- Я, кажется, догадался, - прошептал Копчик, - неужели Рьен?
- Может, просто похож? - возразил Аксель.
- Я потом еще смотрел, как он ходит, как двигается - их специально, что ли, учат так ходить - как вода течет? И вспомнил, как этот Рьен павой вплывает в прозекторскую, как смотрит сквозь нас, как говорит, словно шепчет. Пари готов держать - это он.
-Чтобы плавно двигаться, подобные господа обучаются у специальных танцмейстеров, - припомнил Копчик, - И гофмаршал узнал тебя? - вдруг забеспокоился он.
- Вряд ли, - пожал плечами Ласло, - такие цацы в упор нас не видят.
- К вашему сведению, - менторским тоном произнес Аксель, - братьев Левенвольдов трое, и все одинаковые. Их все время путают.
- К вашему сведению, - отвечал Ласло, - двое старших в Европе. Я их сам из мартиролога вычеркивал.
В клетке завозился певчий кенар - проснулся из-за шума.
- Я думал, он камер-юнкер. Или мундшенк, - задумчиво проговорил Ласло, - а оно вот оно как... Я пожалуй, подниму им цену, даже если Десэ за это меня отравит.
Ласло в крепость не пошел, улегся спать на сундуке в углу - побоялся провалиться в темноте в полынью. Татей он не боялся совсем - сам был ничуть не хуже.
- Я знаю, на какой нумер буду ставить в следующем месяце, - сказал Копчик.
- Напрасно, проставишься, - отвечал Аксель, - граф Бюрен никогда не отдаст нам Левольда.
- Даже если он алхимик?
- А что - алхимик? Барин богатый, отдыхает, как ему угодно, - обиделся за алхимиков Ласло.
- Даже если он будет есть людей и вешать на шею их кости, - странно ответил Аксель.
- Что-то ты такое знаешь о них, чего мы не знаем, - подозрительно пробормотал Ласло.
- Вырастешь - узнаешь, - отвечал насмешливо Аксель, и Ласло собрался было подняться с сундука и придушить его, но Копчик сказал примирительно:
- Многие знания - многие печали. Не думай, Ласло, что они аманты или что-то в этом роде. Я, когда в Москве служил, слыхал эту историю, от канцеляриста одного, он как раз подшивал их переписку. Левольд, когда сам был в случае у покойной государыни, помог Бюрену, выкупил его из тюрьмы. Бюрен был тогда никто. А Левольд был - как Бюрен сейчас.
Он припомнил капризное личико в глубине золотой кареты - белый цветок на серебристом меху - и спросил:
- Как думаете, такая кукла, как младший Левольд - должно быть, сразу сломается в наших застенках?
- Настоящий с легкостью таких ломает, - ответил Ласло, - у него рука на них набита.
- Необязательно, - возразил Аксель, - помнишь Ваньку Долгорукова? Говно человечишка, золотая кукла - куда Левольду, тот парвеню лифляндский, а Ванька был золотой мальчик, мажор мажорыч. А помнишь, как держался? Всю третью степень вынес, с элементами четвертой. Я тогда многое о мажорах переосмыслил...
- Ты тогда банк взял, - вспомнил сердито Ласло, - Ты поставил на нумер один, а тот Ванька и был тогда нумером один. И не ври, что сердце тебе подсказало.
- Голова, - Аксель похлопал себя по лысому черепу, - она не только затем, чтобы в нее есть.
Наутро в прозекторской Ласло первым делом перевернул матроса на живот и принялся срисовывать деву на драконе. Копчик и Аксель поглядели немножко, как он рисует - это действие сродни было магии - и Аксель сказал с театральной трагической интонацией, указывая на мертвого содомита:
- Мне тридцать лет, я каждый день упражняюсь физически, но никогда, никогда не будет у меня такого тела!
1998 (лето)
"Не знал я человека более холодного и рассудочного, нежели мой брат. Он смотрел сквозь людей, словно сквозь прозрачное стекло, и шел по головам, чуть касаясь их своими легкими стопами, как пери по облаку. Ничто в мире - страдание, боль, невосполнимые потери, измена близких - не вызывало у него слез. Он улыбался, взлетая, и смеялся, падая. Лишь предаваясь любви, становился он искренне весел, отчего-то именно утехи амура находил он самой смешной и забавной из игр..." Только один вопрос - как это стало тебе известно, милый Казимир Вальденлеве?
