Старший Оловяшников расхохотался - как гиена. Князь оглянулся на всадника, и попа коня показалась ему не менее знакомой, чем физиономия типа в седле.
Первым делом Мора вернул Афоню в стойло. Конюх поразился Мориной неземной красе:
- Как нос-то отрос у тебя к свиданию!
- Гуттаперча, - объяснил Мора, двумя пальчиками снял агрегат, замотал в тряпицу и убрал в карман.
- И так неплохо, - оценил конюх, - зря ты заматывашься. Это, можно считать, ноздри есть. А через годик совсем зарастут.
- Мне этого мало, - самоуверенно заявил Мора.
В своей каморке Мора смыл грим - глаза, брови, губы поблекли на лице. Остались лишь - замазанные клейма. Мора зачесал волосы в хвост. Повязал на нос вечную тряпицу. Переоделся во что попроще. И вернулся на псарню - как ни в чем не бывало. Девиз его был: "Добровольное признание отягощает вину и дальнейшую судьбу осужденного" - или что-то вроде того.
Мора явился на псарню вовремя - и часа не прошло, как пожаловал поручик Булгаков. После случая с зельем херувим поручик следил за Морой чуть ли не пуще, чем за своими светлейшими подопечными. Надеялся, судя по всему, поймать с поличным за уводом коня - и ведь поймал бы, если бы был повнимательнее.
- Его светлость хочет видеть тебя, цыган, - проговорил поручик, стараясь произносить слова презрительно и надменно. Нет, он не обладал острым глазом и не признал в Море давешнего всадника.
- А вы, капитан-поручик, теперь у князя за дворецкого? - не стерпел Мора и сам себя отругал - мало тебе, дураку безносому, что он тебя и так ненавидит?
- Князь обещал выдать тебе плетей за воровство, а такое я не в силах пропустить, - весело отвечал поручик, - пойдем, мизерабль.
- На конюшню? - смиренно поинтересовался Мора.
- Зачем же, в дом. Его светлость кнутом все вазы расколупал, тебя дожидаючись, - сладко пропел поручик, - что ты спер-то у него?
- Сейчас и узнаю, - Мора обреченно поплелся за поручиком. "Вот старая сволочь, - думал он сердито, - Надо было мне остаться с Матреной".
В доме было тихо, как в чумном квартале. Молодые князья попрятались по комнатам, прислуга не казала носа. Старая княгиня высунулась было из своих покоев, но увидев, что ведут всего лишь слугу, тут же спряталась обратно. Поручик проводил Мору в кабинет с пюпитром и с веселенькой улыбочкой встал за его спиной. Все здесь было перевернуто - и пресловутый пюпитр, и стулья, а пол покрывали осколки и листы бумаги. Старый князь мерил шагами комнату, попирая разрушенное, словно демон Абаддон, с жутким свистом ударяя хлыстом по голенищам сапог - ибо посуду и мебель он уже побил, и больше портить было нечего.
- Вот преступник, ваша светлость, - елейным голоском проблеял поручик.
- Блестяще, - князь повернулся к вошедшим и уставился на Мору совсем безумным взглядом, - Спасибо, Булгаков. Оставь мне преступника и выйди. И закрой за собой дверь.
- Но ваша светлость...Я хотел бы присутствовать! - возразил поручик.
"Еще не хватало, - подумал Мора, - Если старый филин вздумает драться, я выскочу в окошко и буду таков..." Открытое окно манило. Да и Матрена до утра в городе...
- Выйди, Булгаков, - повторил старик и стеком указал поручику путь, - Я не хочу бить слугу в присутствии посторонних. Это унизит и меня и его. Закрой дверь с той стороны.
Поручик вышел - неохотно, с обиженным лицом. Прикрыл дверь - и слышно было, как прильнуло к двери чуткое ухо. Князь подошел к окну, выглянул зачем-то, и повернулся к Море. Лицо его, только что искаженное гневом, мгновенно разгладилось, безумие схлынуло из глаз, как не бывало - Абаддон превратился в Самаэля.
