Господи, помоги! Эти двое, дети они или просто идиоты, не понимают, что наделали! Они как младенцы, которые хотят конфетку и потому давятся и плюются хлебной жвачкой. И теперь навечно останутся не детьми и не взрослыми, ведь в Преисподней не растут, они будут скучать и возненавидят первую попавшуюся жертву. Они - самоубийцы, потому в них есть очень мелкие наклонности палачей... Но что же с ними делать, как их развлекать, как создавать иллюзию роста и деятельности? Или пусть мучаются и мучат - но мучить будут его, Бенедикта!
...А ошибка была элементарна: столоначальник С не был виновен в посылке тех документов. Он, скорее всего, знать о них не знал: они должны были попасть к нему, но не попали. Для бывшего преподавателя логики и нынешнего бюрократа перепутать входящие и исходящие - нелепая ошибка! И подвести коллегу... Но докладная уже пошла по инстанциям, Бенедикт отправил ее, а теперь следует написать опровержение.
***
Пока Бенедикт усмирял панику, девица принесла все, что надо; дети о чем-то беседовали, хихикая время от времени. И тут Господь, упомянутый мысленно, кажется, сжалился над столоначальником. Осторожно приоткрыв дверь, вошел некто третий. По сутулости его и согнутым локтям можно было надеяться, что он - чиновник, из маленьких. Человек этот не поздоровался, не поклонился, не осмотрелся, как если бы всегда работал именно здесь. На нем коробом стояло одеяние из ворсистого сукна. Оно походило на привычные Бенедикту одеяния университета, но оказалось затейливее - с широким отложным воротником и вторым, стоячим. Отвороты второго воротника покрыли, видимо, крашеной кошкой, потому что намеки на полосы было все-таки видно. Одеяние новое, а вот сапоги рыжие и с заплатами, головной убор с козырьком расплющен и засален. Человек очень бережно снял суконное одеяние и повесил его на крючок у входа; пола завернулась, открыла подклад из маркого белого коленкора. Поправив полу, человек отошел полюбоваться одеянием и только потом развернулся к Бенедикту.
Тот видел словно бы себя на посту ректора, такое вот кривое зеркало. Один нелепый старикашка в "почти новом", но уже обвисшем одеянии оглядывал другого, одетого в безобразное то ли черное, то ли зеленое нечто с протертыми локтями, но с блестящими пуговицами. Один был высок, тощ и гибко-неподвижен, второй - скован и суетлив, низенький и какой-то словно бы отечный. Оба выглядели небритыми, как очень и очень многие мужчины в Аду: душа в Преисподней сохраняет облик тела, в котором застала ее смерть, а побриться прямо во время агонии почему-то приходит в голову далеко не каждому. Щетина начальника отросла довольно ровно, смягчив довольно хищные линии челюсти, а у новичка росла островками возле ушей, в углах рта и подбородка. Новенький оказался рыжеват, волосики младенчески-легкие, а на лице конопушки и глубокие рубцы от оспы. Носик уточкой. Как бы и нет лица, но все-таки это лицо, и вполне определенное.
- Так! Александр, Нина! Возьмите бумагу, перья!
- Что нам делать?
- Учиться писать пером, пока на вашем языке. Пишите каждый о том, какой он человек. Я этого все равно прочесть не сумею, поэтому можете не врать.
Мальчик и девочка переглянулись, громко вздохнули, но послушались.
- Здравствуйте! Я барон Бенедикт фон Кройцерхауфен, ваш столоначальник и бывший ректор провинциального университета.
- Я знаю, Ваше превосходительство.
- А кто Вы?
- Я титулярный советник Башмачкин, Акакий Акакиев, Ваше превосходительство.
Так. Надо называть его как-то иначе, но не по имени же?
- Так Вы чиновник?
- Да, Ваше превосходительство.
- Вас сюда сама судьба послала!
Тут уже и детки оторвались от бумаг.
- Акакий Акакиевич! - как-то слишком уж восторженно вскрикнула Нинель. - А мы Вас знаем!
Титулярный советник покраснел (странно, остальные краснеть не могли, ибо в Преисподней нет крови) и сморщился, не собравшись с ответом. Он словно бы отупел и задумался так, как это делают животные. А Нинель продолжала свое, и было страшновато от визгливых ее интонаций; возможно, что и новенький оторопел.
- Да! Писатель Гоголь сочинил повесть про Вас и про Вашу шинель.
