- Есть улица Вильгелльма Пика, - усатый дядька отпустил мои плечи - наконец-то - и пальцем водил по карте, - А что вам нужно на этой улице?
- ВГИК, - отвечала я сурово. Дядька повернулся ко мне, с лицом, озаренным надеждами:
- Вы хотите туда поступать?
- Нет, не хочу. Я уже снимаюсь.
- Вы красивая, - произнес одобрительно дядька и погладил меня по голове, как кошку. Гладить меня - неблагодарное занятие, волосы колючие от геля и на ощупь как грязные. Но ему, кажется, понравилось, - Вы красивая, но очень маленькая. Я видел актрис - все они были значительно больше вас.
Что я могла ему ответить - мал золотник да дорог? Я просто смотрела на него снизу вверх из-под его ладони.
- Вы плакали? - спросил дядька, оценив мои красные глаза, - Отчего вы плакали?
- У меня аллергия, - я вышла, наконец, из-под его руки, - Я пойду. Мой француз, наверное, соскучился.
- Максимка его развеселит, - усмехнулся дядька, - он учился в МГИМО и в Сорбонне, в разное время, конечно.
- Я пойду. Нет для меня на этой земле улицы Вильгелльма Телля.
- Давайте позвоним Катасонову, - предложил дядька, - он точно знает. Не уходите...
Он пытался удержать меня, но я не далась. Вообще-то мне не нравится, когда меня трогают, как вещь в магазине.
- Пустое, - я подошла к двери, взялась за ручку - нет, так уйти было бы невежливо, - Спасибо вам, превосходный любезный господин, - я поклонилась, взмахнув своим сопливым платком, и тогда уж вышла.
Как и следовало ожидать, в приемной Дани и Макс трещали взахлеб на своем французском. Сонечку они отправили восвояси. Дани сидел на столе и болтал ногами, Макс ел его глазами. Я прошла мимо них, пронеслась гневным смерчем, Дани неохотно снялся и двинулся за мной следом. Макс остался за столом с недосказанным французским словом на кончике языка.
Я сбежала по ковровой лестнице вниз, мимо Сонечки с ее Ленином, мимо конторки с добрым охранником - на улицу, выхватила из-за обшлага своего камзола черную сигариллу, подожгла и нервически затянулась. Дани выплыл из подъезда - спокойный и важный, как принц.
- Предатель! Почему ты бросил меня? - прокричала я ему злобным, свистящим шепотом, - А если бы он меня изнасиловал? Убил? И съел?
- Je ne voulais pas te déranger*, - мирно проговорил Дани.
(*Я не хотел тебя беспокоить)
- Ты, ты, ты - да ты сраный пророк Авраам. Когда надо, я тебе жена, а когда не надо - я тебе сестра, - я затянулась чересчур и закашлялась.
- Quelle association complexe...*
(*Какая сложная ассоциация)
- Вы так очаровательно ссоритесь, - за нами спустился этот идиотский Макс с его полированными ноготками и мгимошным французским, - я позабыл, Электрозавод или Хлебзавод?
- Хлебзавод, - машинально ответила я, - Дани, ты что, пригласил его на репетицию?
- Оh oui, - отвечал беспечный Дани.
- Ну и на хуя он там нам нужен?
- К вашему сведению, я беру уроки вокала, - обиженным тоном отвечал Макс. Он был красивый и никакой, с незамутненным лицом округлой яичной гладкости. Любознательный мажор из "Москвы-Берлина".
- Я тоже вас узнал, - в серых глазах его плавала нежность, как топленое масло в каше, - Прекрасная амфетаминовая грубиянка.
1733 (зима). Безобразная графиня
- Какая красота, - Николай Михайлович приблизился к висящему на дыбе подследственному, - А злые люди утверждают, что мы ничего хорошего здесь у себя не видим...
- Впервые за всю службу мне жаль применять кнут, - сознался растроганный Аксель.
Копчик вытянул длинную шею и тоже глядел. На дыбе висел человек, по материалам дела - матрос фрегата "Святая Анна" Андрей Попов, и спину сего матроса от шеи до ягодиц украшала дивная картина. В облаках, среди синих диковинных птиц, верхом на коротколапом, завитом кольцами драконе летела обнаженная дева с ликом заостренным и белым, как юная луна. И все, что можно, видно было у девы в подробностях. А ножки у девы были отчего-то совсем маленькие. И райские синие птицы путались в ее длинных вороных волосах, как в сетях.
