в гостиницу. Этим вечером мы должны отправиться дальше, в Вену, все вместе. Боюсь, ваш чудесный портрет так и не будет закончен.
Фехтовальщики бросили свое занятие и стояли, вопросительно глядя на Рене.
- Сложите оружие, - велел Рене, - и готовьте карету. Мы должны подхватить господина Плаксин у гостиницы в половине девятого. Вечера.
Мора и Левка синхронно вложили мечи в рыцарские ножны и практически строем вышли на улицу.
- Простите, прекрасная Аделаиса, - почти нежно извинился Рене, - но я вынужден оставить вас. Пока мальчики готовят карету - я должен уложить наши вещи.
- Погодите, Рене, - Аделаиса взяла его за руку с такой страстью, что звякнули друг об друга драгоценные перстни, - я хотела попросить вас о помощи.
- Я ваш должник, фройляйн, - Рене смиренно склонил голову. Аделаиса не сводила с него глаз - морщины делали лицо Рене похожим на старинный китайский фарфор, покрытый трещинами, но оттого не менее прекрасный. Аделаиса хотела бы видеть свое отражение в его глазах - и не видела, Рене опустил ресницы.
- Мне тоже нужно в Вену, - выпалила девушка, - я переписывалась с фройляйн Керншток, портретисткой, посылала ей свои эскизы. Госпожа Керншток готова взять меня в ученицы, но только... - Аделаиса замялась.
- Ваша семья против? - догадался Рене, - Они не отпускают вас? Рассчитывают выдать вас замуж?
- Не замуж, - слабо улыбнулась Аделаиса, - но не отпускают.
- Если по документам вы родились во времена процесса о ядах, - тонко улыбнулся Рене, - и вы вполне дееспособны, то что вам мешает уехать с нами? Если же вам шестнадцать или того меньше - увы, нас могут арестовать за похищение малолетней.
- Я никогда не задумывалась, что давно уже юридически свободна, - серые глаза Аделаисы засияли, - я столько лет слушаюсь своих воспитателей - а могла бы давно перестать их слушаться! Да, по документам я не просто взрослая - я древнейшая бабка.
- Ну и слава богу, - вздохнул Рене и наконец освободил свои пальцы из горячей Аделаисиной руки, - только вот беда, вы неверно оценили расстановку сил. Вы не того просите. Не я глава нашей маленькой группы.
- Но вы же старший? - удивилась Аделаиса, - Они же слушались вас?
- Это игра, моя девочка, - с мягкой горечью проговорил Рене, - я их пленник. Вы угадали, я немецкий дворянин, вернее, когда-то был им. Один мой приятель, господин влиятельный, богатый, но очень бестолковый, помог мне бежать из пожизненный ссылки. Он нанял этих двоих для осуществления своего дерзкого замысла. После побега я утратил имя, да и всего себя, и сделался заложником этой пары, полной их собственностью. Война спутала наши следы, мой спаситель потерял к нам интерес - его карты сыграли, и господина сего увлекли уже новые игры. Я остался пленником, может, почетным, но пленником - и мне некуда бежать, - Рене закрыл лицо руками, но так, чтобы не смазался грим, - впрочем, наша тюрьма - это мы сами. Далеко ли сбежишь от себя самого?