- Ага. В школе проходили, - Алекс хихикнул: на языке его времени имя чиновника воспринималось довольно неприлично.
- Вам ее вернули?
- Шинель? Вот она!
- А как?
Тут новичок расплылся до ушей: вслед за ним, насколько это возможно в Аду, просиял и Бенедикт - новенький хотя бы умеет писать, если дружит с литераторами. Чиновник рассказал вещь совершенно неожиданную:
- Вернул апостол Петр. Он меня проводил и у входа отдал шинель. И говорит: "На, вот она, душа твоя, шинель!". Пошутить изволил. А она и впрямь как душа...
- Апостол Петр? - поразился Бенедикт.
- Да!
- Какая честь! - встрял мальчишка, но Акакий иронии не заметил и возбужденно продолжал:
- Но у него не было с собой ключей. Наверное, я...
- ...не такая важная птица? - гнул свое Алекс.
- Да. Титулярный советник... Он меня проводил, а статуя у входа ожила и подняла плиту.
Вот как надо его называть!
- Акакий Акакиевич, у того, кто поднимал плиту, был хвост?
- Что же Вы говорите, Ваше превосходительство! Не может такого быть. У него ноги спутала змея...
- Все понятно.
Тот, кто поднял плиту - это Минос, все ясно. Данте видел его и чуть ли не говорил с ним. Интересно, юнец это запомнил? Наверное, нет - сидит и молчит, а ведь Минос распределяет грешников по кругам Ада: сколько раз обмотается хвост Миноса вокруг грешника, в круг с таким номером он и попадет. А Акакия он почему-то не захлестнул, не пошевелился! Тот, кто шутил - третий судья, Эак. Спору нет, смотрится он хорошо, но он - идиот. Его касаются глупые, случайные смерти, но не грехи. Стало быть, новенький принадлежит Эаку и может не понимать, что с ним и где он. Бенедикт насторожился. Если придется защищать Акакия от мальчишки, мучений станет чуть побольше. А тот не понимает. Московиты подобострастны, а при власти подобны Хаму. Акакий уловил, что столоначальник чем-то недоволен, и весь обратился в слух.
- Акакий Акакиевич, Вы умеете хорошо и быстро писать? Бумаги срочные, идут очень важным персонам...
- Столоначальник мною был доволен.
- А латынью и греческим владеете?
- Никак нет, ваше превосходительство! - титулярный советник даже головою замотал, мелко-мелко, и попятился.
- Что же нам тогда делать? Пишем-то мы по-латыни в основном...
Тут чиновничек собрался и решительно заявил:
- Это неважно, ваше превосходительство!
- Как?!
- Я переписывал бумаги, но никогда их не читал!
- Как такое возможно?
Этим заинтересовалась и юная парочка. Акакий Акакиевич поглядел на всех троих нежно и покровительственно:
- А вот как. Разрешите показать, Ваше превосходительство?
- Показывайте!
Титулярный советник проскользнул на место у левого плеча нового начальника.
- Ах, какой у Вас тут славный свет! Теней совершенно никаких! И перья прекрасные - это перья ангелов, такие...
"Неужели он думает, что оказался в Раю? Он сошел с ума, умирая?"
- А чернила! Но что мне написать?
Бенедикт подал те же самые инструкции для служителей.
- Какой прекрасный шрифт!
- Будьте внимательнее, это латынь.
- Конечно же! Ежели наверх чинам прошения подавать...
Акакий Акакиевич уселся по-хозяйски, попрочнее поставил локти и попробовал перо. Писал он довольно медленно и очень, очень ровно. Бенедикту всегда нравились работники с долгим дыханием, а Акакий мог бы писать вечно. Копия получилась совершенно точной, только черной, а не красной. Оценив работу, Бенедикт написал на клочке довольно небрежно: "Акакий, ты в Преисподней" и передал подчиненному.
- А вот это Вы можете написать таким же шрифтом, как в красном документе?
- Да, Ваше превосходительство.
Написал, но латыни не понял.
- И вот, смотрите - обыкновенные документы мы пишем по-латыни, как Вы сейчас писали. А на Высочайшие Имена - по-гречески, совершенно по-другому.
Столоначальник начертал: "Мир расширяется, Преисподняя неизменна. Минос, Радамант, Эак" и передал:
- Пожалуйста.