- Вот ответь, умница наш Прокопов, для чего человеку на спине такая дева? - с интонацией школьного учителя спросил секретарь.
- Содомит он вестимо, ваше благородие, - предположил догадливый Копчик, - матросы, в море плавают, баб месяцами не видят, а тут, как ни возьмись, наш, - Копчик заглянул в документы, - Андрей сын Попов, на лицо не самый пригожий, но если со спины подойти - тут вам в помощь дева сия...
- Посмотри, Аксель, проверь, угадал ли умница Прокопов? - вопросил Николай Михайлович.
Аксель наклонился, посмотрел:
- Угадал...Перед нами содомит.
- Быть тебе, подканцелярист, вскорости канцеляристом, - обнадежил Копчика секретарь, - проводи самостоятельно дознание, протокол потом предоставишь. Погань, конечно, дева эта, но мне бы с таким рисунком думочка дома не помешала. Человек я одинокий, холостой, а так взглянул бы на думочку с такой вот амазонкой перед сном - и утешился бы в горестях...
- Так давайте мы, ваше благородие, - начал было Аксель, но Николай Михайлович сверкнул на него мгновенно заледеневшими глазами:
- Отставить, Пушнин! С такими мыслями не бывать тебе катом. Мы не звери тут и не таксидермисты.
Секретарь вышел, и Копчик тут же спросил:
- Что такое таксидермисты?
- Чучела делают, - пояснил Аксель, - Знаешь, к кому он пошел?
- Один злодей шпиона в печной трубе нашел и убил, - вспомнил Копчик, покосился на подследственного и махнул рукой, - А, этот все равно уже, считай, без языка. Помчали, Аксель.
Андрей сын Попов вину свою признал, но протокола подписать не успел - на дыбе помер, хоть и старался Аксель щадить его разрисованную шкуру. Копчик вызвал караул, и втроем потащили они тело вниз, в мертвецкую. В темной мертвецкой Ласло принял тело, и как только ушли караульные - из мрака выступил белокурый лион Десэ, накинул на гриву свою капюшон и был таков.
- Опять он здесь, - недовольно проговорил Копчик, - смотри, Ласло, добром не кончатся эти посторонние в мертвецкой. А если поймают вас в камерах - хоть и плакать будем мы с Акселем, но шкуру придется с вас спустить.
- Наивный ты зайчик, - Ласло засмеялся - зубы у него были длинные и белые, как у настоящего упыря, - Сегодня убийца пришел в камеру к убийце. Ты слышал о злодее, придушившем шпиона? Через час после его ареста явился Десэ с запиской к секретарю нашему, секретарь прочел ту записку и сжег. Я провожал Десэ, стоял у него за спиной и видел почерк. Десэ отдал секретарю железную коробочку, и я тут же увел его. А где, по-твоему, сейчас секретарь?
- Допрашивает злодея, - медленно проговорил Копчик, - так чей там был почерк?
- Буквы "добро" и "люди" так пишет только наш. Настоящий, - Ласло жестом изобразил, как он это пишет.
- Тогда понятно, кто протежирует алхимиков. А почему он, кстати, Настоящий? Все недосуг было спросить. Как будто где-то есть не-Настоящий.
- Он есть, - усмехнулся Ласло, - и ты о нем знаешь. Андрей Иванович Остерман, хозяин сегодняшнего убитого шпиона. Нумер два в нашем мартирологе.
- Оракул? - припомнил Копчик.
- Он самый. Он Андрей Иванович не настоящий, имя его истинное Генрих Иоганн или как-то так. А наш, выходит, самый что ни на есть настоящий, при крещении так наречен. Видишь, как просто.
Взгляд Копчика остановился на обнаженном теле мертвого матроса-содомита, и внезапная идея пронзила его сознание:
- Ласло, ты же хорошо рисуешь?
- Ну да, - согласился Ласло, - нас, лекарей, заставляли в университете рисовать.
- Перерисуй для меня узор со спины сего детины. Не в службу, а в дружбу.
Ласло перевернул покойника, посмотрел:
- Занятно. За что вы забили-то его, красивого такого?
- Сам помер, от ужаса. А так он тинтиннум повесил на дверь - знаешь, Ласло, что такое тинтиннум?
- Знаю, - ухмыльнулся Ласло, - хрен с колокольчиками.
- И сам понимаешь, как он этот тинтиннум называл. При гостях, придурок. Ну, и сдали его тут же, свои же соседи.
