- Может, и отвезу, - Макс посмотрел на меня с любопытством, - хотя идея, конечно, безумная.
- Не вздумай, - вмешался Дани, - я не хочу стоять весь в черном на двойных похоронах вместо своего Гренобля.
- Может, хоть так она перестанет меня ненавидеть, - пожал плечами Макс.
- Сеанс окончен, - я отвернулась к окну. За окном проносились черные силуэты и редкие, одинокие огоньки.
- Что это значит? - не понял Макс, - Сеанс окончен - это из эпохи немого кино?
- Это из уголовного жаргона, - пояснил Дани, - Подрочили - пора и на боковую.
С поезда Макс привез нас в квартиру с чучелами и фальшь-колоннами. По его словам, в этой квартире останавливался его шеф, когда наезжал в Питер.
- То есть кровать продавлена вашими задами? - уточнила я.
- А ты ревнуешь, Лизочка? - развеселился Макс, - Или завидуешь?
- Решаю, где спать. На диване, - я метнула рюкзак на диван перед телевизором.
- Зафаршмачишься, на диване тоже было, - сказал Макс.
- Это геенна огненная, а не квартира.
- Не нравится - переезжай в гостиницу.
- Девочки, не ссорьтесь, - примирительно произнес Дани и звездой упал на греховное ложе, - Лиза, где твоя толерантность?
На часах было уже одиннадцать, и я поспешила в архив, а эти двое развалились на своей пакостной кровати и захрапели. Они свернулись эмбриончиками по разным углам постели, и мне оставалось только надеяться, что они не сползутся за время моего отсутствия.
Я никогда не занималась историей и не училась на историка. И не смогла бы объяснить, что мне за дело до людей, которые при жизни и не взглянули бы в мою сторону. Пробираясь наощупь в воспоминаниях злого и очень одинокого человека, я вдруг расслышала то, о чем он так тщетно пытался рассказать. Казимир был в ссоре со своим младшим братом и много лет заглядывал в глаза случайным собеседникам, намеками выведывал обрывки слухов о человеке, которого давно потерял. Любовь ли, ненависть - время все чувства переплавило в одну бесконечную тоску. Мне лишь хотелось узнать - встретились ли они наконец, эти братья? И по документам выходило - нет, не встретились. Младший брат умер в ссылке, а дурак Казимир - в своем поместье, в чинах и славе. Не знаю, мог ли Казимир что-то сделать, но, кажется, он даже не пробовал - только у всех выспрашивал о бедном своем Рене.
Сухие, сдержанные свидетельства, ядовитые пасквили, прозрачные намеки - все отпечаталось на желтоватой бумаге, трепещущей сейчас в моих ничтожных руках, и все эти слова, добрые, злые, равнодушные - казались мне гипсовым слепком с живого тела. Силуэтами людей в городе Помпеи, застигнутых извержением. Что-то было в этом архивном копании и от работы парфюмера Гренуя. Живой человек с его дурными привычками, интригами, гордыней, нелепым вкусом в одежде, отчаянием, страхами, неожиданной твердостью перед лицом смерти и единственной живой фразой, оставшейся от него в истории: "Я не знаю, что с этим делать" - словно еле слышный голос сказал мне: "Посмотри на меня..." - и я увидела его, того, о ком писал свою книгу бедняга Казимир. И даже расплакалась, когда узнала, чем оно все на самом деле закончилось.
1734,5 (зима). Милосердие господина фон Мекк
Копчик не раз и не два ходил гулять с прекрасной раскосой Ледой, и японка не говорила уже ни слова про графа, а выспрашивала, велико ли поместье Прокоповых и много ли у них с матушкой крепостных. Копчик, как мог, приукрашивал ситуацию. Для пущего приличия вместе с Ледой присутствовала на свиданиях горбатая Мирослава, видимо, хозяйке, посылавшей дуэнью следить за моралью, и в голову не могло прийти, что у Мирославы появится свой собственный ухажер. Ласло, привлеченный сперва рассказами о духах вуду, теперь всерьез находил Мирославу хорошенькой и впридачу интересной собеседницей. Жениться он, конечно, не собирался - но Ласло намерен был жениться только на больших деньгах, а такая дура пока еще не народилась. Аксель же убоялся матушкиного гнева и с арапкой Катериной больше не виделся.
