- Выходи, они ушли.
- Я видел, - Климт выбрался из каморки, на лице его было написано удивление, - для чего тебе в доме такое зеркало?
- Оно от прежних хозяев досталось, от покойничка Десэ, а ему - от твоего гофмаршала. Вот у них и следует спрашивать. Что за гобелен ты мне принес? - Ласло поднял с пола тканевый рулон и бросил на стол.
- Это прощальный подарок, - отвечал Климт, - от моего патрона.
Он вернулся к печке, вытащил из саквояжа еще листы и поднес к огню.
- И много у тебя их? - Ласло склонился к саквояжу, вытянул из него книжечку в бархатной обложке, раскрыл, принялся листать, - О-о, дневник соблазнителя! Сам мечтал завести такой, да стеснялся, а человек вот не постеснялся и завел.
- Дневник первым надо было сжечь, - Климт повернулся, хотел выхватить книжку, но Ласло спрятал ее за спину:
- Ты есть в его списке?
- Бог миловал! - воскликнул Климт, - Конечно же, нет!
- Тогда не мешай читать, - Ласло с книжкой и свечой удалился вглубь комнаты, - Сжечь его мы всегда успеем. Дневник соблазнителя! Говорят, у де Монэ был точно такой же, на последнем листе - коронованные особы, за этот дневничок его и обезглавили.
- А я о чем! - взвился Климт, - Давай сожжем!
- Почитаем и сожжем, - Ласло уселся на стул под кенаровой клеткой и принялся за чтение, - так, вот и дамы, оцененные, как лошади - по всем статям и с баллами, видимо, за усердие. Ой, а вот и кавалер... и еще кавалер - и тоже с баллами и с каким-то обозначением размеров. Жаль, здесь только их инициалы. Хотел бы я видеть этих содомитов! И ведь наверняка много говорят о духовности и о моральном воспитании молодежи. А где же последняя страничка? Вот и она, розочками разрисованная...
- Давай сожжем, - взмолился Климт. Он подошел к Ласло и из-за спины его тоже читал, мучительно стыдясь, - Если кто узнает - нам не жить.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - отвечал отважный Ласло, - потом обязательно сожжем - и как будто не было ничего. Разве тебе не интересно, сколько принцесс имел твой прекрасный патрон? Ого, их целых семь... где только набрал столько? Ведь верно - PSR - это personne de sang royal, особы королевской крови?
- Если он считал и немецких принцесс, вполне мог столько насобирать, - рассудительно прикинул Климт, - А в этом списке тоже есть мужчины?
- Этих он не оценивает, видишь, только инициалы, - Ласло нахмурил густые черные брови, - Но по инициалам первая и седьмая принцессы вполне могут оказаться мужеского пола. PA и EIB - держу пари, две эти принцессы, как пирожки у нас на набережной - с яйцами. Сожги сию пакость, дружище Климт, - Ласло отдал книжицу, и Климт с облегчением швырнул ее в печку, - Вот что за человек был твой патрон?
- Он еще не умер, - тихо напомнил Климт.
- Ты же сам говорил - тофаной отравил себя, как скорпион. Люди не живут после тофаны. Как же его угораздило, прожженного такого - и яду нализаться? Или нарочно?
- На самом деле, такое часто бывает - говорят, отец его тоже нечаянно себя отравил. Левольды не из тех, кто сознательно убивает себя сам.
- Темный он человек - был ли, есть ли, - Ласло смотрел на горящую в печке книжку - словно бабочка с черными крыльями летела сквозь огонь, - вот кто он такой? Столько лет я жил по соседству, считай, в его доме, да так и не понял, что он такое - друзья его все между собою были врагами. Кем он был, например, для герцога или для господина Остермана? Этот коллекционер принцесс?
- Ты так и не понял? - грустно улыбнулся Климт, - Марионетка Остермана, его глаза и уши при дворе, шпион вице-канцлера, приставленный персонально к герцогу. Ведь шпионаж, как и яды - семейное дело Левенвольдов. Господин Остерман почти не выходил из дома, но все всегда происходило по его - враги его то умирали от яда, то задыхались в паутине интриг.
-Так твой хозяин был у Остермана тем, чем у герцога - братья Плаксины?