- Называл - так, что с вороной рифмуется? - уточнил Ласло.
- Да не смешно уже, - вздохнул Копчик, - надоели уже с этой темой, ей-богу. Так ты перерисуешь?
- Этим вечером, - Ласло приосанился, - я дежурю на придворном катании с ледяной горки. Буду трусов придворных на ручки подхватывать. И вывихнутые локотки им вправлять.
- Кто ж тебя туда сосватал?
- Одна дама, - Ласло откинул с лица длинные черные волосы благородным жестом, - честь моя не позволяет назвать ее имя. Но это очень знатная дама. Я вызывал для нее Вельзевула, и Вельзевул входил в мое тело - а далее мне неведомо, что происходило с моим телом и с той дамой, - Ласло демонстративно засмущался, - так вот, амант сей дамы, обер-гофмаршал двора, велел построить на набережной высокую горку и залить ее водой. Не иначе, надеется, что все придворные переломают себе шеи. А госпожа моя добра и милостива - она не хочет лишних увечий, и призвала меня подежурить под страшной горкой.
- Я понял, о ком ты, - догадался Копчик, - поздравляю, говорят, госпожа эта очень красива. Но ты все же перерисуй мне картинку, пока матрос не протух.
Пока Копчик ходил - Аксель переписал начисто протокол и раскладывал пасьянс на закрытом ящике с пыточными инструментами.
-Я думал, только Ласло умеет на картах гадать, - удивился Копчик.
- Я так, балуюсь, - Аксель взял валета червей, - двойственность сих карт меня пленяет. У человека не так - половинки не одинаковы. Здесь, видишь, как в зеркале - что вверху, то и внизу. А человек, бывало, ходит в золоте, смотрит на всех сверху вниз, говорит через губу - а попадает к нам, в зазеркалье, и травой под ногами стелется. А бывает, что мусор человек, пустышка, а у нас в гостях держит себя достойно и здраво, и под пытками тверд. Вот почему?
- Не знаю, я не философ, - отвечал Копчик, - день на дворе, пойдем домой, пока еще кого к нам не принесло. Мне второй смены не хочется.
Когда приятели вышли на улицу - морозный день и в самом деле уже переливался во всей красе. По льду перешли они на другой берег реки, мимо зимних рыболовов и легкомысленных любителей коньков. Вдалеке из полыньи тянули всем миром чьи-то сани. Друзья поднялись на набережную, зашагали к дому по хрустящему снегу.
- Выпьем? - предложил Аксель.
- Выпьем в трактире - там и уснем, - отвечал благоразумный Копчик.
Навстречу по набережной летели сказочные золотые санки. Кони в упряжке были так себе, но санки - чудо как хороши, словно сделаны были для капризной принцессы.
- Ни с кем его не спутаешь, - с долей одобрения произнес Копчик.
Санки поравнялись с ними, и Копчик деликатно, чтобы не схлопотать от кучера хлыста, заглянул в замерзшее окошко - в глубине кареты, весь в белых мехах, дремал прекраснейший золотой кавалер с тонким, матово-белым личиком фарфоровой куколки.
- Что, угадал? - спросил Аксель.
- Он, гофмаршал, - подтвердил Копчик, - поехал горку свою проверять.
- Какую горку? - не понял Аксель.
- Ласло наш сегодня дежурит лекарем на придворном катании, - пояснил Копчик, - гофмаршал, не иначе как из вредности, велел построить изо льда высочайшую горку, и сегодня все придворные с нее покатятся. Ласло надеется, что многие переломают шеи.
- Так сам же гофмаршал первый и переломает, - удивился Аксель.
- Может, ему такое нравится.
Приятели собрались было пройти насквозь через птичий рынок - до дома оставалось рукой подать - но какое-то замешательство, смятение в окружающем их пространстве не позволило им пройти прямо. Перед птичьими рядами стояла карета, с приоткрытыми дверцами, но по виду - вполне исправная. Возле кареты переминались с ноги на ногу два дюжих гайдука и кучер - охраняли. Чуть поодаль полицейский патруль отваживал от торгового ряда прохожих - велел поворачивать прочь. Торговцы в ряду замерли над своим товаром в неподвижных величавых позах, со значительными лицами. Битая дичь разложена была с растопыренными крыльями, словно нарочно.
- Узнаешь цвета? - кивнул Аксель на мундиры гайдуков.
- Бюрен?