- В чем моя вина? - спросил Мора, готовый отбрехиваться до конца.
- Плюнь и разотри. Это спектакль, - отвечал старик по-французски, - ты понимаешь меня? Сможешь отвечать?
На благородном языке франков князь говорил с тем же великим успехом, что и по-русски - с карканьем, шипением и чудовищным немецким акцентом. "И с чего люди врали, что он француз?" - подумал Мора.
- Это язык моей матери, - отвечал цыган, и напомнил, - но и поручик ведь знает его. Он читал французскую книгу.
- Ходил с нею, но не читал, - ядовито усмехнулся князь и ударил хлыстом по гобеленовой спинке дивана, - Изволь орать, я же тебя ударил.
Мора издал поистине кошачий вопль и для верности пнул ногой банкетку. И спросил вполголоса:
- Вашей светлости нужен почтовый голубь?
- Угадал, - хлыст еще раз прошелся по дивану, - Мне уже мерещатся призраки...
Он тоже не узнал ни коня, ни всадника. Чудная вещь - гуттаперчевый нос!
Мора крякнул пожалобней после очередного удара и спросил:
- Условия те же, что и зимой? - и прошептал вкрадчиво, - А ведь за розовую бусину я мог бы привезти вам и самого графа...
Князь поднял брови и уставился на Мору:
- Как так можно? Он же под арестом, как я!
Искуситель Мора подошел ближе, нарочно уронив стул, и прошептал:
- Он не как вы. Один, без семьи, охраняют его кое-как... Помрет старый граф, а выедет из Соликамска под покровом ночи мещанин Попов или Сидоров - документы разные сделать можно...
- Тебе-то - зачем? - старик пронзительно глянул на Мору, и тот понял, что выдал себя лишним энтузиазмом.
- Может, я в ученики к нему мечтаю попроситься? - выпалил Мора и, вспомнив о поручике, пронзительно завопил, а затем продолжил страстным шепотом, - За такие знания стоит и ноги мыть, и воду пить. Мон Вуазен, Тофана - все мертвы, никто во всей Европе более секрета того не знает...
Хлыст вновь обрушился на спинку многострадального дивана.
- Ты с именами-то потише, наш цербер может их знать, - напомнил старик, - Пока что просто отвези письмо и посмотри, что там и как.
- Сам не смогу - поручик глаз с меня не сводит, как бы не выследил, мерзавец. Гонец мой поедет, он все разведает и мне передаст, он парень толковый, - поразмыслив, решил Мора - хоть и не терпелось самому ехать, но так выходило безопаснее, - а то ваш цербер все мечтает под кнут меня подвести. Я дам вам знать, ваша светлость, как гонец приедет, - Мора вскочил на подоконник, сиганул в сад и был таков.
Князь театрально разразился тирадой многоступенчатых немецких ругательств, вовсе неподобающих пожилому почтенному человеку, и на пороге возник цербер - кудрявый, ощеренный, как злой пудель:
- Сбежал? Я прикажу его схватить!
- Брось, Булгаков, я уже отвел душу. Пусть побегает, подлец, - умиротворенно отвечал старый князь, - Давай вернемся опять к Оловяшниковым, в карты сыграем. Ты давно не выигрывал - садись с нами третьим, и обещаю, что звезда удачи загорится и для тебя.
Поручик не решился спросить - не получал ли его светлость на заре карьеры по лбу канделябром?
Была уже ночь, когда Мора явился на порог Матрениного номера - как говорится, а-ля натюрель, почти без краски, в одежде псаря, только снял все-таки с носа уродливую повязку. И персонал "Святого Петра" был не то чтобы очень против такого визита. Матрена открыла дверь сама, смерила взглядом:
- Все равно хорош, негодяй. Что, решился? Едешь?
- Дай мне гончего, муттер, - Мора взял Матренину руку и поцеловал ее с жаром, - Пожалуйста, хозяйка...
- Политика? - зевнула Матрена, но руки не отняла, - Не загубишь ты мне парня? Жаль будет потерять его ради курвы немецкой...