Хлебзавод - это, конечно, громко было сказано. Гаражи за хлебзаводом - вот верный ответ. Я разглядела за гаражами спортивную "ауди", бессмысленно тычущуюся в подворотнях, как слепой котенок, и выстроила ряд догадок - кто мог явиться сюда на такой машине?
Дани, как самый бездарный, играл на ритм-гитаре и в нужном месте подвывал вокалисту. Когда я вошла, все у них уже было в самом разгаре - музыканты нестройно бренчали, басист для пущего эффекта тряс волосами, вокалист пел - редчайшим, надо сказать, дискантом:
В юном месяце апреле в старом парке тает снег
И крылатые качели начинают - свой разбег
Позабыто все на свете, сердце замерло в груди
Только небо, только ветер, только радость впереди
Heroin heroin heroin and cocaine
Heroin heroin and cocaine - визгливо вступал Дани, и вдвоем они выводили свой припев, как списанные подвыпившие оперные дивы. Я присела на краешек почти невидимого в полумраке деревянного ящика - в любой момент в нежные овалы моего тела могла вонзиться заноза.
- Как называется группа? - не скажу, что Макс подошел неслышно - музыканты могли бы заглушить собою и взлет Бурана.
- Встретимся у колодца, - ответила я, - это не предложение, это название.
- Я понял, - Макс устроился на ящике рядом со мной.
- Осторожнее, здесь в зад может вонзиться щепка. Если вы, конечно, не за этим пожаловали.
- Кто знает... - туманно ответил Макс, и я тут же на него уставилась. Он был одет, как одеваются провинциальные мажоры, прожигающие жизнь в столице - в общеизвестные бренды. И волосы у него подстрижены были по-мажорски - короткий затылок и длинная, до подбородка, челка.
- Вам пойдет трясти волосами под эту дивную музыку, - сказала я.
- Мы на "вы" или на "ты"? - уточнил Макс.
- Брудершафт был? - спросила я сурово. Он мне не нравился, и дело было не в социальной справедливости. Просто не нравился. Макс вдруг склонился и, не глядя, быстро мазнул своими губами по моим:
- Теперь был.
Я оцепенела - плакало мое личное пространство - и произнесла заторможенно:
- Еще должен быть алкоголь...
- Давай чуть позже, - Макса, кажется, позабавила моя реакция, - Твой брат настоящий француз?
- Нет, он придуривается, - объяснила я, - он уезжает работать в Гренобль, вот и тренируется потихонечку.
Музыканты наигрались, и Дани заорал нам со сцены:
- Вы что, целуетесь? Руки прочь от моей сестренки!
Макс птицей взлетел с ящика и побежал к ним. Я поняла уже, кто из нас двоих интересовал его больше, но понимал ли это сам Макс? В гараж вошли две девочки, по виду - старшие школьницы. Музыканты оживились, Дани буквально втащил Макса на сцену - у того аж свитер задрался и мелькнула над ремнем полоска брендовых трусов. Девочки залюбовались, конечно - Макс был хорош, как чайка среди ворон на питерской помойке. Дани взял микрофон и объявил торжественно:
- Группа "Встретимся у колодца" представляет сессионного вокалиста с песней акапелла "Не ебет". Давай, Максюш, я тебе подыграю, чтоб не совсем акапелла.
Макс взял микрофон, красиво отбросил челку - совсем как Геша Козлодоев в "Бриллиантовой руке" - и старательно запел под негромкое бренчание Даниной гитары:
Survived, tonight, I may be going down,
Cause everything goes round too tight, tonight,
And it, you watch him crawl, you stand for more.
And your panic stricken, blood will thicken up, tonight
(*Выжив этой ночью, я могу сойти вниз
Все как в замедленной съемке
И ты смотришь, как он подползает, в оцепенении
В панике, и сгущается кровь - этой ночью)
Cause I don't want you, to fucking me, - вступил вокалист своим неожиданным дискантом, и живое страдание пролилось на нас черной венозной кровью из раскрытого, разбитого сердца:
You'll follow me down, you'll follow me down,
You'll follow me down*...