Впрочем, Акселю и без Катерины довольно было приключений. Не успел он отпраздновать посвящение в целого ката и полностью посвятить себя работе - даже лекарскую практику пришлось оставить, как ни жаль - жизнь назначила Акселю новый, неожиданный экзамен. Ранним зимним утром, морозным и темным, перешел Аксель по льду замерзшую реку и явился на службу - и в дверях уже встречал его секретарь Николай Михайлович с самым загадочным лицом.
- Человек тебя ожидает в моем кабинете, - секретарь неожиданно обнял Акселя за плечи, и склонил свою голову к его голове, и зашептал, - Человек этот - Вольдемар Плаксин. Говорю тебе это, чтоб ты знал, с кем пойдешь.
Братья Плаксины несмотря на русское имя были курляндские немцы, именно им подчинялась многочисленная свора, охранявшая особу графа фон Бюрена. На душе у Акселя почернело, вспомнил он и француза, и проклятого щеголя фон Мекка. "Значит, добегался фон Мекк", - подумал Аксель, входя в кабинет. В кабинете ожидал Акселя изящный, стройный господин - Аксель тут же припомнил, что господа Плаксины начинали свою карьеру, сидя шпионами в печной трубе.
- Вы Пушнин? - уточнил стройный Плаксин, ощупывая могучую фигуру Акселя черными бегающими глазами, - Тот самый Пушнин, который кат, но с Геттингенским дипломом лекаря?
- Он самый, - обреченно отвечал Аксель.
- Попрошу проследовать за мной, - пригласил Акселя изящный Плаксин, - вас желает видеть его сиятельство граф фон Бирон.
"И на что я ему?" - подумал Аксель, усмехнувшись про себя французской транскрипции графского имени - значит, пригодилась-таки ворона...
Он ожидал, что на выходе встретят их гвардейцы, или хотя бы графские гайдуки, но Плаксина никто не ждал. Вдвоем перешли они реку по льду - на горизонте еле-еле занималась заря.
- Разве граф не спит? - спросил Аксель, - Ваше благородие?
Но спутник ничего ему не ответил, даже после раболепного благородия. Аксель задумался, в каком чине может быть Плаксин и что он за человек, дворянин ли? Миновали они императорский дворец - Аксель удивился, но промолчал - и задворками привел его Плаксин к манежу.
- На графа в упор не таращиться, лапы не тянуть, - кратко проинструктировал спутника Плаксин, - обращаться соответственно титулу. Как его сиятельство выглядит, знаешь?
Аксель видел графа в подзорную трубу во время придворного катания на лодках и пару раз с крыши, когда двор выезжал в Петергоф, но чтобы вблизи - никогда. Но верил в интуицию и в свою звезду.
- Уж не ошибусь, - пообещал он Плаксину, - Там небось один такой красавец.
Плаксин смерил его подозрительным взглядом:
- Иди с богом. И знай - я слежу за тобой.
Аксель пожал плечами и вошел в манеж. Несмотря на раннее время, здесь суетилась прорва народу - но то были конюхи, лакеи и прочая невзрачная шушера. Да, графа, гарцевавшего на гнедом ахалтекинце, он увидел сразу. "Как просто" - только и подумал Аксель, и внутри себя рассмеялся. Он и не думал, что можно узнать коня, виденного лишь однажды на ночном причале, под метущим в глаза мокрым снегом. Сначала узнать коня, а потом человека. Аксель приблизился - никто его не останавливал, но Аксель чувствовал спиною зоркий глаз Вольдемара Плаксина.
Фон Бюрен спешился и ждал его, играя тонким стеком - перчатки на этот раз на нем были винного цвета. "Говорят, он грызет ногти - вот и разгадка перчаток, - вспомнил Аксель, сам себе смеясь, - борется с дурной привычкой, как может".
- К услугам вашего сиятельства, - Аксель поклонился, стараясь, как и обещал, в упор не таращиться.
- Я слышал, ты лекарь и кат, в одном лице? - уточнил фон Бюрен, - Ты в крепости и пытаешь, и лечишь?
- Лечит другой человек, ваше сиятельство, - отвечал Аксель, - но я имею практику в городе.
- Ты говоришь по-французски? Хотя бы понимаешь? - отрывисто спросил фон Бюрен, и стек затрепетал в его руках.
- И говорю, и понимаю, - кратко отвечал Аксель.
- Я могу откусить тебе голову, - на чудовищном лоррене проговорил фон Бюрен, и Аксель не стерпел - уставился в упор - в лицо без маски, красивое и четкое, как римский скульптурный портрет, - И ты можешь откусить мне голову, если очень постараешься. Но мы с тобою не будем этого делать.