Акакий, чуть повозившись и пробормотав что-то вроде "Червячки, червячки", переписал и это.
- Последние три слова - Высочайшие Имена. Их всегда пишем золотом, где бы то ни было. Запомнили?
- Так точно.
- А перья Вы чинить умеете? Никому доверить не могу...
Акакий Акакиевич даже обиделся:
- Ваше Превосходительство! У нас этим мальчишки занимаются, вот как этот!
- Простите.
Старики уже оценили друг друга и поняли, что сработаются. Он сидели молча, но молчание было неуютным, просто от нечего сказать и от вынужденного безделья.
И тут заплакала Нина:
- Как же так? Ведь я была живая, меня все любили! А теперь - теперь все пропало...
Алекс (он уже давно рисовал перевернутые пентаграммы и рогатые головы) уставился на нее недовольно.
- Я же была хорошая!
- Ну, я был плохой, и что с того?! Успокойся.
- Ты не понимаешь! Мы не будем взрослыми, у нас не будет детей. Никогда!
- Ведь хорошо же! Ты чего?
- Алекс, Вы дурак и скот!
Алекс из оцепенения вышел (ругательства вывели, признал Ниночку своей, а не кисейною барышней?), девушку за плечи обнял и продолжал бормотать словно бы вместо нее:
- Зато мы никогда не станем взрослыми! У нас есть вечная молодость, ты поняла?!
Нина промокнула глазки и тут же закапризилась:
- Ну да. Блаженствуют одни старикашки!
А мальчик рассмеялся и поцеловал ее в щечку.
"Старикашки" тем временем растерянно ждали, а дети не прощают растерянности взрослым. Первым отозвался Бенедикт:
- Александр! Прошу Вас, погуляйте где-нибудь с барышней, приведите ее в порядок, пусть успокоится.
Дети были счастливы уйти отсюда, но у дверей подумали хором: "Немец-перец-колбаса" и "Он хочет, чтобы я трахнул эту фифу". Акакий приуныл: вот, девочка попала в Рай и плачет, все не может расстаться с жизнью. Все у нее отняли, это так. А вот ему, титулярному советнику, вернули даже новую шинель...
...
А за столом Бенедикт загрустил, посмотрел на подчиненного внимательно и спросил напрямую:
- Акакий Акакиевич! Правильно я понял - Вы думаете, что попали в Рай?
- Ну конечно же, как же... - недоумевал Акакий.
Бенедикт уставился на него как можно более строго, ведь начальники московитов - сущие звери, об этом судачит вся Европа:
- Господин титулярный советник! Акакий Акакиевич! Очнитесь Вы - мы все в Аду, в Преисподней. И встречал Вас не Петр...
Тот растерялся и закипятился:
- Да как же Вам не стыдно, Ваше превосходительство! Да где же я могу еще писать ангельскими перьями по-латыни и по-гречески золотыми чернилами и свободно со столоначальником разговаривать? Все так со мной шутят, но от Вас я такого не ожидал!!! Или это искушение какое?
Ну и как после этого разговаривать с ним? Как можно переубедить сумасшедшего?
- Простите, пожалуйста, Акакий Акакиевич!
***
... Бенедикту уже давно подсовывали баночку и несколько листов. Но он глядел, как пишет Акакий. Нина думала: так на пишущих смотрят кошки, но старик не станет хлопать лапой по бумаге, ловить перо и размазывать чернила. Бенедикт следил за ползущим пером, Нина следила за ним самим, Акакий Акакиевич писал. Все увлеклись, и только Алекс поглядывал на все это с явным отвращением. Нина с его помощью добыла себе протертые синие джинсы, но торчащие в прорезях нитки почему-то решила украсить, превратила во что-то типа кружева; это называется "мережка" - отношения своего к этому новшеству Алекс так и не понял. Она обтянулась красной маечкой, обрезала волосы и сделала себе ядовито-розовую челку. И прежней прически с баранками у ушей в ее время уже не носили, она навертела ее уже тут. Пока человек изменяется, решила она, он вроде бы живет.
"Мы не дышим, - подумал Алекс. - Мы просто набираем воздух, чтобы что-нибудь сказать".
Все четверо теперь походят на нищее семейство, которое покинули взрослые женщины.
Девочке надоело подсовывать начальнику необходимое, так и она сама могла бы превратиться в автомат:
- Ваше благородие, скажите, наконец, вашему превосходительству, чтобы он изволил взять бумаги!