- Бюренша. Давай обойдем, заглянем - ты, наверное, прежде такого и не видал.
Друзья обошли карету, поздоровались с патрульными. Отсюда, с другой стороны торгового ряда, видно было, что из открытой дверцы кареты высунулась нарядная дама и что-то стремительно, даже воинственно рисует на белом листе, трепещущем на планшете. За ее спиной две девки, арапка и какая-то косоглазая, споро подавали художнице карандашики и губочки и забирали ненужное.
- Она что - рисует? - изумился Копчик, - Графиня фон Бюрен - рисует?
- Графиня плетет гобелены, - поведал Аксель, - она по рождению принцесса или маркиза, таким не положено самим писать картины. Но сюжеты для гобеленов она зарисовывает прямо на улицах, и тут ее благородные родственники бессильны.
Графиня, супруга всесильного царского фаворита фон Бюрена, хищно взглядывала от мелового листа - на свои застывшие модели, и лицо ее было бледным и острым, как нож, как молодая луна. Как лик невиданной девы на спине у мертвого матроса.
- Я прежде слышал, что графиня безобразна, - задумчиво проговорил Копчик, вглядываясь в этот бледный лик с насупленными, четкими, как стрелы, бровями, - И что граф Бюрен не любит ее и кричит на нее при всех...
- Тсс, не на улице, - одернул его Аксель, помахал патрульным и потащил товарища за собою, домой. Копчик шел за ним, как сомнамбула, и все оглядывался назад, на прекрасную художницу.
- Ты не слушай дураков, - сказал Аксель уже у самого дома, - может, граф Бюрен и кричит на нее - из ревности. Графиня в таком же фаворе, что и он, только не выставляет себя напоказ. Про нее не сочиняют песен. Разве она безобразна?
- Конечно же, нет! - горячо воскликнул Копчик.
Они подошли к дому, поднялись на крыльцо. Собака Нюшка выскочила из сеней, припала на передние лапы, завиляла хвостом.
- Мы дома, Марья Карповна! - прокричал хозяйке из сеней Аксель - Ушицы бы нам! Да с расстегаями! И шкалик!
- Как же живут они? Ревность сожрет... - вполголоса недоумевал Копчик.
- Соблазняешь ты меня, - проворчал Аксель, - грешить против первого пункта. Видать, веселее им в паре работать. Как татям на рынке...Я философ, но не знаю, как люди втроем живут. Вроде меняются, дежурят при ее величестве по очереди, она принцесса, он злодей, вот и не приедаются никогда. Поэтому на нумер один никто из нас и не ставит...
Перед самой полуночью, когда друзья уже видели седьмой сон, в окошко постучали.
- Сгинь, ирод! - заорала в сердцах хозяйка и постояльцев разбудила. Копчик пошел открывать и впустил румяного, веселого Ласло.
- Лень тебе, что ли, в крепость идти? - догадался Копчик, - или под лед провалиться боишься?
- Братцы... - захлебываясь, начал Ласло горячим шепотом - хозяйка не спала, подслушивала, - тут такое...
Сонный Аксель уселся на постели, Копчик и Ласло придвинули стулья и расположились около него кружком.
- Ну, рассказывай, - прошептал Аксель, - кого на горке словил?
- Ну, слушайте, - как сказку, стал рассказывать Ласло, - знаете поговорку - доносчику первый кнут? Впрочем, это не совсем подходит...
- Давай, не тяни!
- Так вот, вся эта шушера поднялась на гору, а съезжать боятся. Ее величество велели ехать первым самому гофмаршалу, который и выдумал эту горку строить. Я думал, он струсит - он такой, - Ласло поморщился, - соплей перешибешь. Но он лишь рассмеялся, сел в санки и был таков. Внизу упал, конечно, но я его поймал, оттащил в сторону вместе с санками, и тут остальные расхрабрились - понеслись. У гофмаршала шишка, парик и шляпа с него слетели, но он только смеется - мол, государыня ему за потеху денег отсыплет, а то он в долгах как в шелках. А я смотрю на него - он все по-французски щебечет, что твой кенар - и кого-то он мне напоминает. Парик его белый слетел, а свои волосы у него черные, и голос - вроде бы тихий, но такой, что аж мурашки по спине. Тут еще один калека нарисовался, я к нему, а сам все думаю, где я мог видеть гофмаршала. Все-таки гофмаршал не пекарь, фигура приметная, где попало не шляется.