- Не будем, превосходный мой господин,- по-французски подтвердил Аксель.
- Этой ночью в доме Масловых умер хозяин. Ты должен пойти в его дом, передать вдове мою записку и осмотреть тело. Как можно быстрее. Ты не вправе вскрывать тело и даже трогать. По всем признакам - по запаху, по цвету кожи, по пятнам на теле - ты должен определить, был ли умерший отравлен. Просто - да или нет. И как можно быстрее - вернуться и доложить мне, да или нет. Плаксин тебя проводит, но в дом он не пойдет - никто его там не любит, - фон Бюрен усмехнулся и вытащил из перчатки записку, - Отдай вдове. Если будет она с тобой говорить - слушай, если нет - ничего не спрашивай. Ступай.
Аксель поклонился и быстрым шагом направился к выходу - и стройной тенью летел за ним Вольдемар Плаксин.
- Где дом Масловых? -спросил его Аксель уже на улице, - Ехать нужно или ногами дойдем?
- Дойдешь, - кратко ответствовал Плаксин, - Я провожу.
Они шли не то что бы долго, но Аксель успел заморозить уши и нос. Плаксин вел его какими-то задворками, залитыми помоями, и Аксель затосковал было - как он явится в приличный дом в грязных сапогах. У дома Масловых он нарочно потоптался в сугробе, чтобы сапоги стали почище, и только потом постучал. Открыла перепуганная горничная.
- Я к хозяйке, - сказал Аксель, - к вдове господина Маслова.
Горничная зажала рот платком, всхлипнула и впустила Акселя. Теплый дух чужого протопленного дома охватил его медвежьими лапами. Из комнат вышла хозяйка - молодая востроносая женщина в домашнем платье. Она не плакала, но руки ее дрожали. Аксель передал записку в эти дрожащие руки:
- Граф соболезнует вашему горю, - проговорил он мягко, - и поручил мне расследовать...
- Я не дам его резать, - твердо и зло отвечала хозяйка, - Граф ваш безбожник, а нам еще в церкви отпевать.
- Он и не велит резать, - оправдался Аксель, - только взглянуть. Прочтите, в записке все должно быть - я не читал, что он пишет.
- Несли и не читали? - не поверила вдова.
- Я никогда не читаю чужого.
Хозяйка еще раз пробежала глазами записку, скомкала, бросила в карман платья:
- Идемте же, только ничего не трогайте. Вы тоже можете умереть.
- Отчего же? - театрально удивился Аксель, следуя за нею по галерее рассветных комнат.
- Муж знал, что умирает от яда. Последние дни он ночевал в кабинете, чтобы не погубить меня и детей, - вдова вошла в кабинет, Аксель следом за нею - и горничная внесла два подсвечника. На диване лежало тело человека с осунувшимся, темным лицом, с запавшим ртом. От тела уже пахло - тяжело и муторно. Аксель взял свечу, подошел, пригляделся - вся подушка была в выпавших длинных волосах. Лицо покойного, с синими губами, было очень уж страшно - придется гримировать его перед похоронами особенно тщательно. Хоть и не велено было спрашивать, Аксель спросил:
- Давно ли это началось? Он долго болел или сразу помер?
- Месяц назад муж мой сидел на обеде рядом с княгиней Лопухиной. На княгине был перстень с розовым камнем, - тихо, отчетливо проговорила вдова, - такие перстни носят еще все Левенвольды. Княгиня - метресса младшего из них, если вы не знали. Ваш граф ничего не станет делать. Но пусть он хотя бы обо всем услышит. Мой муж умирал этот месяц, и никто не верил ему, когда он говорил, что отравлен, никто не попытался помочь. Он потерял волосы и зубы, он выблевал всего себя за этот месяц в своем кабинете. Мой муж был совсем молодой человек, обер-прокурор, и стал бы генерал-прокурором, если бы не был столь доверчив...
- Поверьте, следствие на верном пути, - заверил Аксель, догадываясь, что, кажется, на этот раз добегался гофмаршал. "Так это и есть тот самый обер-прокурор, на которого все мы ставили, - думал Аксель, - непримиримый враг крепостного рабства. Черт бы драл гофмаршала, ей богу!" Все его медицинские знания говорили об одном - перед ним отравление ядом аква тофана, редким, смертельным ядом, убивающим жертву медленно, в течение месяца. Весь этот месяц умирающего снедала невыносимая печаль. Выпадали зубы и волосы. Аксель все это видел - на трупах, которые вскрывали Десэ и надменный господин Рьен.