- Разве что рангом повыше, и задания его были...не каждый шпион возьмется за такое. Помнишь, как не так давно расстроилась свадьба герцога с цесаревной? Герцог сделал предложение цесаревне, цесаревна шила уже подвенечное платье, этот брак был выгоден им обоим, он мог бы спасти герцога от низложения и вернуть былой блеск ее высочеству, но не произошло - ничего. Это было, конечно, задание господина Остермана, но, по-моему, он счастлив был его выполнить. Я не ведаю, как мой патрон этого добился, но - знаешь ведь, как кошка может насмерть заиграть птицу? Наш Красавчик так радовался, совсем как ребенок - когда герцог наконец-то сделался свободен, он уже не в силах был опять уступить добычу очередной женщине. Вот и оставил себе, сам не ведая - что этим губит. Вскоре герцог пал, а цесаревна... как говорится, доброй свинье все на пользу. И Остерман - счастлив. Вот и все, друг мой Ласло. Видишь, кем он на самом деле был, темный человек граф Левольд.
- Должно быть, ее величеству сейчас неприятно вспоминать, как ей хотелось за герцога замуж, - усмехнулся Ласло, - Да еще и не взяли ее.
- А ей никто об этом и не напомнит.
К дому подъехали сани - зазвенел колокольчик, заржали кони.
- Это за мной, - спохватился Ласло, - пора в крепость, а я неодет.
В окно осторожно постучали.
- Да иду я! - проорал заполошно Ласло и принялся натягивать на себя штаны, - Погоди маленько, сейчас выйду.
- Послушай, - Климт покопался в своем чемоданчике, вытащил серебряную круглую таблетницу и протянул Ласло, - выручи меня.
Ласло прыгал на одной ноге - не мог попасть в штанину:
- Что это? Яд?
- Наоборот, противоядие. Попробуй дать его моему охламону - чует мое сердце, сегодня в крепости вы с ним встретитесь. А нет - так нет.
- А что он дома - не пил? - удивился Ласло. После штанов у него настала очередь ботфорт.
Климт беспомощно пожал плечами:
- Ты не представляешь, каково с ним. Как ребенок - не хочу, и все. Попробуй, хорошо? - голос Климта звучал грустно и потерянно.
- Я думал, ты рад, что наконец от него избавился, - Ласло повязал галстук, взглянул на себя в зеркальце и остался доволен, - Ты и в самом деле с ним - как мать настоятельница.
- Есть такое дело, - вздохнул Климт, - наверное, я просто к нему привык. И мне его жаль.
Ласло спрятал коробочку в карман, накинул свою роскошную шубу:
- Я попробую, попытка - не пытка. Но тут сам знаешь, как карта ляжет. Ты укладывайся в мою постель, поспи. Бог даст, никто больше к нам не явится сегодня. А мы с Акселем вернемся к вечеру - если дела отпустят.
Копчик явился на службу с корзинкой - жена собрала ему на обед домашних расстегаев - и удивлен был обилием столпившихся перед крепостью гвардейцев, карет и саней. Копчик проспал спокойно всю ночь и ничего не знал о случившемся перевороте, а беготню и крики людей на улице в утреннем полусне просто пропустил мимо себя. Услышав о перемене власти от Кошкина, Копчик сперва даже обрадовался - красавица Елисавет давно была ему симпатична, но потом пригорюнился - как подумал, в какую пору теперь попадет домой. Он вспомнил, на которых вельмож делались ставки, уточнил у Кошкина, кого ночью привезли, и осознал, что за ночь в их маленьком банке случился дефолт.
- Аксель придумал еще поставить на то, кто как допрос перенесет, - рассказал Кошкин, - жаль, ты опоздал.
- А кто оценивает? - поинтересовался Копчик.
- Сам его асессорское благородие, - Кошкин потупился.
- Проболтались? - так и сел бедняга Копчик. Его воображению уже представился секретарь, доносящий об их развлечениях до начальства.
- Он сам предложил, когда услышал, что Аксель об этом говорит. Когда привезли в крепость всю эту свору и господин Головкин рыдал, с великим трудом выгружаемый из кареты - тогда Аксель и предложил эту игру, а секретарь подхватил. Сейчас допрашивают Мюниха, а первым был Остерман - наш Настоящий велел Акселю разложить свои щипчики, развести огонь и развесить над дыбою цепи пострашнее. Хоть и не велено пока никого пытать, впечатление это производит отменное.