(*Ты последуешь за мной)
Ей-богу, я тоже не хотела, не хотела - ничего такого.
- Ты дашь мне почитать твою книгу? - спросила Стеллочка. Мы сидели с ней на кухне, и болонка Герка смотрела на нас с надеждой. Это называлось - "ночной перекус".
- Мам, я стесняюсь, - призналась я, - я же не настоящий писатель.
- Увидеть в тебе писателя - для меня все равно, что следователю разглядеть в своем ребенке маньяка, - вздохнула Стеллочка, - Ты не представляешь, как меня писатели достали.
- А меня Макс достал, - сказала я отчаянием, - я ревную.
- Новый друг Дани? - Стеллочка отрезала от батона колбасы - себе и Герке. Герка запрыгала свечкой.
- Он самый. У него на всем написано Хьюго Босс, даже на трусах. Он сноб и дурак. И у него свободный французский.
- Лизочек, - нежно, с набитым ртом проговорила Стеллочка, - позволь Даньке общаться с себе подобными. Ты же видишь - ему скучно с нами. С нами он - как лебедь на птичьем дворе.
- Мааам, - бессильно протянула я, - ну нет же...
- Он скоро улетит в свой Гренобль и забудет о нас, - продолжала жестокая Стеллочка, - а мы останемся золу золить и гордиться, что он у нас был.
Я встала из-за стола и пошла в свою комнату - Стеллочка и не посмотрела мне вслед, принялась дрессировать бестолковую Герку - "Герка, сидеть! Герка, голос!". Дани валялся в постели с очередным научным журналом:
- Что с лицом, систер?
- Ни-че-го, - я села на край постели, - Тебе нравится Макс?
- Иди, я тебя погрею, - Дани отбросил журнал и втащил меня к себе под одеяло - я тут же пристроила ледяные ступни между его теплых ног, - Мне нравится то, что приносит с собой Макс. Не его внешность, а его, так сказать, внутреннее содержание.
После репетиции в Максовом "ауди" нас ожидала встреча с персонажами песни группы "Встретимся у колодца" - крылатыми качелями, heroin and cocaine. Дани остался в восторге, а я, на заднем сиденье спортивной машины, предназначенном скорее для чемодана, нежели для человека - а я, а я - увы...
- Ты продажная скотина, Дани, - я зарылась носом ему в подмышку, и стало полегче, - Фу таким быть.
- Он еще и с собой мне отсыпал, - признался Дани, - он совсем дурачок, этот Макс. Наверное, он думает, что мы - это такая настоящая богема...
- Он просто влюблен в тебя.
- Или в тебя. Или в обоих. Какая разница?
- Ты ведешь себя так, будто мы с тобой совсем уж безденежные доны, - сказала я сердито, - Нельзя принимать милости от кого попало.
- Передавай привет своему Казимиру. Его дух вселился в тебя - ты и говоришь как он.
- Стеллочка сказала, что ты улетишь в Гренобль и забудешь о нас, - я приподнялась на локте и заглянула ему в глаза, - что здесь ты лебеденок на птичьем дворе.
Дани рассмеялся, обнял меня и прижал к себе - я слышала, как глухо стучит его сердце.
- Я вызову тебя, как только устроюсь. Я бы весь ваш птичник перетащил в свой новый пруд, но, боюсь, кроме тебя никто не поедет. Ласты согрелись?
- Почти...
- Я люблю тебя, систер. Не бойся.
1734 (февраль-март). Paris vaut bien une messe noir*
(Париж стоит черной мессы)
По окончании дня и рабочей смены Ласло принес Копчику перерисованную на бумажном листе деву на драконе. Копчик уже решил, что отдаст картину для вышивания своей квартирной хозяйке - несмотря на косоглазие, гладью вышивала она весьма бойко, и получались настоящие гобелены. Копчик вспомнил про гобелены, потом про художницу-графиню, и замечтался. В мечтах его все фаворитское семейство фон Бюренов заезжало в крепость на допрос, и вот тогда...
- Ребята, мне нужна ваша помощь, - прервал его мысли Ласло, - как приберетесь, спуститесь ко мне в каморку, нужно посекретничать.
В каморке у Ласло стояли на столе черные свечи и разложены были по всем поверхностям богатые черные одеяния. Не такие богатые, конечно, как костюмчик господина фон Мекк, но вполне себе мечта зажиточного купца.