- Это даже не политика, муттер, - Мора посмотрел такими молящими, пронзительными щенячьими глазами, и Матрена вспомнила все, что было у них, и более всего пожелала, чтобы он остался, - это мой шанс стать, наконец, тебе равным.
Из спальни вышел всклокоченный, сонный Юшка. Матрена сморщилась и отняла руку.
- Вы поможете мне, госпожа банкирша Гольц? - вкрадчиво, нежно спросил Мора.
- Что ж не помочь, раз ты платишь, - отвечала Матрена, - когда интригу-то раскроешь?
- Летом, муттер, летом, как яблоки созреют, - медленно проговорил Мора, - и звезды опустятся низко, и отчетливы станут созвездия Саггитариус и Лира...
- Брось свои цыганские штуки, - прервала его Матрена, - я дам тебе гончего. Иди, не мешай нам спать, нам с утра дорогу ехать.
- Спасибо, хозяйка.
Гонец - все тот же, что и зимой - не подвел. Отвез письмо и привез ответ, и ни волки, ни лихие люди не стали ему помехой. Привез он и еще кое-что, то, на что Мора не смел и надеяться.
- В Перми два цесарца в речке купались, - чуть лениво, в обычной своей манере, начал рассказ гончий, - да захлебнулись, а абшиды их на берегу остались лежать. Алоис Шкленарж и Павел Шкленарж, то ли два брата, то ли отец и сын, не разберешь. Если выкупишь у меня абшиды вперед Матрены, отдам, но только это дорого. Цесарцы, сам понимаешь.
- С какого ж рожна цесарцев в Пермь понесло? - спросил Мора, размышляя, сколь опасным занятием становится в наше грозовое время простейшее купание в речке.
- То зубодер и аптекарь богемские, купцу Ерохину зубы вставляли. Как расплатился с ними купец, на радостях напились...
- И - айда купаться! - продолжил Мора, - Я возьму паспорта, только Матрене ни слова.
Они сидели в трактире Шкварни, в самом укромном уголке, отгороженные занавеской, но прекрасная трактирщица то и дело отодвигала занавеску, заглядывала - все ли у гостей хорошо - и бросала на Мору многозначительные взгляды. "Связался на свою голову" - зло думал Мора, понимая, что с романом пора заканчивать.
- Уж как Матрена меня пытала, - неторопливо продолжил гонец, - и куда я ездил для тебя, и к кому, и что возил.
- А ты - кремень?
- Я наврал, что князь ваш в мужнюю жену влюбился на старости лет и так цацки ей дарит, чтоб оттаяла. Но Матрена не скажу, чтобы поверила мне.
- Так она не такая дура.
- Так и я не дурак. Ты мне платишь больше Матрены, ей и в голову не придет такие деньги за дорогу отдавать. А что тебе надо в Соликамске том - да бог весть.
- Многие знания - многие печали, - подтвердил Мора.
- Хорошо сказано. Прям про меня.
Госпожа Шкварня заглянула за занавеску:
- Все у вас хорошо, голуби?
- Оставь нас, Лукерья Андреевна, в покое, - взмолился Мора, - нам пошептаться нужно без свидетелей. Видишь, и шторку задернули - уединения ищем. Как гость мой уйдет, я загляну к тебе сам.
Трактирщица скрылась, Мора послушал, как удаляются ее шаги, и спросил:
- Так что там с графской охраной?
- Да зашибись у графа охрана, - усмехнулся гончий, - пьяные лежат что ни день, и во главе их поручик, верховный пьяница. Говорил я с лекарем, что с графом живет - тот готов своими руками сидельца придушить, лишь бы самому в столицу вернуться. Если дед помрет - ну или прикинется, что помер - доктор лобик ему потрогает, и поручику скажет - мол, можете выносить. А поручик что ни день, то в дымину. Он и не поймет, мертвый перед ним или живой. Полинька эта... Может, и нет у них с графом амура, но видно, что она его любит. Но если граф помрет, - поручик в столицу вернется, а Полинька наша - жена поручика. И в столицу ей ой как хочется, не меньше, чем лекарю.