- И как Остерман? Валялся и умолял? - Копчик отчего-то думал, что Остерман непременно примется валяться и умолять, но тут он ошибся:
- Черт бы побрал этих немцев! - сердито бросил Кошкин, - Я дал ему два пункта, а старый гриб держался на девятку. Один балл скинули ему, оттого что стонал, но это больше из-за подагры.
- А Мюниху сколько ты дал? И Левенвольду? Этот-то точно больше двойки не стоит.
- Ты прав, девять и два, - ухмыльнулся Кошкин, - вон Николаша к нам идет, сейчас все прояснится.
По темному, сводчатому коридору к ним спешил секретарь Николай Михайлович - "мой Николас" - вспомнил Копчик интимную интонацию павшего герцога.
- Прокопов, как хорошо, что ты уже на службе, - обрадовался секретарь, - И с какой корзиночкой! Прячь корзиночку и спеши за мной, у нас Половинов опять рухнул от духоты. Я бы гнал его в три шеи, дохлятину! Пойдем, сядешь писать - мы как раз отпустили графа фон Мюниха в камеру, - секретарь увидел молящие глаза Кошкина и шепотом проговорил, - Восемь - он всех закладывал напропалую, за это пришлось снять два пункта. Пойдем, Прокопов - тебя ожидает очередной арестант, приберегали его для тебя, можно сказать, на сладкое.
- Кто это, ваше благородие? - спросил Копчик, уже догадываясь сам.
- Соляной вор, или господин Тофана. Прекрасный обер-гофмаршал Левенвольд, увы, уже не такой прекрасный, как прежде - от страха он сделался серого цвета.
- А отчего соляной вор, ваше благородие? Ведь не успею материалы зачесть, хоть подскажите!
- Разграбил вверенные ему соляные копи, - пояснил нетерпеливо секретарь, - Пойдем же, хватит телиться, отдавай корзинку Кошкину!
Копчик с тоскою передал Кошкину корзинку, шепнул:
- Смотри, все не жри! - и потрусил за начальством по темному, узкому коридору. В камере за столом сидели уже Сам, Андрей Иванович, и еще два судьи, наспех назначенные из придворных пустоцветов - Копчик толком и не помнил их фамилий, - а Половиновское место пустовало. Копчик низко склонился перед высоким судом и с удовольствием занял это пустое место. Николай Михайлович пристроился на другом конце стола. В дальнем углу камеры зловеще чернела дыба, красноватая в отблесках жаровни, и Аксель, лысый и страшный, в прозекторском кожаном фартуке, любовно перебирал играющие бликами инструменты. За дверью послышался топот, затем робкий стук.
- Введите арестованного! - звонко и торжественно провозгласил секретарь.
- Арестованный Левенвольд! - отозвался так же весело и торжественно конвоир, и втолкнул в камеру узника.
- Садитесь, дружочек, в ногах правды нет, - ласково обратился Андрей Иванович к трясущемуся гофмаршалу. Тот рухнул на стул - и Копчик не смог отвести от него глаз. Он лишь однажды видел гофмаршала так близко - в обманном зеркале в доме Десэ, когда фарфоровое личико в обрамлении белых локонов вдруг оказалось совсем рядом и гофмаршал, не видя Копчика, ему подмигнул. Тот гофмаршал был белый, воздушный и хрупкий, как мейсенский кофейник. Сейчас на стуле сидел неопрятный дядька с вороньим гнездом на голове, с запавшими висками и щеками, серыми и провисшими, словно у извлеченного из земли трупа. Прекрасные вишневые глаза его ввалились и смотрели жалко, как у больной собаки. Люди меняются в крепости, и живые прежде смерти делаются мертвыми - вот что подумал о гофмаршале Копчик.
- Что с вашим кафтаном, милостивый государь? - тихо, вкрадчиво и почти нежно поинтересовался Андрей Иванович - такова была его манера допрашивать. На гофмаршале и в самом деле не было кафтана - только кораллово-золотой камзольчик и уже не совсем белая, хоть и по последней парижской моде, рубашка. На чулках тоже виднелись какие-то разводы и стрелки, а золотые туфельки были порядком затоптаны.
- Я подарил жюстикор вашим гвардейцам, - бесцветным голосом по-немецки проговорил гофмаршал, - им очень его захотелось, - он произнес это без гнева, механически.