- Жир младенца? - знающий Аксель взял в руку черную свечку.
- Я вижу, тебе и объяснять ничего не придется, - ухмыльнулся Ласло. Он снял свой черный кожаный фартук и приложил к груди один из нарядов - тот переливался атласно, - Жир не младенца, жир свиньи. Если клиент не различает, зачем морочиться.
- Ты уж объясни, - нахмурился Аксель, и его обычно добродушная рожа сделалась зловещей - насколько такое вообще возможно, - Может, ты нас попросишь младенцев резать. На жир...
- Не, от младенцев пришлось отказаться, у клиенток свои недавно родились, могут фраппироваться, - отвечал Ласло.
- Я угадал, - обреченно произнес Аксель, - месс нуар? И кто заказывает музыку - твой приятель Десэ?
Копчик слушал, но ничегошеньки не понимал - словно друзья говорили на тарабарском языке.
- Да объясните бога ради, о чем вы? - взмолился он наконец.
- Смотри, Копчик, - начал рассказывать Ласло, - Есть у меня дама знакомая, ты о ней слышал. Знатная придворная дама. Большая любительница гаданий, гороскопов, нумерологии и прочей ерунды. Духов вызывает. У нее любовник - гофмаршал, тот самый, которого я ловил на горке. Княгиня моя - тьфу ты, проговорился - и две ее подруги, такие же дуры, прослышали от цесарского посланника, что в Европе de rigueur считается посещать черную мессу. А княгиня что, лысая? Ей тоже загорелось мессу.
- Что за месса-то? С попами? - переспросил Копчик.
- С клопами. Стоит болван в маске козла, перед ним лежит голая баба с тазом крови на пузе, вокруг - дураки и дуры, и все дружно призывают сатану. Приходит сатана, и начинается свальный грех.
- Здорово... - то ли мечтательно, то ли издевательски сказал Аксель.
- Гадость какая, - сморщился Копчик.
- Спектакль. За деньги, - рассудительно отвечал Ласло, - Дураков не сеют, не жнут - сами родятся. Оказалось, наш трупорез Десэ в Париже проводил подобные спектакли, и его тут же ангажировали на роль жреца. На роль жрицы у Десэ есть одна девчонка. За право лежать на алтаре три придворные дуры аж передрались и теперь тянут жребий. Одна незадача - нам необходим Сатана.
- Не обрыбитесь, - ответил ему Аксель.
- Обрыбимся, Лешечка, если ты согласишься, - колокольный бас Ласло сделался медовым, - Всего-то надо за стеклышком постоять, да отвечать на латыни, когда жрец тебя спросит. Клиентам приятно будет, что дьявол знает латынь. Если он будет отвечать по-немецки или, упаси бог, по-русски - могут оскорбиться.
- Я, выходит, не нужен вам, - с облегчением произнес Копчик.
- Нужен, золотце, нужен, - разочаровал его Ласло, - Дьявол стоит по ту сторону зеркала, и клиенты его не видят. Но как только за зеркалом зажгут свечу - лик Сатаны проявится на волшебном стекле. Ты, Васечка, и зажжешь ту свечу. Задорого зажжешь - любой пономарь позавидует.
- Кто платит? - уточнил практичный Копчик.
- Самый глупый из дураков - гофмаршал. Его метресса очаровывает австрийского посланника, а рогоносец оплачивает ее спектакль. Где мозги у человека?
- Как раз где надо, - вступился за гофмаршала Аксель, - Месс нуар свяжет преступной тайной посланника с его искусительницей, и он станет воском в ее руках. Откроются горизонты для шантажа. А метресса - вся в руках гофмаршала. Впрочем, и гофмаршал себе не принадлежит, а принадлежит со всеми своими потрохами вице-канцлеру Остерману, тому, что Андрей Иванович не-настоящий. С тех пор, как Остерман защитил его от зверства Долгоруких. После смерти матушки Екатерины Долгорукие заклевали совсем ее лапочку Левольда, и вице-канцлер всеми силами вступался, спасал его от неминуемого ареста. С тех пор Левольд - верная болонка господина Остермана. А сам вице-канцлер давно запродан австрийской короне, и рад будет получить хоть какую власть над своим тираническим нанимателем.