- Он ничего не сделает, ваш фон Бюрен, или как вы его зовете теперь - фон Бирон, этот ваш самопровозглашенный канцлер империи. Он поплачет, выразит соболезнования и назначит пенсию. И никого не накажет. Но пусть он хотя бы знает - как это было, расскажите ему. Змея на его груди - когда-нибудь укусит и его самого.
Аксель поставил свечу на стол и поцеловал вдове руку.
- Я постараюсь все передать без изъятий, - проговорил он с искренним сочувствием, - ваш супруг опередил свое время, он мыслил дальше нас и был лучше нас...
- И - ни-че-го, - вдова отняла руку, повернулась и медленно вышла из кабинета. Горничная проводила Акселя до дверей. На улице мужественно мерз Вольдемар Плаксин.
- Бегмя бежим! - скомандовал он, и они, в самом деле, побежали бегом до самого манежа. У Акселя нос не успел замерзнуть. Так и влетели в манеж - раскрасневшиеся, окутанные паром.
- Опоздали, - без эмоций проговорил Плаксин.
Среди опилок и конских яблок граф фон Бюрен беседовал с господином Рьен. То есть, прости господи, с гофмаршалом Левенвольдом.
- Но ты иди, рискни, - Плаксин толкнул Акселя в спину. Аксель направился к этим двоим, ожидая, когда они закончат разговор и у него появится право открыть рот. Они говорили по-французски - не иначе, для того, чтобы не поняли слуги - и до Акселя донесся обрывок длинной французской фразы, произнесенной гофмаршалом горько и нежно:
- Кровь моего разбитого сердца давно ушла в землю, и проросла травой, которую щиплют твои кони...
На что фон Бюрен отвечал ему на своем отрывистом лоррене:
- Какое сердце, Рене? У нас у каждого давно своя война...
- Не называй меня так, - зашипел гофмаршал.
- А как тебя называть? Еin idiot mit dem guten Absichten? - фон Бюрен не улыбался, но черные глаза его смеялись. Гофмаршал повернулся, как механическая фигурка на табакерке - взметнулись веером золотые одежды - и вылетел пулей прочь, осыпав замершего Акселя метелью золотых блесток.
- Давно ждешь? - увидел Акселя фон Бюрен. То есть раньше - совсем не видел, во все глаза смотрел на другое.
- Нет, ваше сиятельство, - смиренно отвечал Аксель. По-французски, как и было условлено.
- Ну - и? Да - или нет?
- Да, ваше сиятельство, - Аксель перешел на шепот, - Яд аква тофана. Покойный принял его месяц назад...
- Я знаю, не продолжай, - прервал его фон Бюрен, - Это именно тофана, ты уверен?
Как ни хотелось Акселю рассказать, отчего он в этом так уверен, и какие трупы вскрывал не так давно в крепости молчаливый господин Рьен - но он лишь кивнул. Стоило ли вставать между этими двоими? И были ли тайной дела господина Рьен для самоназначенного канцлера?
- И я знал это, старый дурак, - проговорил сам себе фон Бюрен, подтверждая догадку Акселя, - Спасибо тебе, кат Пушнин, за службу. Деньги возьмешь у Плаксина, - граф ударил себя стеком по голенищу бесценного замшевого сапога, подозвал своего гнедого ахалтекинца и птицей взлетел в седло. Ей-богу, это было очень красиво. Это завораживало - почти как публичная казнь.
Аксель вернулся к Плаксину, смотревшего на него теперь, как на старого друга - или, по крайней мере, как на товарища по несчастью - и Аксель ответил на его вопросительный взгляд словами вдовы Масловой:
- И - ни-че-го.
Ухаживания Копчика завершились счастливо - матушка скрепя сердце одобрила японку, главным образом из-за места Лединой службы. Копчик сделал Леде предложение руки и сердца и получил немедленное согласие. Условились, что Аксель переедет в дом Ласло, и вся квартира в доме вдовы-капитанши останется в распоряжении молодых. Леда не хотела бросать службу у графини - если только графиня сама ее не погонит, и прижимистый Копчик, считавший, что никакие деньги в семье не лишние, тем более жалование графской камеристки, отнесся к этому с одобрением.