Перо приостановилось на миг и побежало дальше, наверстывая время, которого здесь не было.
- Простите. Благодарю Вас.
Бенедикт забрал бумаги, забрал чернила, подивился тому, что баночка так мала; золотые чернила всегда на дне и не иссякают, но красные-то расходуются, не так ли? лист наверху разъяснил, в чем дело. В нем говорилось, что заслуги столоначальника КL оценили по заслугам - так и написано
Повышение? Но зачем?
- и могут рекомендовать его для исполнения иной службы. В неких буддийских Адах настоятельно требуются те, кто умеет долго и неутомимо писать. Дело в том, что их подопечные проживают жизнь, умирают и воплощаются снова согласно так называемым "кармическим следам"
"Это похоже, - мелькнула мысль. - на прием у врача. Вот очередной раз приходит больной. И врач говорит ему: "Привет, вот и Вы опять!" Вот и Вы опять, но для чего?" Мысль уплотнилась и окрасилась, врач, сначала в черном, как при Бенедикте, а потом вдруг в белом, сидит за столом, а перед ним раздевается тощий пациент.
Например, некто совершает ужасающее злодеяние, воплощается в виде некоей кишечной палочки, причиняющей многие страдания
Наверное, это глист?
и его "карма" никак не улучшается. Так он живет 250 тысяч воплощений, ибо срок жизни этой самой палочки очень краток.
А "карма" случайна, верно? Кого-то она убьет, не замышляя этого, а кто-то выживет. Сама "кишечная палочка" хочет где-то жить и что-то есть, как и все мы.
потом по совершенной случайности палочка наследует определенные свойства и становится менее вредной. И тогда она появляется на свет, к примеру, "коловраткой" и существует так десятки тысяч воплощений
Опять до какой-то счастливой случайности?
и уже тогда воплощается блохою. Блоха переносит чуму и сеет многие страдания и смерти вместе со своею сообщницей крысой. Итак, если блохе посчастливится быть убитой, особенно человеком, существом разумным, она перенесет страдание и получит шанс воплотиться лучше
Например, той же крысой? Да, блоха поедает крысу, и крыса страдает! Эти поедатели книг и свечей очень умны...
например, в качестве крысы. А ее враг, сообщник и пища, крыса, будучи убита, воплощается таксой или терьером
И они продолжают пожирать друг друга...
крыса и собака близки человеку, существу разумному и наделенному свободной волей. Потому-то они когда-нибудь, по счастливой случайности, после тысяч воплощений могут появиться на свет людьми. И уже в этом качестве исправить неблагие кармические последствия и даже достичь Просветления
Если это то же самое, что и Спасение, то... К чему Ады, если буддийская жизнь и так переполнена страданиями?
в Адах все очень, очень заняты, и нет у них времени для исправления собственной неблагой кармы. Но шанс что-то осознать у каждой жертвы и каждого адского служителя все же есть. Их повелитель смерти может поглощать и уничтожать неблагие последствия - если практикующий правильно применит для себя его возможности.
Так-так! Важнее то, что живое существо воплощается снова и снова. Если не падет, то станет рождаться во все более разумных формах, и Ад может тому поспособствовать! Тогда... И еще - была и здесь, в Преисподней христиан, одна жертва. Этот человек - он ученый - считает, что живое существо развивается благодаря страданию. Если некий орган плохо развит, жизненная сила направляется туда, вызывая страдания и обучая. Самое любопытное состоит в том, что существо действует так не только на благо себе самому. Оно передает требование развивать этот орган своему потомству - ведь ни животное, ни тем паче растение не может покинуть привычных условий своего существования и вынуждено приспосабливаться к нему - как и мы здесь, грешные! Но может ли оно уйти? Наверное, да, если разовьет тот орган, что творит смелость. Столоначальник, бывший палач, решил посмотреть, не обманывает ли его память, не грезит ли он вместо того, чтобы вспоминать. Нет, не грезит. В томе К не было ничего. В томе L, почти в начале - почему Бенедикт о нем и вспомнил - значился некий посмертно влиятельный (подчеркнутый красным) Ламарк. Идей своих он не оставил и после смерти. Узнав откуда-то об Адах буддистов, Ламарк обрадовался, ибо они служат трансформации и Просветлению! И подал прошение о переводе туда. Вопрос рассматривается. Ничего важного - "вопрос на рассмотрении"...