- Хрущов, разберись, - Андрей Иванович полуобернулся к секретарю и чуть прибавил металла в свой голос, и тут же вернулся к гофмаршалу - с интонацией, мягкой, как пух, - Душа моя, прошу вас, говорите по-русски, я знаю, что вы это можете. Канцеляристу легче будет записывать за вами.
Гофмаршал коротко кивнул - и Копчик понял, что именно в нем не то. Он не казался напуганным, он был очень болен, и дрожал не от страха, а от озноба.
- Что я должен подписать? - гофмаршал закинул ногу на ногу и сцепил на колене трясущиеся черные пальцы, - Я все подпишу, даже не читая, - он говорил по-русски, картавя и захлебываясь в шипящих, и с непривычки переставлял буквы в словах на несвойственные им места.
- Так не годится, золотко мое, - вздохнул Андрей Иванович почти сочувственно, - Мы вместе с вами пройдем по этой дорожке от начала и до конца. Я хорошо вас знаю, но так уж заведено у нас - назовите себя, сколько вам лет, кто вы, где проживаете.
Аксель в своем углу красноречиво звякнул щипцами, и арестованный наконец-то его увидел. Тонкие губы его сложились в подобие усмешки, и он заговорил, как говорит на службе своей гофмаршал - отчетливо артикулируя каждое слово, со спокойным достоинством и глубоко запрятанным отвращением:
- Огастас Рейнхольд фон Левенвольде из дома Малла, обер-гофмаршал императорского двора и управляющий Российскими соляными копями, родился на мызе Раппин в одна тысяча шестьсот девяносто... - гофмаршал сглотнул, еще крепче вцепился пальцами в колено, - девяносто третьем году от рождества Христова.
- Ого, - посчитал Андрей Иванович, - признаться, я полагал, что вы гораздо моложе.
- Увы, - без выражения проговорил гофмаршал, - а проживаю я теперь в вашей крепости, оттого, что в мой дом уже въехал всеми своими телесами господин Разумовский.
Он так и произнес по-русски это "телесами", и один из судей не удержался и хихикнул в кулачок. Андрей Иванович осуждающе покосился и упустил момент - гофмаршал смежил веки и, как пепел от сгоревшей бумаги, осыпался на пол со стула - конвойный не успел его подхватить.
- Пушнин, взгляните! - позвал секретарь, да Аксель и сам ринулся к арестованному, расстегнул ворот, потрогал пульс.
- Тут лекарь нужен, - Аксель взял горячую руку, тонкую и иссеченную до локтя вертикальными старыми шрамами, - Он весь горит, как бы не помер.
- Что за следы? - Андрей Иванович перегнулся через стол и смотрел на шрамы, и судьи тоже встали и принялись смотреть, - Он что, убить себя пытался?
- Напротив, ваша светлость, - Аксель взял вторую руку безжизненного гофмаршала и закатал рукав, - Это следы от медицинских стилетов, господин Левенвольд вводил себе антидоты от ядов.
- Что есть антидоты? - спросил один из судей.
- Суть противоядие, ваша светлость, - отвечал Аксель, - сколько шрамов - столько раз жизнь сего господина была в опасности.
Аксель взял среди инструментов тряпицу со спиртом, смочил арестованному виски, гофмаршал открыл глаза - темные, страшные, в половину истаявшего лица - и вдруг узнал его:
- Вот видите, дьявол, вот вы и ошиблись - все давно закончилось, - сказал он по-французски, и голос его шуршал, как осыпающийся песок.
- Бредит, - пояснил окружающим Аксель.
- Несем арестованного в камеру и заводим следующего, - скомандовал строго и четко Настоящий, - а эту дохлятину пусть осмотрит доктор Ковач, вызовите его из мертвецкой. Некогда чучкаться, у нас на очереди еще трое.
Ласло был готов к тому, каким увидит гофмаршала, а что до отравленных тофаной - в свое время приснопамятный господин Рьен поставлял их для мертвецкой изрядно. Так что серое лицо и кожа, обвисшая, как у трупа, не стали для доктора сюрпризом. Гофмаршал валялся на койке с запрокинутой головой, и нос торчал, как у мертвого. Ласло снял с пояса флягу с ромом, открыл коробочку с протвоядием...
- Что ты ему даешь? - встрепенулся караульный.
- Лакрицу, все равно ведь помрет, - легкомысленно отвечал Ласло, - хочешь, и тебе дам? - он показал издалека черную пилюлю, и конвойный сморщился:
- Пусть сам жрет, не надо мне, противная она.